Реквием - Грэм Джойс

— Может быть, именно это ему и нужно? — заметила Кейти. — Трое в постели.

— Ты что, приглашаешь? — откликнулась Шерон. Это была шутка, однако она чувствовала, что Кейти находится в каком-то странном настроении.

— Нет, — ответила Кейти. — Я не могу ни с кем его делить. Даже с тобой, дорогая Шерон, даже с тобой.

— А когда он будет стареньким и седым?

— Тогда меня тут уже не будет.

— Как это понимать?

— Я не доживу до сорока. Я это всегда знала. Сорок — предел для меня.

— Не говори ерунды! — бросила Шерон. Однако, внимательно посмотрев на Кейти, затягивавшуюся остатками косяка, она поняла, что та абсолютно серьезна.

— Меня предупредили.

— Предупредили? Врачи?

— Нет, не врачи. Это был незнакомый мужчина. Он появился на улице и хотел взять меня за руку. Затем он ушел, но я встретила его еще раз. Тебе никогда не приходило в голову, что некоторые люди на улице — на самом деле вовсе не люди, а призраки?

— Кейти, ты меня пугаешь.

— Прости. Забудь о том, что я сказала. И пожалуйста, не говори об этом Тому.

Как Шерон ни приставала к ней, Кейти не хотела больше распространяться на эту тему и отшучивалась. Но затем они снова развеселились и к тому моменту, когда вернулся Том, были в совершенно невменяемом состоянии. Безуспешно попытавшись добиться от них какого-нибудь вразумительного объяснения, он попрощался и ушел спать.

В тот день она видела Кейти в последний раз.

И вот теперь Шерон разделила с ней Тома — при обстоятельствах, которые невозможно было предугадать. Она была уверена, что если бы Кейти видела, в каком он состоянии, то простила бы Шерон и даже благословила ее. Миновав Сион и проезжая по улице Хативат, она бросила взгляд на городскую стену, где на фоне синего неба маячили силуэты трех солдат с болтающимися на ремнях «узи». Порой у нее возникало ощущение, что она ездит по краю воронки действующего вулкана, который вот-вот начнет изрыгать огонь и выплевывать магму с плавящимися осколками породы. Наиболее крупные осколки выбрасывались из самой глубины жерла и, дымясь, застывали в виде религиозных учений. Но иногда они трескались и рассыпались одиночными актами насилия. Во всем была виновата жара. Шерон воспринимала Иерусалим, прообраз всех городов мира, как некий источник яростной энергии. Ох уж этот Иерусалим! Она чувствовала, что прожила в нем уже слишком долго.

Когда она свернула у Яффских ворот, в приемнике, транслировавшем джаз, возникли помехи, звук то исчезал, то снова появлялся. Шум и треск заглушали музыку. Шерон покрутила ручку настройки, но это не помогло. И вдруг небо впереди нее прогнулось, словно на него давила огромная тяжесть, и стало складываться. Разинув рот от изумления, она нажала на тормоза; колеса взвизгнули, зацепившись о сухой раскаленный поребрик. Машину затрясло и развернуло почти поперек улицы. В приемнике что-то щелкнуло, помехи прекратились, и внятный женский голос наполнил эфир: «Я задыхаюсь, задыхаюсь, задыхаюсь… Мне нечем дышать…»

Голос затих, вновь сменившись треском помех, а затем и меланхоличным саксофоном. Шерон посмотрела на небо — оно приняло свой нормальный вид. Позади нее сердито сигналили автомобили.

— Вид у тебя хуже некуда, — заявила Тоби, когда Шерон влетела в приемную на Бет-Хакерем.

Она держала в руках губку и пластиковую бутылку с распылителем. Хотя Тоби руководила реабилитационным центром, она собственноручно мыла и чистила окна, меняла перегоревшие лампочки и носила в сумочке набор отверток. Ей исполнилось семьдесят лет; она была основателем центра, психологом-фрейдистом и в те моменты, когда не занималась руководящей работой или уборкой, — хорошим другом.

— И тебе следовало быть здесь еще полчаса назад, — добавила она.

— У меня произошла неприятность, — ответила Шерон.

Тоби развела руки в стороны:

— Это можешь мне не говорить. Переживай свои кризисы, приходи на полчаса позже. Только тут с утра сидит твоя старая подруга Кристина, вся в «белом тумане», и безостановочно повторяет твое имя. Может, мне поговорить с ней? Вдруг что-нибудь получится?

«Белый туман» означал на их жаргоне серьезное психическое расстройство. Кристина была их бывшей пациенткой, которая прониклась особым доверием к Шерон.

— Когда она пришла? В каком она виде?

— В каком виде? В голом, дорогуша. Она появилась здесь с первыми лучами солнца абсолютно голая.

— Иду прямо к ней.

— Поосторожней там — все-таки «белый туман». И не забудь, что через час у нас совещание персонала.

