Николай II. Святой или кровавый? - Геннадий Потапов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Видный член никоим образом не революционной, но совершенно буржуазной партии кадетов В. П. Обнинский так описывал положение в Российской империи: «Главными средствами реакции в ее расправе с революционными и оппозиционными силами оставались обыски, аресты, высылки, ссылки, тюрьма и казни; арсенал обогатился лишь военно-полевой юстицией, положившей как бы несмываемый штемпель на кабинет П. Столыпина. <…> Высылались здоровые и больные, старцы и подростки… Суровые правила о содержании арестантов сменялись еще более суровыми. А беспорядки карались с жестокостью, не укладывавшеюся ни в какие рамки и переходившею нередко в систематические истязания. <…> Последумский период принес более 20 случаев убийства арестантов. Это снаружи. А внутри бьют и истязают за те же проступки, а иногда пытают и убивают безо всякой причины, как, например, в астраханской тюрьме.
В заявлении 20 крестьян Тамбовской губернии говорится о пытках и истязаниях, которым они подвергались в тюрьме города Козлова. Их избивали нагайками и железными прутьями до потери сознания, после чего обливали водой и снова били…
В Харьковской тюрьме на шумевших арестантов надели горячечные (то есть смирительные) рубашки и били кулаками и каблуками до крови; избито 25 человек.
В Севастопольской за малейшие протесты секут розгами.
В Риге 16 человек, из коих 10 было расстреляно, а трое сослано в каторгу, подвергались до суда пыткам; били плетьми, посыпали рубцы солью, покрывали тряпками и снова били. Потом топтали ногами за отказ дать показания. Вырывали волосы из головы и бороды, выбивали зубы. Тушили о тело папиросы и сигары. За два-три дня до истязаний переставали давать хлеб и воду, а кормили исключительно селедкой и селедочным рассолом. Одному во время допроса заткнули рот прокламациями, приговаривая: „Почитай-ка теперь свои прокламации!“. Товарищи не узнали одного из своих, так изуродовано было лицо.
Самоубийства в тюрьмах все растут.
Очевидно, крутая лестница репрессий не позволяет остановиться на полдороге вниз, и скоро вступаем мы в полосу казней и расстрелов. Военно-полевая юстиция тяжким кошмаром повисла над придушенным обществом, пока оно к этому не притерпелось»104.
Нет, мы не говорим, что противников царского режима надо было кормить пряниками. Но врать-то про «особое милосердие» зачем?!
В тридцатые годы число жертв репрессий было неизмеримо больше. Но есть и разница. Все они проходили через суды (так называемые «особые тройки», в статистике НКВД называющиеся «особыми трибуналами», уж всяко не хуже столыпинских военно-полевых судов). А вот санкционированных сверху расстрелов невооруженных митингов и демонстраций не бывало никогда105. Те, кто все же допускал подобное превышение власти, жестоко за это поплатились – вплоть до расстрела. А император за Кровавое воскресенье даже «стрелочников» не покарал.
Но, может быть, «ангел» молча страдал? Или все эти зверства совершались без его ведома, а он наставлял «усмирителей» быть помилосерднее, по возможности обходиться без стрельбы?
Нет, помимо дневников, после Николая осталось множество бумаг: докладов, отчетов, рапортов и донесений, на которых начертаны его резолюции.
«Витте докладывает о „переизбытке усердия“ Рихтера, командующего карательной экспедицией в прибалтийских губерниях. Его жандармы порют поголовно крестьян, расстреливают без суда и следствия, выжигают деревни. Следует высочайшая резолюция на записке: „Ай да молодец!“»106.
«Министерство внутренних дел представило царю доклад о забастовочном движении, указав, где и сколько стачек сорвано с помощью штрейкбрехеров, сколько подавлено силой. Николай предписывает: „И впредь действовать без послаблений“»107.
«Херсонский губернатор в годовом отчете сообщает, что участились случаи „правонарушений“ в рабочих районах. На полях резолюция: „Розги!“»108.
«Дальневосточное командование сообщает в Петербург, будто из центра страны прибыли в армию „анархисты-агитаторы“ с целью разложить ее. Не интересуясь ни следствием или судом, ни даже простым подтверждением факта, царь приказывает: „Задержанных повесить“»109.
«По действовавшему в империи „Положению о телесных наказаниях“ местный полицейский начальник мог по своему усмотрению выпороть любого крестьянина. За отмену „Положения“, как позорного, выступил Государственный совет. На отчете о дискуссии в совете надпись: „Когда захочу, тогда отменю“»110.
