Люди средневековья - Робер Фоссье

Но о том, что думало простонародье, мы знаем очень мало; антропологи четко выявили по крайней мере одну черту поведения мужчины. В те времена, как, возможно, и во все другие, он испытывал двойственные, но не противоречащие друг другу чувства. Первым был страх перед женщиной, который он скрывал под маской презрения и недоверия. Ничего не понимая в том, как у женщины действует механизм полового влечения, он видел в ней лишь всепоглощающее желание и клеймил коварство и притворство, к которым она прибегает, чтобы это желание удовлетворить; а поскольку, как ему казалось, он не мог дать ей полноценный ответ, у него бессознательно формировалось то, что психиатр назвал бы «комплексом кастрации». С другой стороны, в демонстративном проявлении мужской власти вне дома выражалось ощущение: в доме сексуальное могущество женщины побеждает мужчину, и, значит, здесь ее необходимо обуздывать. Заточение супруги, как требовал «Парижский хозяин», запрет ей показывать себя, демонстрируя все козыри, не только преследовали цель охраны семейной чести, но были и мерами сексуальной предосторожности. Если мужской адюльтер был простителен, потому что происходил за пределами домашнего очага, то женский подлежал наказанию, потому что совершался в основном в комнате мужа. Что касается сексуальной жадности женщины, это не что иное, как искушение, подстроенное лукавым, тем более опасное, что прикрывается видимостью красоты, удовольствия и что мужчина сознает неспособность ему противостоять. Так что лучше было стереть из человеческой памяти Адама — прискорбное и весьма характерное начало царствования мужчин. Правда, до XV века об этом не говорили!

Вторая сфера восприятия выходит за границы сексуальности. Мужчина осуществляет физическое насилие, на которое женщина, впрочем, отвечает насилием моральным, более изощренным и так же мучительным, дающим материал баснописцам. Сегодня первый вид насилия замечают и осуждают; в средние века его прощали, а правоведы даже поощряли — оно было «законным». И все же это насилие не принимало первобытных форм тупого «мачизма». В нем выражались гнев и отчаяние. Ведь мужчина неизменно боялся женщины; на самом деле он ее не понимал, и это выводило его из себя. Еще Аристотель интересовался разными гранями женского характера; средневековые проповедники, особенно самые «публичные», как Фома Аквинский, пытались «классифицировать» женщин. Обратились к старинной теории гуморов, теории Гиппократа и Галена: женщины могли быть меланхоликами, сангвиниками, холериками или флегматиками, как и мужчины, разумеется; но психическое поведение или ментальные реакции женщин якобы сильнее зависели и от тех «знаков», какие якобы усматривали в движении небесных светил: были осенние, весенние, летние и зимние женщины, для сближения с которыми требовалось разное поведение. И как простолюдины, так и ученые верили в тесную связь женщин с Природой — кстати, словом «натура» называли женщину вообще, ее поведение и ее пол, — причем эта Природа объясняла, но не оправдывала странности в поведении: с боязливым удивлением отмечались связи между женщинами и мертвецами, способность первых улавливать или прозревать непонятное, их пристрастие к «непоследовательному» или «безрассудному», то есть ко всему, что не было «humain» во всех смыслах слова. Простой человек, не доходя до ученых выводов, довольствовался внешним: он видел стремление хорошо выглядеть, культ тела, пристрастие к материальным богатствам и последнее в списке, но не по важности — ловкое управление детьми или хозяйством.

Увы, мы не знаем, что второй пол думал о первом, так как он остался нем. Но нам не очень трудно это выяснить по обвинениям, приведенным ранее: женщины думали обратное и соответственно действовали. «Контрвласть» женщин была очень заметной, и я уже говорил об этом: она размещалась вокруг домашнего очага и на подушке, в «женском парламенте», каким служили источник, место для стирки, мельница, на кладбище, которого боялись сторонившиеся его мужчины, и в привычных для них местах поклонения и паломничества. К культу, или, по крайней мере, слегка скандальному почитанию, Магдалины, раскаявшейся грешницы, «второго издания» Св. Девы, женщины проявляли особое рвение. Мужчина уповал на Мать, Супругу, Деву, освященную или нет; женщина нашла заступницу и утешительницу в Марии Магдалине.

