Вольные стрелки - Томас Майн Рид

И мы спустились вниз, оставив наверху только Окса, который пошел взглянуть на солдат.

Лестница привела нас в большую залу. Пол, не покрытый ковром, был мраморный, прекрасной мозаичной работы. Небесно-голубые стены украшены копиями картин Мурильо в дорогих и изящных рамах. Комната освещалась белоснежными восковыми свечами.

На блестящих мраморных столиках стояли вазы с цветами. Прекрасная мебель, канделябры, жирандоли, позолоченные колокольчики дополняли обстановку. Большие зеркала отражали ее со всех сторон, так что зала казалась целой анфиладой великолепно убранных комнат. Но даже при самых внимательных поисках мы не могли бы найти в этой комнате, которую дон Косме называл –аванзалой_, ни одной двери.

Хозяин подошел к одному из зеркал и слегка нажал пружинку. За стеной послышался звон колокольчика, и в тот же момент зеркало повернулось и отступило назад, отражая в своем движении множество блестящих вещей, быстро пронесшихся у нас перед глазами.

– Войдите, сеньоры! – пригласил дон Косме, отступая в сторону и указывая нам рукою на вход.

Мы прошли в гостиную. Вкус и изящество убранства превосходили все виденное нами в первых комнатах.

Пока мы стояли, озираясь по сторонам, дон Косме открыл боковую дверь и громко позвал: –Дети, дети, подите сюда!_

И мы услышали женские голоса, подобные щебетанию певчих птиц.

Голоса эти приближались. Послышались шуршание юбок, легкие шаги – и в комнату вошли три дамы; супруга дона Косме в сопровождении своих прелестных дочерей, героинь моего приключения в бассейне.

Девушки задержались на момент, разглядывая наши лица, а затем обе с криком –Наш спаситель!_ подбежали ко мне и, почти опустившись на колени в глубоком реверансе, схватили меня за руки. Они были прелестны в этом порыве детской благодарности.

Между тем дон Косме представил Клейли и майора своей супруге, сеньоре Хоакине, а затем познакомил нас и с детьми, которых звали Гвадалупе и Мария де Ля-Люс (Мария Светлая).

– Мама, – сказал он после этого жене, – сеньоры еще не докурили своих сигар.

– О, пусть они кончат здесь, – отвечала она.

– А это не будет неприятно сеньорам? – осведомился я.

– А может быть, и вы присоединитесь к нам? Мы слыхали, что все испанские женщины курят.

– Нет, этот дурной обычай вымирает, – заявил дон Косме.

– Мы не курить, мама, да, – добавила старшая дочь, брюнетка, та, которую звали Гвадалупе.

– А, вы говорите по-английски!

– Немного... плохо английски, – был ответ.

– Кто же учил вас английскому языку? – спросил я, побуждаемый каким-то непонятным любопытством.

– Американец учил – дон Эмилио.

– Ах, американец!

– Да, сеньор, – сказал дон Косме, – американец, джентльмен из Вера-Круца, наш частый гость.

Хозяину как будто не хотелось распространяться об этом предмете, а между тем меня охватило внезапное и, как это ни странно, какое-то болезненное желание узнать побольше об американце дон Эмилио и его отношениях с нашими новыми знакомыми. Чтобы оправдать свое любопытство, могу только спросить читателя, не случалось ли ему самому испытывать такой же внезапный интерес к прошлому девушки, произведшей на него большое впечатление.

В том, что –мама_ курила, нам пришлось убедиться на деле, потому что пожилая леди медленно развернула маленькую папироску, похожую по форме на патрон, и снова закрутила ее пальцами, взяла за кончик крохотными золотыми щипчиками. После этого она поднесла папироску к угольку и, закурив, выпустила синий клуб ароматного дыма.

После нескольких затяжек донья Хоакина предложила свой бисерный кисет майору.

Так как это была особая любезность, то отказаться было невежливо. Майор принял дар, но оказался в самом затруднительном положении, не зная, что делать с папироской.

Подражая сеньоре, он развернул бумажку, но попытка снова завернуть ее кончилась неудачно.

Дамы, наблюдавшие за действиями майора, очень забавлялись. Младшая девушка даже засмеялась.

– Позвольте мне, сеньор полковник! – сказала донья Хоакина.

С этими словами она взяла у майора папироску и быстро свернула ее своими ловкими пальцами.

– Так! Ну, теперь... Пальцы держите вот так... Не нажимайте, легче, легче! Вот этот конец слишком слаб, вот так! Отлично!

Майор зажег папиросу и потянул широкими, толстыми губами дым.

Но он не сделал и десяти затяжек, как огонь дошел до пальцев и жестоко обжег их, так что несчастный тут же отдернул руку. Тут бумажка развернулась, и мелкий табак рассыпался, а майор на свое горе нечаянно вдохнул воздух, и часть табачных крошек попала ему в рот. Бедняга закашлялся и засопел.

Это было уж слишком, и дамы, ободренные хохотом Клейли, громко рассмеялись. Слезы выступили у майора на глазах, и его отчаянный кашель прервался самыми отборными ругательствами, к счастью, непонятными для хозяев.

Кончилось тем, что одна из девушек, сжалившись над майором, подала ему стакан воды.

– Не хотите ли попробовать еще одну, сеньор полковник? – с улыбкой спросила донья Хоакина.

– Нет, благодарю вас, сударыня, – отвечал майор, и я расслышал подавленное, как бы подземное ругательство...

В дальнейшем разговор продолжался по-английски. Ошибки сеньор, пробовавших изъясняться на нашем языке, немало забавляли нас.

После нескольких неудачных попыток объясняться по-английски Гвадалупе не без некоторой досады заявила:

– Хотелось бы, чтоб брат поскорей вернулся домой: он лучше владеет английским.

– А где он? – спросил я.

– В город – Вера-Круц.

– Когда же вы его ждете?

– Сегодня ночью.

– Да, – прибавила сеньора Хоакина. – Он отправился в город на несколько дней к своему другу, но сегодня к вечеру мы ждем его.

– Но как же он выберется из города? – с обычной своей резкостью буркнул майор.

– Что такое, сеньор? В чем дело?.. – взволновались сеньоры. Все они сразу побледнели.

– Но ведь он не сможет миновать пикеты, миледи, – развел руками майор.

– Объясните нам, в чем дело, капитан? – беспокойно попросили хозяева.

Всякие отговорки были бы бесполезны. Майор сжег корабли.

– Мне очень больно, сеньоры, разочаровывать вас, – сказал он, – но боюсь, что сегодня ваш брат вернуться не сможет.

– Но почему же, капитан? Почему?

– Потому что Вера-Круц со всех сторон окружен нашими войсками, и ни в город, ни из города никого не пропускают.

Если бы в гостиной дона Косме разорвался снаряд, то и он не произвел бы такого действия, как эти слова. Не зная ничего о ходе войны, семья понятия не имела о том, что наше появление отделяло ее от любимого сына и брата непроходимой преградой. В своем почти полном уединении дон Косме и его близкие знали только то, что Мексика воюет с Соединенными Штатами, но им казалось, что война идет где-то очень далеко, за Рио-Гранде. Они даже подозревали, что наш флот подошел к Вера-Круцу; отдаленный гром орудий, конечно, доносился до них. И все же им в голову не приходило, чтобы город был обложен нами с суши. Отчаяние матери и сестер было ужасно и стало еще невыносимее, когда они узнали то, чего мы не могли скрыть от них: что американское командование намеревалось бомбардировать город.