Успеть проститься - Михаил Лайков

Печаль последнего мамонта, бродящего одиноко в катастрофически изменившемся мире, чувствовал Адам. Горечью был напоен этот мир, его воздух и воды. В печали, к которой требовался бокал хорошего вина и одиночество среди шумного веселья, отправился Адам в ресторан при вокзале, где давненько уж не бывал. Там он попросил своего любимого ликера.

- Какого именно? - захотел уточнить официант.

- Что случилось с городом за последнее время? - громко спросил Адам.Меня никто не узнает, я никого не узнаю. Как тебя звать? И где Семен, где Слава, где Шурик?

Семен, Слава, Шурик были официанты ресторана, хорошие знакомые Адама. От нового официанта он узнал, что Семен женился на пожилой венгерке и уехал в Венгрию, Слава потерял все деньги в финансовой афере и впал в депрессию, а Шурик ушел паломником по монастырям.

- Бог мой, как ненадежна жизнь человека! - воскликнул Адам и поймал в кулак моль, вылетевшую из коровьей шкуры, что была распластана на стене. Tineola biselialla... Такой язык растратили на мошек да болезни! И о чем осталось говорить, о чем... И с кем!

Как бы отвечая его желанию с кем-нибудь поговорить, официант подвел к его столу трех дам, пришедших в ресторан компанией без мужчин. Адам перетанцевал с каждой из них под грохот оркестрика и с каждой, танцуя, говорил о любви. "Любовь... Но понимаете ли вы меня?" "Конечно, понимаю", отвечали дамы по очереди, дыша на него табачной вонью.

А потом Адам очутился за столиком, где сидели два актера из гастролирующего в Шумске театра.

- Ваш преданный поклонник, - сказал он. - Как раз вчера имел честь присутствовать... Адам Урусов. Золотоискатель. Проездом с северов... Сезон был неплохой, - похлопал он по оттопыренному карману, сам не помня, что у него там лежит.

Актеры на карман посмотрели внимательно. Один из них назвался Андреем, другой Валентином, Адам тут же стал путать их, одинаковых на вид, а они решили, что Адам пьян. Актеры не знали, что Адам хоть и бывал пьян, но не от вина.

- Василий! - подозвал Адам официанта. - Бутылку шампанского господам актерам, а мне... Ну ты сам знаешь.

Когда Василий принес шампанское, выяснилось, что актеры непьющие. Даже за искусство они только пригубили вина.

- У нас режим, распорядок, - объяснили они. - Мы должны быть в форме.

- Режим? Распорядок?! - изумился Адам. - Кто были ваши учителя? Впрочем, о чем я спрашиваю! Но я сам старый русский актер. Я знаю тайну старых мастеров. Ne mentez jamais! "Никогда не лгите" - вот главная заповедь артиста. Но разве может трезвый артист сказать подлинно вдохновенное, нелживое слово!

- Он пьян совершенно, как свинья, - перемигнулись актеры и снова взглянули на оттопыренный карман Адама.

- Какой, однако, гадостью поят меня сегодня, - отрыгнулся Адаму выпитый ликер.

- Что вы хотите! - сказали актеры. - Где вы в этом городе найдете настоящий шартрез. Эксклюзив в Европе!

- Нет, - не согласился с ними Адам. - Есть все-таки чистые источники. Не все еще проклято и осквернено в этом мире. Есть заветные уголки, и, возможно, нас там еще ждут. Василий! - подозвал Адам официанта, чтобы рассчитаться.

На актеров после его ухода словно внезапная жажда напала. Они быстро, бокал за бокалом, выпили все шампанское и тоже покинули ресторан.

- Где он? - выскочили они на улицу.

- Вон он!

Они двинулись за Адамом сговариваясь.

- Давай предложим зайти в гостиницу. У нас есть снотворное.

- Не говори чушь. А потом куда его денем? Эх, надо было его еще подпоить. Даже не шатается.

- Надо было за столом попробовать вытянуть. Я хочу купить себе бриджи. В Европе сейчас актуальны бриджи.

- Бриджи? Какой ужас! Они же укорачивают ноги.

- Наоборот! Они стройнят. Это более чем фэшн...

- Ах, это совсем не фэшн.

- Нет, фэшн!

- Нисколько не фэшн.

- Куда он идет?

Они пришли к домику, в котором все окна были освещены, словно кого-то тут ждали. Адам стоял на свету из окна, актеры притаились в темноте.

- Шатается, шатается... - зашептались они.

Что-то похожее на стон донеслось от Адама.

- Мычит, пьяная скотина. Сейчас свалится, - потерли ручки актеры.

Адам, однако же, не свалился, а пошел дальше и вывел актеров к реке, где у обоих возник один позыв, и несколько времени они стояли неподвижно лицом к реке, похожие на путников, застывших в ожидании лодки с того берега. Адам тем временем уходил по берегу. Догоняя его, один из актеров споткнулся обо что-то, валяющееся на песке. Это была увесистая железяка.