Дела сексуальные

Библия категорична: мужчина и женщина, в единственном числе, составляют единую плоть. Как бы то ни было, по соображениям здравого смысла или каким-то более высоким мотивам, причина грехопадения, этого злосчастного события, имеет связь с плотским актом. Основы этого акта — моногамия, первая пара, и зачатие, каковое из него следует. Это было совсем не греко-римское, а по преимуществу иудейское представление. А св. Павел, никак не сообразуясь с тем, что можно было прочесть или что прочтут в Евангелиях, возвел его в правило для христиан. Идеалом даже была бы девственность, но поскольку это противоречило бы воле Творца, сексуальный акт стал неизбежен, но допускался только ради зачатия, ожидаемого Богом. Как символ единения Бога и его Церкви этот акт отдавал главную роль мужчине: именно он должен был выбирать момент в пределах надлежащего временем, причем исключительно с целью зачать ребенка. Поправ традиции или обычаи «языческого» античного мира, отцы Церкви, все как один мужчины, не имеющие дела с женщинами, переплюнули «апостола» и создали догму. Очень скоро выявилась одна сложность: тварь, по крайней мере мужчина, испытывает явное удовольствие от этого акта, с тех пор ставшего преступным, не говоря уже о том, что от других культур были унаследованы прочные традиции полигамии. Начиная с каролингской эпохи, богословы изо всех сил пытались выбраться из этой ловушки; в XI веке Бурхард Вормский предложил допускать объятия в случае, когда женщина не готова к зачатию, при условии, что мужчина заведомо этого не знает; Альберт Великий советовал совершать очищение до (!) и после соития как нечто вроде отпущения греха авансом. Более прозорливый Фома Аквинский в середине XIII века рекомендовал испытывать от этих занятий лишь delectatio moderata (умеренное удовольствие). И лишь сто лет спустя, во времена Жана де Мена, «Роман о розе» отмел все эти симулякры.

Можно отметить, что со времен Павла и до Предвозрождения о женщине не беспокоился никто — это был лишь сосуд, куда следовало вливать семя. И все же, хоть ее роль и была пассивной, ее не столь игнорировали, как можно было бы опасаться. Защита женщины во всех ее ипостасях — девственницы, беременной, вдовы — была вполне реальной; «варварские» кодексы с V по IX век, как и римское право, включали множество тяжелых штрафов и наказаний за дурные поступки в отношении женщин. Кстати, доктора знаниями обладали: еще Аристотель, позже ученики Галена, медики, читавшие Аль-Рази или Авиценну, Константина Африканского или медицинские учебники из университета Салерно, ранее конца XIII века имели некоторое представление о половой жизни женщины: их описания клитора, вагины, яичников, менструаций верны, пусть даже они не всегда улавливали взаимосвязи. Они заблуждались в отношении регул, считая их выделением нечистых гуморов из тела женщины; они думали, что женщина выделяет сперму, смешение которое со спермой мужчины необходимо для зачатия. Но они четко отмечали силу женского желания, его неистощимое возобновление, его пики, каковые суть выражение похоти и угроза для души. Конечно, это уже слова клириков — в деревнях не читали ни ирландских пенитенциалиев X века, ни медицинского трактата Ги де Шолиака XIV века, а слушали кюре и умели наблюдать за тем, что происходит в доме.

Что замечаем мы — это прежде всего выражения эротики, довольно непохожие на наши. Почти полное обнажение, принятое в наше время, похоже, не играло той возбуждающей роли, какую придаем ему мы: Ева с собора Сен-Лазар в Отёне нага, но именно потому, что это Ева. Почти нет фресок или скульптур с изображением сцен, где бы участвовала Саломея или олицетворение похоти; маленькие обнаженные тела, олицетворяющие души умерших, бесполы. У себя дома супруги, если могли, раздевались порознь, и я уже говорил, что они купались в парильнях обнаженными и вместе, но в головных уборах. Зато волосы и руки были сексуальными символами, восхищавшими окситанских поэтов, равно как цвет лица или губ. Так что «тысячи любовных утех» Жегана и Блонды или всех остальных сводились к ласкам лица или неоднократным поцелуям, что сегодня вызвало бы усмешку не у одного подростка.

А сам половой акт? Во власти мужчины — говорили ученые клирики; по воле женщины — говорили популярные поэты. Если исключить coitus interruptus (прерванный коитус), обязательный прием контрацепции, но безусловно осуждаемый Церковью как принесение долга в жертву удовольствию, акту следовало быть завершенным, что предполагало согласие женщины и включало оргазм, считавшийся необходимым для полноценного зачатия, и за этим следил Бог. Поскольку фаблио очень свободно и весьма охотно повествуют об этих забавах, я легко мог бы перечислить неудачи мужчин, разочарования женщин, ошибки первых, хитрости вторых; но тут нет ничего, чего не было бы во все времена. Что касается позиции партнеров, Церковь разрешала лишь самую «естественную» — женщина на спине, мужчина сверху, утверждая, что лишь такая поза позволяет зачать ребенка, не получив чрезмерного удовольствия. У древних было иное мнение: уже Овидий рекомендовал около десятка поз, их смену, позицию «верхом», позиции на боку, а некоторые арабские авторы подробно описали целых двадцать четыре позы. Средневековая литература, как провокационная, вроде поэзии голиардов, так и дидактическая, как «Евангелие от прях», и даже музыка, по крайней мере то, что сохранилось под названием «Кармина бурана», — все эти источники внесли вклад в наши знания и, должно быть, просвещали мужчин еще до XII века, а тем более в XV веке, когда началось раскрепощение нравов и языка. Даже хронисты, в большинстве серьезные люди и образованные клирики, приводили немало анекдотов о сексуальной жизни своих героев. Так, нам сообщают, что Филипп Август стал бессилен, имея дело с супругой-датчанкой, а вот его внук Карл Анжуйский мог оказать честь супруге до пяти раз за ночь, рискуя спасением. В «Новеллах» или «Загадках» XIV и XV веков содержится колоссальное количество таких скатологических и эротических выражений, от которых покраснел бы скандальный журналист.