Вторая жизнь (сборник) - Андрей Аникин

Враг оставил Москву. Молвить — сердце переворачивается: Москвы нет! Есть огромное пепелище. Офицер, приятель мой, который через Москву проехал и мне письмецо от Настеньки привез, поистине страшные вещи рассказывает.

Но горе злодеям! Оставив столицу, бросились французы навстречу армии нашей и получили тяжкий удар. Ныне отступают враги, бросая награбленное добро и раненых своих!

Пишу я тебе из гошпиталя. Не пугайся, душа моя, рана у меня пустяшная, а в гошпиталь попал я только по личному приказу светлейшего. Довелось мне спасителя России увидеть!

В гошпитале у меня общество отменное. Но притом думаю на днях сбежать и своих догонять. Представь себе — странный случай. Ехал я с донесением к светлейшему и нос к носу столкнулся в сумерках с французами. Им там вовсе не полагалось быть. Вишь ты, двое офицеров погулять засветло выехали да заблудились и в наше расположение попали. Началась стрельба. Тут-то я и получил пулю в плечо, но и сам одного француза с коня ссадил. Мой Федор и солдат, с нами бывший, обоих скрутили и в лагерь доставили. Донесение я сдал, и в штабной комнате неладно мне стало. Князь прикрикнул да в гошпиталь послал.

Кого ж, думаешь, я на другой день там встретил? Того самого француза, раненого! Может, моя пуля его и задела, а его — у меня через плечо прошла.

Встреча спервоначалу мне не из приятных показалась: убивец с жертвой чуть не из одного котелка едят. Да притом оба мы и убивцы и жертвы. О том, что они Москву пожгли и отечество наше как на кресте распяли, и не говорю.

Врач мне сказал, что француз сей по особому указанию светлейшего сюда доставлен.

Лежим рядом, молчим. Да ведь долго не умолчишь. Разговорились понемногу. Оказалось, к тому же, что мы с ним однажды видели друг друга в весьма необычных обстоятельствах, о чем не время рассказывать. Я к нему присмотрелся, он ко мне. Лицо открытое, смелое, шрам от сабельного удара на правой щеке. Лоб высокий, в волосах седина пробивается. Держится с достоинством, что в его положении нелегко. Говорит всегда спокойно, раздумчиво. Человек он не простой: historiographe du quartier general, chevalier de la Legion d'Honneur[16] за Смоленск.

Сколько я от него узнал за неделю, что мы вместе провели! О войне откровенно сказал мне он в том смысле, что французам теперь дай бог ноги унести.

Я его спросил: «Как полагаете вы, если бы император был жив и возглавлял армию, пошло бы дело в сей войне иначе?»

Видно было, что он вопросом немало затруднен. Долго помолчав, ответил он: «Теперь думаю я, что сам император был бы здесь бессилен. Я не вижу капитальных ошибок, совершенных принцем, коих император мог бы избежать. Император не остановился бы в Смоленске, чего и Евгений не сделал. Император взял бы Москву непременно, и Евгений взял. Что до пожара, то подлинно знаю: ни император, ни кто другой этому помешать не могли бы».

Не перескажешь всех разговоров наших. Испытывая к нему доверие искреннее и расположение, не скрыл я от него и своих чувств насчет рабского состояния народа нашего. Он меня понял и чувства мои оценил.

20. Из донесения Ростопчина

…Самозванец, более месяца мутивший западные уезды губернии Московской, более не существует. Как мне докладывают, возмутились на прошлой неделе противу него крестьяне сельца Горюны Волоколамского уезда, коих его приспешники неслыханным грабежам и насилиям подвергали.

Окружив ночью дом, где самозванец квартиру имел, перебили они охрану, а самого его хотели живым взять. Самозванец же, изрядной силой и ловкостью отличаясь, сквозь них пробился, в одном исподнем белье в седло вскочил и бегством спастись пытался. Юноша крестьянский, по имени Ефим Зубков, сумел коню беглеца ноги косой подсечь. При падении самозванец расшибся сильно, да и крестьяне его не помиловали.

Труп в неузнаваемом виде доставлен был в Волоколамск. Никаких бумаг на нем не обнаружено. Личность убитого опознать до сих пор не удалось и, как полагают местные власти воинские, едва ли удастся. Мною дано разрешение на погребение тела сего неизвестного человека.

21. Ольга Истомина — брату в армию

Приехал г-н Корсаков и привез твое, милый братец, письмо. У нас смог он пробыть лишь один день. Шутник он и балагур, маменьку очень рассказами своими развлек, а мне с ним шутить тяжко. Бедный, бедный Андрюша! Все перечитываю его единственное письмо из-под Смоленска и плачу… О ране своей пишешь ты как о пустяке. Так ли? Не могу тебе сказать, как мы с маменькой за тебя боимся, как господу молимся. Ты ведь один у нас. Написала бы «береги себя», да знаю, что пользы от этих слов мало.

Все имения по уезду заполнены родственниками, знакомыми и незнакомыми из Москвы. Живут порой целыми семьями в одной горнице. Принимали всех, кто просился, не разбирали, у нас живут Погожевы, семь человек да дворня, и еще две семьи, ты их не знаешь. Дети малые болеют, старушка одна на моих руках третьего дня умерла. Нянька Матрена тоже на прошлой неделе… Страшно. Но я рада, что дело есть, весь день в трудах и заботах. Так легче.

О французе твоем трудно мне судить. Как думаю, что его пуля тебя ранила… Но тебе виднее, я ведь его не знаю. Может, он и хороший человек. Ведь не стали же все французы негодяями. Тоже ведь не своей волей шли. Раньше бы сказали: волей узурпатора и деспота Бонапарта. А теперь? Волей вице-короля Евгения? Да неужто у этого вице-короля, о коем вчера еще никто и слыхом не слыхал, власть и сила такая? Не верится. Но тогда чья же это воля?

Слышала я, что M-r Сперанский по указу государя из Нижнего в Пермь послан. Будто он неуместные какие-то разговоры вел и на него в Петербург донесли.

Напиши Настеньке, что я ее люблю и встречи с нетерпением жду.

22. «Московские ведомости» в ноябре 1812 г.

Из Радзивиллова, ноябрь 7. В австрийской газете под названием Oesterreichischer Beobachter, № 511, под статьей из Франции помещено следующее: «Граф Дежан, первый генерал-инспектор инженерного ведомства, назначен быть президентом военной комиссии, которая будет судить трех бывших генералов Мале, Лагори и Гвидаля с прочими виновными. Journal de Paris возвещает, что упомянутые бывшие генералы 23-го числа октября в половине осьмого часа утра отважились на разные насильственные поступки против государственных чиновников, которых попечению в особенности вверена всеобщая безопасность в Париже. Через три четверти часа после того, продолжает упомянутый журнал, бессмысленные те люди были арестованы и приведены в несостояние больше вредить: а через два часа были уже в руках полиции и все те, коих они обольстили к соучастию в их дерзости…»

Хотя по сим французским известиям, сие возмущение представляется неважным, имевшим целию своею токмо грабеж и похищение казны, и почитается прекращенным и утихшим, однако ж небезосновательные слухи утверждают, напротив, что дух возмущения в Париже день ото дня усиливается и распространяется…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});