Душа и миф. Шесть архетипов - Карл Юнг

Для архетипа нет рационального заменителя, точно так же, как его нет для мозжечка или почек. Мы можем рассматривать физические органы анатомически, чисто логически и эмбриологически. Это отвечало бы основному принципу архетипической феноменологии и ее выражению в терминах сравнительной истории. Но к значению физического органа мы приближаемся только тогда, когда начинаем задавать телеологические вопросы. Поэтому возникает такой вопрос: какова биологическая цель архетипа? Так же, как физиология дает ответ на такой вопрос в отношении тела, ответить на него относительно архетипа - задача психологии.

Утверждения типа «Мотив младенца - остаточная память о чьем-либо собственном детстве» и подобные объяснения лишь вызывают дальнейшие вопросы. Но если бы, слегка изменив это утверждение, мы сказали: «Мотив младенца - это картина определенных забытых фактов из нашего детства», мы бы оказались ближе к истине. Однако, поскольку архетип всегда является образом, принадлежащим всей человеческой расе, а не только индивиду, мы могли бы лучше выразить это так: «Мотив младенца представляет предсознательный, младенческий аспект коллективной души»21.

Мы не ошибемся, если в данном случае будем рассматривать это утверждение исторически - по аналогии с определенными психологическими переживаниями, которые показывают, что некоторые фазы жизни индивида могут стать автономными, а результатом их персонификации может стать видение себя - например, кто-либо видит себя в облике ребенка. Как мы знаем, фантастические переживания такого рода, происходят ли они во сне или в состоянии бодрствования, обусловлены произошедшей до этого диссоциацией между прошлым и настоящим. Такие диссоциации происходят вследствие различного рода несовместимостей; настоящее состояние человека могло прийти в конфликт с его детским состоянием, или он насильно отделил себя от своего изначального характера в интересах какой-то деспотичной личности, которая больше соответствует скорее его устремлениям22. Таким образом, он, утратив детскую непосредственность и усвоив взамен искусственные манеры, потерял свои корни. Все это представляет благоприятную возможность для столь же враждебного противостояния первичной истине.

Принимая во внимание то, что упоминания о боге-младенце все еще встречаются в высказываниях современных людей, мы можем, наверное, распространить индивидуальную аналогию на жизнь человечества в целом и сказать в заключение, что, скорее всего, и человеческий род всегда приходит в конфликт со своим детством, то есть со своим первоначальным бессознательным и инстинктивным состоянием, и что опасность подобного конфликта, вызывающего видение «младенца» действительно существует. Следовательно, религиозные обряды, т.е. пересказывания и ритуальные повторения мифического события, имеют своей целью вновь и вновь представлять перед мысленным взором образ младенчества и все, что с ним связано, с тем, чтобы связь с изначальным состоянием не могла быть разрушена.

2. Функция архетипа

Мотив младенца представляет не только то, что существовало в далеком прошлом, но и кое-что, существующее сейчас; иными словами, это не просто рудиментарный остаток, но система, функционирующая в настоящем, цель которой заключается в том, чтобы существенно компенсировать или скорректировать неизбежные односторонности и нелепости сознания. По природе сознанию свойственно сосредоточиться на относительно малой части содержания и поднимать ее до высшей степени ясности. Необходимый результат и предпосылка - это исключение прочих возможных содержаний сознания. Это исключение с необходимостью вызывает определенную односторонность содержания сознания. Поскольку дифференцированное сознание цивилизованного человека наделено эффективным инструментом для практической реализации этого содержания посредством динамики его воли, существует тем большая опасность заключить себя в односторонности и все дальше и дальше отклоняться от законов и корней существования сознания, чем больше он будет тренировать эту волю. С одной стороны, это означает возможность человеческой свободы, но с другой - это источник бесконечных преступлений против своих инстинктов. Соответственно, для дикаря, который, подобно животному, ближе к своим инстинктам, характерен страх перед новизной и твердостью традиции. И для нашего способа мышления он является болезненно отсталым - ведь мы превозносим прогресс. Но хотя наша прогрессивность во множестве случаев может привести к восхитительному исполнению желаний, она в равной степени накапливает и гигантский Прометеев долг, который время от времени приходится выплачивать в виде ужасающих катастроф. Веками человек мечтал о полете, а все, что мы получили взамен,- это град бомбардировок. Мы посмеиваемся сегодня над христианской верой в загробную жизнь, но сами все еще часто впадаем в хилиазмы, в сотни раз более нелепые, чем представление о счастливом будущем. Наше дифференцированное сознание пребывает в постоянной опасности отрыва от своих корней и поэтому нуждается в компенсации, которую может дать еще существующее детство.