«На докладе уфимского губернатора о расстреле рабочей демонстрации и о гибели под пулями 47 человек Николай надписывает: „Жаль, что мало“»111.
«Во время доклада Витте о положении в стране царь подошел к окну и, глядя на Неву, сказал: „Вот бы взять всех этих революционеров да утопить в заливе“»112.
«В Таврическом саду молодой человек с расстояния в десять шагов выстрелил в гулявшего Дубасова из браунинга. Промахнулся, был схвачен. В полиции заявил, что хотел отомстить за расправы при подавлении восстания в Москве. Дубасов просил царя пощадить юношу, назвав его „почти мальчиком“. Николай просьбу отклонил, „почти мальчик“ предстал перед военно-полевым судом и был повешен»113.
Мы уже писали о Римане и Мине. По итогам карательной деятельности первый был награжден орденом св. Владимира, а второй получил чин генерал‑майора и премию, как написали в газетах, «с присовокуплением царского поцелуя».
Эти деятели не были исключением. Вот еще несколько подобных.
Тамбовский губернатор фон дер Лауниц. «…Ввел в практику поголовную порку в „беспокойных“ деревнях; „по ошибке“, как сам доложил в одном из отчетов царю, „выпорол и несколько спокойных“. В Тамбове Лауниц устроил суд над группой крестьян – участников аграрных волнений; допустив к выступлениям на процессе адвокатов, схватил и выпорол также адвокатов. Выдающийся истязатель был и незаурядным вором. Посвятив часть своей энергии скупке и перепродаже земель, он шантажом и жульническими махинациями восстановил против себя в Тамбовской губернии даже собственных приспешников; местное дворянство возбудило в Петербурге ходатайство о лишении его дворянского звания. Кончились тамбовские похождения гусарского генерала тем, что царь, отозвав его в Петербург, зачислил в свою свиту, затем назначил столичным градоначальником».
Лауниц был застрелен 22 декабря 1905 года в Петербургском медицинском институте. Террорист был убит на месте. Чтобы установить личность покушавшегося, убитому отрезали голову, положили в банку со спиртом и выставили перед фасадом института.
«Однокашником фон дер Лауница по кадетскому корпусу и его компаньоном по пирушкам в Царском Селе был генерал Курлов… Получив назначение в Курск на должность вице-губернатора, Курлов одним махом завоевывает себе всероссийскую известность: на второй день после выхода царского манифеста об отмене телесных наказаний он приказывает выпороть восемьдесят шесть крестьян, арестованных за неповиновение. Перемещенный вскоре после этого на равную должность в Минск, он и здесь вписывает в свой послужной список достойное деяние: с жандармским отрядом окружил на привокзальной площади большую толпу рабочих, проводивших митинг, и приказал стрелять в них. Площадь усеяна убитыми и ранеными. Царь отзывает Курлова из Минска и назначает его товарищем министра внутренних дел…
На подавление крестьянских волнений в Харьковской и Полтавской губерниях послан карательный отряд под начальством генерала Клейгельса; в помощь ему прикомандирован князь Оболенский. Оба открывают, по выражению Витте, „сплошное триумфальное сечение бунтующих и неспокойных крестьян“. Порют мужчин и женщин, старух и девушек, даже детей. Общественность страны охвачена гневом. Царь же посылает Клейгельсу орден и денежную премию, объявляет ему благодарность, а Оболенского, прежде харьковского генерал-губернатора, производит в сенаторы. Оным способом „дранья“ добывали себе у царя аттестаты на государственную зрелость и другие высшие администраторы…
На юге, в Причерноморье, бесновались генерал Каульбарс (командовавший войсками Одесского военного округа), барон Нейгардт (одесский градоначальник), генерал Толмачев (сменивший Нейгардта) и граф Коновницын (сменивший Толмачева). Многие честные люди пали жертвами террора, развязанного в Одессе и прилегающих районах этими прямыми ставленниками петербургского двора. Они убивали граждан – на улицах и в тюрьмах, вымогали у населения дань, расхищали денежные фонды и имущество города. Когда же группа представителей общественности опротестовала в центре произвол одесских властей, царь демонстративно пригласил Коновницына к себе в Ливадию (где проводил лето), обласкал его, одарил и посадил за свой семейный стол. Все газеты сообщали тогда, как о сенсации, что „граф Коновницын приглашен его величеством на интимный завтрак. Это сообщение многих поразило, ибо обыкновенные смертные постесняются пригласить к себе и сидеть за одним столом с таким субъектом, как граф Коновницын“114.