- Пора кончать, - взял он ее в руку.

- Неужели ты ударишь его? - ахнул другой актер.

- Мы не должны упустить этот шанс.

- Но будет кровь!

- Море крови!

- О, кровь... Ты чудовище! Я чувствую, как ты волнуешься.

- Ты знаешь, что я никогда не волнуюсь. Я холоден как лед.

- Пойдем в гостиницу.

- Но... Как же он?

- Ах, он нам не нужен.

Актеры, взявшись за руки, побежали от реки вверх по переулку.

Из переулка донесся до реки пьяный женский смех, звучащий в тишине ночи так же дико, как если бы он прозвучал в безлюдной степи. Этот смех услышал Адам, купающийся в реке.

- Смерть у латынян - своя мера, - сказал он, выходя на берег. - А кто моя мера? Лилька? Люба?

Опять послышался ему смех беспризорной женщины. "Бредет себе одна, покачивая ягодицами, - вообразилась она Адаму. - Черт те что!"

Женщина была одна из трех, с которыми он танцевал в ресторане. Она страшно обрадовалась Адаму, назвала его Альбареллой, потом ей захотелось, чтобы у него были усы, а дальше велела вести ее к реке, катать на лодке. Но в лодку, которую Адам оторвал от катера, садиться не пожелала.

- Спасите! - завопила она во всю мочь, лишь только он притронулся к ней. - Насилуют!

Оторопевший Адам прыгнул в лодку и погреб на середину реки, подальше от этого вопля. Весел у него не было, греб он, точно жертва кораблекрушения, какой-то доской, случайно попавшейся под руку. "Это твой, Адам, корабль потерпел крушение".

Женщина продолжала звать на помощь, ее крик услышал Митя Дикарь, который возвращался домой с работы. Он выбежал на берег и понял дело так, что спасать надо кого-то тонущего в реке. Плавал Митя хорошо и сам никогда бы не утонул в реке, в которую ему, бывало, приходилось кидаться как в спасение от дразнящих его мальчишек. Все они плавали и ныряли хуже него.

Митя не нашел в реке никого, кроме Адама, спокойно сидящего в лодке. Адам объяснил ему, что и искать никого не надо, никто не тонет.

- А она кричит, - показал Митя на берег.

- Лезь в лодку, - велел Адам. - И я тебе расскажу все про женщин. Это тебе рано или поздно пригодится. Спать хочешь? Домой не торопишься?

Мите спать не хотелось и теперь, когда некого было спасать, он никуда не торопился.

Рассказ Адама про женщин был долог. Пока он рассказывал, начало рассветать. В тумане, розовеющем от утреннего солнца, их лодка подплывала к Змеиному острову, обширному в длину и ширину, каменистому, поросшему непролазным кустарником, в котором вили гнезда многие множества птиц. Еще на этом острове водилось множество змей. Митя, снявший мокрую одежду и завернутый в пиджак Адама, спал на дне лодки. Когда стал слышен птичий гам, доносящийся с острова, он проснулся. Лодка ткнулась в песок берега. Гладь реки курилась туманом, и в этом тумане хотелось говорить приглушенным голосом о чем-нибудь таинственном.

- А знаешь ли ты, что тут на острове закопан клад? - сказал Адам. Казаки его закопали. Ты спросишь, откуда мне известно? Отвечу: от своего отца. А он был такой человек, что не соврет. Только он не знал, где именно закопали, и я врать не буду - не знаю. Отец говорил, что недалеко от старого дуба, но тот дуб спилили немцы-колонисты еще в прошлом веке, при жизни моего деда.

* * *

Адам уехал на хутор к Любе, исчез на несколько дней из города, и событию, которое взбудоражило и Нижний, и Верхний Вал, не был даже свидетелем. Главным же лицом этого события стал Митя Дикарь - самый незначащий житель Старого города.

Адам уехал к Любе рано утром, на следующий день после плавания к Змеиному острову. Для Мити этот день начался обыкновенно - с солнца. Он всегда просыпался с солнцем.

Солнечный свет, как всегда, был веселый. Воробей, залетевший в раскрытое окно, прыгал по столу, чирикал и не боялся Мити. Митя тоже ничего не боялся. Ему не было страшно спать одному в доме, при раскрытом окне. Он был не единственный живой в доме, все предметы вокруг него обладали жизнью. Стол не стоял в углу, а жил там. На полке жили кувшин, чашки, тарелки, у порога жил старый веник, живые были табуретки, печь, все были живые, со своим характером, повадками, мыслями.

Солнце было еще прохладное, роса сверкала на траве. Митя достал воды из колодца, умылся с головы до ног, подоил козу, попил ее молока и повел на пустырь, где оставил привязанной на весь день. Пока он это делал, проснулись люди на Верхнем Валу, и уже какая-то маленькая девочка хотела отнять у большой девочки ее велосипед. Большая не дала, маленькая заревела. Из дома вышла бабушка и стала успокаивать реву: