Мастер игры в го - Ясухиро Кавабата

На Отакэ лежит сейчас особая ответственность перед грядущими поколениями. Если он бросит игру, сразу же поднимется шум, возникнут кривотолки, появятся прогнозы, как закончилась бы партия, будь она доиграна, и наверняка поползут грязные слухи. Наконец, пристало ли молодому игроку чинить препятствия последней партии старого и больного мастера?

Я говорил сбивчиво, с повторами и остановками, но Отакэ был непоколебим. Конечно, у него были свои резоны, и, подчиняясь, делая одну уступку за другой, он все больше накапливал в себе недовольство. Вот и сейчас, если он уступит, его, невзирая ни на какие обстоятельства, заставят играть начиная с завтрашнего дня. А поскольку завтра он играть не в состоянии, не честнее ли не играть вообще?

— Хорошо, — сказал я, — а если отложить игру на день и начать доигрывание послезавтра, вы будете играть?

— Буду, но, по-моему, говорить об этом уже поздно.

— Значит, на послезавтра Отакэ-сан согласен? Мне важно было убедиться в согласии Отакэ. Я не сказал ему, что собираюсь поговорить с Сюсаем. Мы распрощались.

Когда я вернулся в комнату организаторов матча, корреспондент Гои лежал, подложив локоть под голову, и пытался уснуть.

— Что Отакэ-сан? Не будет завтра играть?

— Не будет.

Секретарь Явата, согнув полнеющую спину, подошел к столу.

— Но он сказал, что, если доигрывание перенесут на один день, он согласен играть. Не попросить ли мастера об этой отсрочке? — сказал я. — Позвольте, я попробую уговорить его.

Я вошел в номер Сюсая, сел на пол и заговорил:

— У меня огромная просьба к сэнсэю. Вообще говоря, у меня нет оснований для такой просьбы, возможно, я вмешиваюсь не в свое дело, но скажите, пожалуйста, не согласитесь ли вы перенести доигрывание на послезавтра? Отакэ-сан просит отсрочить начало на один день. У него болен маленький ребенок, здесь, в гостинице… высокая температура… Отакэ-сан переживает… Кроме того, у самого Отакэ-сан разболелся желудок…

Мастер выслушал меня с недоумевающим лицом и в ответ только коротко сказал:

— Хорошо, так и сделаем.

У меня вдруг выступили слезы на глазах. Все произошло слишком неожиданно.

Дело решилось мгновенно, но я не мог сразу же подняться и уйти, поэтому немного поговорил с женой Сюсая. Сам мастер не сказал больше ни слова ни об отсрочке, ни об Отакэ. Вообще-то, отсрочка игры на один день — не бог весть какое важное дело, но ведь мастер долго мучился ожиданием, и вот, назначенная на завтра игра вновь откладывается. Вряд ли это может быть пустяком для профессионала. Организаторы не посмели об этом даже заикнуться. Разумеется, мастер понял, что я пришел к нему с просьбой ввиду исключительной серьезности дела, но все равно его кроткое согласие тронуло меня до глубины души.

Я зашел к организаторам матча и сообщил о результатах своего разговора с Сюсаем, а потом отправился к Отакэ.

— Мастер сказал, что согласен на день отсрочки и что игру начнем послезавтра.

Отакэ, похоже, был ошеломлен. Я продолжал:

— Мастер пошел на уступку Отакэ-сан, поэтому сейчас, когда это особенно необходимо, пусть и Отакэ-сан сделает ему уступку.

Жена Отакэ, стоявшая возле постели больного ребенка, церемонно поблагодарила меня. В комнате царил беспорядок.

35

Очередная игра состоялась, как и договорились, через день, 25 ноября, то есть через неделю после первого игрового дня в Ито. Накануне приехали освободившиеся от осеннего турнира в Ассоциации судьи последней партии Онода и Ивамото.

Мастер, сидевший на узорчатой подушке с лиловым подлокотником, напоминал жреца. В династии Хонино-бо еще со времен ее основателя, которого звали Санса или Никкай, глава династии носил духовный сан.

Секретарь Ассоциации Явата как-то сказал:

— Нынешний мастер тоже имеет духовное звание, его храмовое имя — Нитион, есть у него и монашеское одеяние.

В комнате, где проходила игра, на одной стене висела каллиграфическая надпись кисти Хампо: «Моя жизнь — часть пейзажа». Глядя на слегка наклонившиеся вправо иероглифы, я вспомнил, что в какой-то газете прочитал о тяжелом состоянии здоровья доктора Такада Санаэ[35]. Другой свиток изображал «Двенадцать достопримечательностей города Ито» и принадлежал кисти Мисима Ки, писавшего под псевдонимом Тюсю. В небольшой соседней комнате висел свиток с китайскими стихами бродячего монаха Унсуя.

