Толкин и Великая война. На пороге Средиземья - Джон Гарт

– Kampo ‘Прыгун’ и целого сонма других имен и названий для народов и мест, что возникли в течение пары лет работы над лексиконом. Для Толкина даже в большей степени, чем для Чарльза Диккенса, имя было первоосновой сочинительства. Его квенийский лексикон стал записной книжкой писателя.

В начале марта Роб Гилсон написал Толкину приглашая его приехать к ним с Уайзменом в Кембридж. Смит тоже обещал быть, и Гилсону не терпелось повторить опыт «Лондонского совета». С тех самых выходных он терпел непривычные тяготы военного обучения: жил в бараках в полевом лагере, который то и дело затапливало, порою заболевал после очередной прививки и все больше впадал в уныние. «Я уже утратил всякую надежду на то, что война закончится в ближайшие полгода, – писал Гилсон домой. – Если бы кто-то наделенный пророческим даром сказал мне, что война продлится десять лет, я бы ничуть не удивился». Толкину он говорил: «Я способен выносить настоящее только опираясь на воспоминание о том, что я – ЧКБОвец… Но еще одно собрание было бы величайшим мыслимым блаженством». Если Толкин не сможет прибыть в Кембридж на будущей неделе, Гилсон будет «горько разочарован».

Тем не менее, Толкин не приехал. В субботу трое друзей послали ему телеграмму – ультиматум, призывающий его либо явиться, либо выйти из членов ЧКБО. Разумеется, все это было не то чтобы всерьез. «Когда мы дали телеграмму, – писал Уайзмен Толкину на следующей неделе, – мы в тысяча первый раз блуждали в потемках, разыскивая некоего Джона Рональда, от которого не было ни слуху, ни духу… Мы всегда недоумеваем, почему ты единственный постоянно выпадаешь из ЧКБО».

«Школы» стремительно приближались, и Толкину нужно было подготовиться к десяти письменным работам. В большинстве своем они охватывали любимые им области: готский язык, германскую филологию, древнеисландский, древне– и среднеанглийский языки и литературу. «Сага о Вёльсунгах», «Морестранник», «Хавелок-Датчанин», «Троил и Крессида» – с этим материалом проблем не предвиделось. С некоторыми из этих текстов Толкин познакомился за несколько лет до того, как перешел на английское отделение в Оксфорде, и с тех пор как покинул классическое, пребывал в беззаботной уверенности, что курс не составит для него сложности. Но неделю спустя после того, как он пропустил кембриджскую встречу (в это самое время трехдневное наступление британских сил захлебнулось под Нев-Шапель), он уехал на пасхальные каникулы, вооружившись обязательными для изучения текстами, и в гостях у Эдит в Уорике разбирал среднеанглийскую поэму «Сова и соловей» строку за строкой, делая подробные заметки о лексике (как, например, attercoppe ‘ядоглавы’, – позже он подарит это словечко Бильбо Бэггинсу в качестве дразнилки для пауков Мирквуда).

Занимало Толкина и другое его дело: поэзия. В конце триместра Толкин снова обрел аудиторию для своих стихов в Эссеистском клубе Эксетер-колледжа (на самом деле клуб благополучно выжил после ноябрьского «последнего издыхания»): он прочел там «Прилив» или, как он переименовал переработанный вариант стихотворения, «Морскую песнь Древних Дней». Дж. Б. Смит уже видел как минимум рукопись «Странствия Эаренделя», но теперь Толкину захотелось представить ЧКБО целую подборку стихотворений для критического разбора. Он заказал перепечатку разных «фрагментов» об Эаренделе и других произведений и послал их Смиту в Модлин-колледж, где тот был размещен на постой.