Шерон зашла в помещение, называвшееся «комнатой белого тумана». Перед входом в нее полагалось снимать обувь. Здесь работали с клиентами в случае обострения болезни, и потому стены были звуконепроницаемыми, на полу лежали ковры, мебель была мягкая. В этой комнате орали, вопили и рыдали. Ею пользовались не очень часто, — для большинства женщин, пристрастившихся к бутылке или наркотикам, реабилитация была длительной и рутинной работой. Однако время от времени ту или иную пациентку окутывал «белый туман».

Кристина сидела на полу, закутавшись в белый купальный халат реабилитационного центра. Ее длинные черные волосы ниспадали на лицо. Сквозь висящие пряди проглядывала розовая припухлость вокруг глаз. Шерон подошла и села рядом с ней.

— Привет, сестренка, — спокойно произнесла она.

Никакого ответа. Шерон отвела назад закрывавшие глаза пряди.

— Почему ты пришла сюда голой? — спросила она ровным тоном. — Что за идея?

— Я тебе не сестренка, — ответила Кристина, отворачиваясь.

— Ну, не сестренка так не сестренка.

— Где ты была? Где ты была, когда я пришла сюда?

— Я же не живу здесь, Кристина, не провожу здесь все свое время. У меня, знаешь ли, есть дом, есть личная жизнь.

Впервые Кристина попала в их центр после того, как ее судили за употребление наркотиков. Они отучили ее от героина с помощью метадона, но выяснилось, что без метадона она не могла обходиться. В центре она привязалась к Шерон, и им удалось избавиться и от метадона, но вскоре после этого ее опять привезли как пристрастившуюся к барбитуратам. Кропотливо работая с Кристиной, Шерон опять подлечила ее, но та снова вернулась, на этот раз алкоголичкой. Каждое «излечение» оборачивалось лишь сменой пристрастия. В Кристине была какая-то пустота, настоятельно требовавшая, чтобы ее непрерывно заполняли. В конце концов, в результате многочисленных обстоятельных бесед, неукоснительного соблюдения режима и всех необходимых процедур, Кристина объявила, что она очистилась от скверны, восстановила свою цельность и нашла себя — в религии.

Шерон помнила, какое выражение было у Тоби, когда Кристина сообщила им эту добрую весть. Под маской наигранного оптимизма на лице Тоби читалась та же тревога, какая владела и Шерон.

— Это замечательно, дорогая. А в какой религии?

— Я адвентистка.

Шерон прикусила губу. Тоби была опытнее и быстрее пришла в себя. Она расцеловала Кристину, затем они помогли ей собрать вещи и, после небольшого прощального ужина с участием персонала и живущих В центре клиенток, проводили ее.

— Три месяца, — прошептала Шерон, глядя вслед Кристине, удаляющейся со своим чемоданом.

— Меньше, — отозвалась Тоби. — Меньше.

Она была права. Прошло два месяца, и Кристина снова была с ними. Лечение можно было начинать с начала.

— Кристина, ты не скажешь мне, почему вернулась сюда?

— Ша-на-на-на-на, ша-на-на-на.

Это была ее излюбленная уловка — напевать какой-нибудь популярный мотивчик. Легкий щит, пробить который часто было невозможно. Шерон вздохнула. Все это было хорошо знакомо ей, от начала и до конца.

— Прости, у меня нет времени слушать твое пение. Мне оно надоело.

— Ша-на-на-на. ША-НА-НА, на-на-на.

— Помолчи, Кристина.

— Ша-на-на-на. Хочешь знать, как они сделали это? Как они сделали это? Сделали это? Сделали-сделали. Сде-сде-сде-сделали?

— Что сделали? Кто и что сделал? Слушай, мне пора идти на совещание.

Кристина улыбнулась, закрыв глаза и покачивая головой в такт звучавшему у нее в голове мотиву.

— Сделали-сделали, сделали. Сде-сде-сде-сделали. — Неожиданно ее лицо приняло злобное выражение. — Перебили его чертовы голени! ПЕРЕБИЛИ ЕГО ЧЕРТОВЫ КОСТИ! — В следующее мгновение она опять улыбалась, напевая. — Сделали, сде-сде-сде-сделали…

— Кто перебил голени? Кому?

— Именно так они это сделали. А ты где была? Я пришла, а тебя не было. Я искала тебя, Шерон. А, из-за тебя я упала и разбилась. Ты сказала: «Прыгай, я тебя поймаю», а сама не поймала.

Шерон издала тяжкий вздох. Ей часто приходилось иметь дело с женщинами в таком состоянии, Кристина не была исключением. И каждый раз понять их бред представлялось невозможным. Иногда ей казалось, что она больше не выдержит. Ей хотелось сказать Кристине: «Знаешь что, иди и подыхай. Я делаю для тебя все что могу, а ты снова и снова возвращаешься сюда, и порой в еще более плачевном состоянии, чем раньше. Некоторым людям я могу помочь, а тебе — не могу. Чего ради я буду тратить время на безнадежных больных?»