Рядом с мастером стояла большая овальная жаровня-хибати, отделанная павловнией. Чтобы он снова не простудился, за его спиной поставили еще одну жаровню, а на нее чайник, из носика которого шел горячий пар. Отакэ настоял на том, чтобы мастер, которого слегка знобило, повязал шарф и закутался в теплое кимоно на шерстяной подкладке.

Объявили записанный 105-й ход. Сюсай сделал ответный за две минуты, после чего Отакэ вновь погрузился в раздумья…

— Странное дело! — бормотал он, словно в бреду. — Не хватает времени. Поразительно… Сорок часов на шедевр — и не уложиться! Надо же… Такого еще не бывало. Растратил все время попусту… А ведь мог сыграть за минуты…

Стоял пасмурный день. За окном неустанно щебетала камышевка. Я вышел на веранду немного размяться. Возле фонтана вопреки сезону расцвели два цветка рододендрона. На ветках были и почки. К веранде подлетела трясогузка. Издалека доносился шум мотора — это насос качал воду из горячего источника.

Отакэ потратил на 107-й ход 1 час 3 минуты. 101-й ход открывал атаку на позицию белых внизу и принес черным очков четырнадцать-пятнадцать. 107-й ход расширил территорию черных слева и принес им около двадцати очков, но при этом черные упустили инициативу. Всем нам, наблюдавшим за игрой, показалось, что черные смогут удержать свои приобретения, и мы восхищались этими двумя ходами.

Однако сейчас инициатива перешла к белым. Сюсай сидел с суровым выражением, прикрыв глаза. Дыхание его было тихим и размеренным, лицо — медно-красным от прилива крови, щеки слегка подрагивали. Похоже, он не слышал ни шума ветра, ни доносившегося с улицы грохота барабанов. Свой ход он сделал через 47 минут.

В Ито это был единственный случай, когда мастер надолго задумался. На ответный ход Отакэ потратил 2 часа 43 минуты и записал его при откладывании. Всего в этот день было сделано четыре хода. Расход времени у Отакэ составил 3 часа 43 минуты, у мастера — 49 минут.

— Могло случиться все что угодно, — сказал Отакэ, уходя на обед, — убийственная ситуация.

Сказано это было полушутя-полусерьезно. 108-м ходом белые атаковали позицию черных в левом верхнем углу и начали «стирать» их территорию в центре. Помимо этих двух целей достигалась и третья — защита территории белых слева. Исключительно сильный ход. У Циньюань так его прокомментировал:

— Сто восьмой ход белых — невероятно сложный. Осталось только дождаться, к чему он приведет.

36

После двухдневного отдыха, утром третьего игрового дня, и Отакэ, и Сюсай пожаловались вдруг на боли в желудке. Отакэ сказал, что проснулся из-за болей в 5 часов утра.

Когда был вскрыт и сделан записанный 109-й ход, Отакэ вскочил и ушел, снимая на ходу верхние парадные штаны-хакама, а когда вернулся, оказалось, что ответный ход белых уже сделан. Он удивился:

— Уже?

— Извините, что позволил себе без вас… — сказал мастер.

Отакэ, скрестив руки на груди, прислушался к шуму ветра:

— Кажется, дует когараси… Самое время — сегодня двадцать восьмое.

Дувший накануне вечером западный ветер к утру стих, но все же нет-нет да и проносился снова.

108-й ход угрожал позиции черных в левом верхнем углу доски, поэтому Отакэ защитился двумя ходами, и теперь его группе в углу гибель не грозила. Если бы он этого не сделал, ее ожидала бы гибель или ко-борьба[36]. В этом случае возникла бы очень трудная, богатая разветвленными вариантами позиция, какие встречаются в задачах на выживание групп.

— Чтобы выжить в этом углу, нужно сделать еще пару ходов. Мой старый должок, обросший процентами, — сказал Отакэ, когда вскрыли конверт с записанным 108-м ходом. После 109-го и 111-го ходов белых все опасности были устранены и напряженность в этом углу полностью снята.

В этот день игра продвигалась на редкость быстро: еще до 11 часов было сделано пять ходов. Однако 115-й ход означал завязку решающего сражения — черные пошли в атаку, стремясь ограничить и обкусать намечавшуюся большую территорию белых в центре, поэтому, естественно, Отакэ снова задумался.

Ожидая, пока черные сделают ход, Сюсай принялся рассказывать о ресторанчиках в Атами, славившихся приготовлением угрей, — «Дзюбако», «Саваси» и других. Он рассказал также о том, как ему приходилось ездить в Атами в те времена, когда железная дорога доходила только до Иокогама, а дальше надо было передвигаться в паланкине с ночевкой в Одавара.