С прогрессивной точки зрения симптомы компенсации описаны в выражениях, едва ли лестных для человечества. Поскольку поверхностному взгляду она представляется тормозящим действием, люди говорят об инертности, отсталости, скептицизме, придирчивости, консерватизме, робости, мелочности и т.д. Но если учесть, что человек имеет достаточно развитую способность отрезать себя от своих собственных корней, он точно так же из-за своей опасной односторонности и некритичности может быть захвачен катастрофой. Сдерживающий идеал всегда более примитивен, более естествен (как в хорошем, так и в плохом смысле) и более «морален» в том, что он сохраняет верность закону и традиции. Прогрессивный идеал всегда более абстрактен и менее естествен и «морален» в том, что он требует предательства традиции. Прогресс, усиленный волей, всегда конвульсивен. Отсталость может быть ближе к естественности, но ей, в свою очередь, всегда угрожает болезненное пробуждение. Более древний взгляд на вещи понимал, что прогресс возможен лишь Deo concedente*, и таким образом обеспечивал себя признанием противоположностей и повторял извечные rites d'entree et de sortie на более высоком уровне. Чем более дифференцированным становится сознание, тем больше опасность разрушить состояние укорененности. Полное отделение происходит тогда, когда Deo concedente забывается. Сейчас аксиомой психологии является факт, что когда часть души откалывается от сознания, она лишь по видимости бездеятельна; на самом деле отколовшаяся, часть овладевает личностью и искажает намерения индивида в своих интересах. И если младенческое состояние коллективной души подвергается вытеснению вплоть до полного исключения, то содержание бессознательного расстраивает сознательные намерения и тормозит, искажает, даже разрушает их реализацию. Прогресс жизнеспособен только при их взаимном сотрудничестве.

* Подчиняясь Богу (лат.).

3. Будущность архетипа

Одна из существенных черт мотива младенца - это ее будущность. Младенец - это возможное будущее. Поэтому появление этого мотива в психологии индивида, как правило, означает предчувствие будущего развития даже несмотря на то, что на первый взгляд он может представляться ретроспективной конфигурацией. Жизнь - это движение, устремление в будущее, а не остановка или попутная струя. Поэтому удивительно, что мифологические спасители так часто являются богами-младенцами. Это в точности согласуется с нашим опытом из психологии индивида, показывающим, что «младенец» мостит дорогу к будущему изменению личности. В процессе индивидуации он предвосхищает образ, который появился в результате синтеза сознательных и бессознательных элементов личности. Таким образом, это символ, объединяющий противоположности23, посредник, тот, кто приносит исцеление, иными словами, тот, кто создает целое. Вследствие того, что мотив младенца имеет такое значение, он подвержен многочисленным трансформациям, упомянутым выше: он может быть выражен окружностью, кругом или сферой, или же четверичностью как иной формой целостности24. Я назвал эту трансцендирующую сознание целостность «самостью»25. С другой точки зрения, «синтезу» можно предпочесть термин «энтелехия». Существует эмпирическая причина, по которой, при определенных условиях, «энтелехия» подходит больше: символы целостности часто встречаются в начале процесса индивидуации, они и в самом деле могут часто наблюдаться в первых сновидениях раннего детства. Это наблюдение во многом говорит в пользу существования a priori потенциальной целостности26, и в этой связи настоятельно заявляет о себе идея энтелехии. Но поскольку процесс индивидуации происходит, говоря эмпирически, в виде синтеза, это выглядело бы достаточно парадоксально - как если бы было собрано что-то уже существующее. С этой точки зрения применим также термин «синтез».