Смит пришел в замешательство. Как консервативный приверженец классических форм, он находил своеобычный романтизм Толкина весьма спорным. Кроме того, ему нравилась новая простота «Георгианской поэзии», авторитетной антологии 1913 года под редакцией Эдварда Марша, в которую вошли стихотворения Руперта Брука, Ласселса Аберкромби, Г. К. Честертона, У. Г. Дейвиса и Уолтера де ла Мара. Так что Смит посоветовал Толкину упростить синтаксис «Морской песни» и других произведений. Он убеждал его читать «хороших авторов» и учиться у них, хотя его представление о «хорошем» авторе не вполне совпадало с толкиновским. Однако ж Смит нашел, что стихи «на диво хороши», и показал их Генри Теодору Уэйду-Гери, капитану из своего батальона, бывшему оксфордскому преподавателю классического отделения, который и сам был талантливым поэтом[34]. Уэйд-Гери согласился, что синтаксис местами зубодробительный, но так же, как и Смит, он всецело одобрил следующее любовное стихотворение:

Се! Юны мы, но выстояли всё ж —под стать сердцам, взрастающим в лучахлюбви немало лет (два древа такв долине солнечной или в лесустоят, сплетая ветви и дышапрохладной свежестью, впивая свет,неразделимые); так стали мыедины; так, объятия сомкнув,мы в почву Жизни глубоко вросли. Отступление в скобках многозначительно замедляет рассказ, словно подразумевая, что влюбленные долго росли вместе, бок о бок, прежде чем в последних строках возвещается итог этой многолетней тесной близости.

Свет как осязаемая субстанция (иногда жидкость) впоследствии станет часто повторяющимся элементом в толкиновской мифологии. Очень заманчиво возвести его происхождение к этим строкам. Примечательно и то, что Два Древа Валинора, которым предстояло освещать придуманный мир Толкина, обрели свои прототипы здесь, в стихотворении, воспевающем их с Эдит любовь, и в его символическом рисунке под названием «Додесятичество».

А еще Смиту и Уэйду-Гери очень понравилось стихотворение, написанное в марте, под названием «Как Житель Луны сошел с вышины» – Толкин взял популярный детский стишок и пересказал его пространно и в деталях. Исходный вариант представляет собою шуточную бессмыслицу:

Раз житель луны    Сошел с вышиныИ, в Норидж придя спозаранку    От южных ворот,Обжег себе рот,    Жуя отварную овсянку.

Пересказ Толкина придает истории смысл (по счастью, ничуть не умаляя ее абсурдности). Житель Луны обретает и характер, и мотивацию: он покидает свое стылое и бесцветное лунное королевство, мечтая об изобилии Земли. По контрасту с «горячими яствами и вином», столь желанными Жителю Луны, его привычная еда – «жемчужные пирожки из легких снежинок» и «жиденький лунный свет» кажутся не слишком-то роскошными яствами. Несбыточные грезы Жителя Луны расцвечены пышными латинизмами – но вот он падает на землю со звуком «бух», или скорее «плюх». С помощью восхитительно ярких и емких образов («его круглое сердце едва не разбилось») более прямые и резкие слова германского происхождения помогают вызвать к нему некоторое сочувствие:

В мечтах о жарком и о пунше хмельном,    Сверкая пятками, внизОн резво сбежал сквозь звездный портал,    Где свищет искристый бриз,Где льются лучи дождями в ночи;    И словно в пенный бассейнСорвавшись с высот, окончил полет    В океане Альмейн.

Мы видим, как Толкин играет с английским языком. To twinkle означает ‘быстро, проворно двигаться, мелькать’ (в Большом Оксфордском словаре приводится название танца, twinkle-step[35], 1920 г.), а также и ‘мерцать подобно звездам’; whickering – это звук, с которым брошенный предмет проносится в воздухе, но вдобавок еще и ехидное хихиканье – метко подмечено! Разумеется, приключение Жителя Луны заканчивается весьма плачевно. Рыбаки вылавливают его из воды сетью и отвозят в Норидж, где вместо королевского приема в обмен на