Лоскутный мандарин - Гаетан Суси

— Скажите мне, пожалуйста, господин Пески, а откуда вы знаете, что такая-то мать на самом деле приходится матерью такому-то ребенку?

Философ насупил брови. Может быть, это он ослышался? Озабоченно и опасливо старик взглянул на подручного.

— Что это еще за вопрос такой? — почти шепотом проговорил он, чуть ли не напуганный наивностью парнишки.

— Да так, ничего, — ответил Ксавье.

Больше он не сказал ничего. Только задумчиво смотрел прямо перед собой.

Философ изучающе посмотрел на Ксавье оцепеневшим взглядом, как будто тот был неким чудом в своем роде. Откуда, черт побери, мог этот парень свалиться? (Этот вопрос он себе задавал уже, наверное, в тысячный раз.) Ему вспомнилась первая встреча с Ксавье. Тогда у него за спиной прозвучал тихий слабый голос:

— Скажите мне, добрый человек, нет ли у вас нескольких долларов, долларов или работы, чтобы их заработать?

Леопольд обернулся. Грязные, засаленные обноски — просто мерзость какая-то со следами рвоты и засохшей крови, протянутая мальчишеская рука, нищий. Достаточно было одного взгляда, чтоб сердце старика сжалось от жалости.

— Я, господин, только ужинал, роясь в очень вкусных отбросах.

Философ замолвил слово за голодающего паренька, него с-гласились взять подсобным рабочим, хоть на первый взгляд он вовсе не был создан для этого грубого ремесла. И вот как раз теперь, когда события дня подвели старика к раздумьям о судьбе, он задал себе вопрос о том, какие пути ее неисповедимые привели этот ходячий салатный лист на строительные площадки, где стены зданий крушили молоты весом в четыре тонны.

— Ты, мой мальчик, для меня загадка, — не смог сдержать признания Философ.

Ксавье взглянул ему прямо в глаза, лицо у парнишки было гладкое, наивное, взгляд открытый.

— Неужели? — спросил он.

— Я никак в толк взять не могу, почему ты все занимаешься этим делом, которое тебе ни с какого боку не подходит. Может, тебе лучше в школу ходить? Учиться по книжкам?

Взгляд Ксавье затуманился.

— Книги, — сказал он, — всегда вредят мозгам.

Старик немного повысил голос.

— А что ты о разрушении думаешь? Разрушение твоим мозгам не вредит?.. Да и телу твоему тоже?

— И тому, и другому, — подручный поднял указательный палец, но Философ пропустил это замечание мимо ушей.

— Очень хорошо, когда человек придерживается принципов питания, как ты говоришь, и рассуждает о мясе убитых животных и трупах, которые мы едим, но что тут поделать, если мы такие, какими сотворил нас Господь! Ты только посмотри на себя, ты и в плечах широк, и вполне мог бы стать крепким парнем. Но ешь ты, как воробышек. Ты такой слабый, как умирающий на смертном одре, только молоток поднимешь, так с тебя уже семь потов сойдет! Если честно признаться, смотрю я иногда на тебя и удивляюсь, что ты от слабости в обморок не падаешь. Частенько, мальчик мой, ты еле на ногах стоишь. А ты только взгляни туда на всех этих мужиков. — Он махнул рукой в сторону веселившихся разрушителей. — Отец Лазаря кирпичи мог грызть! Ты что, по-твоему, здесь делаешь среди всех этих людей? Чего тебе вообще здесь надо? Ты должен стать одним из них, ясно это тебе? Стать таким же, как они, той же породы, иначе они разделаются с тобой так же, как со стеной.

Ксавье сидел, скрестив руки на груди, выражение его лица было угрюмым и упрямым.

— Меня сюда наняли разрушать, вот я и буду разрушать, — заявил он, и в голосе его прозвучала непреклонная решимость.

Он поднялся и начал безостановочно шагать — туда и обратно, не вынимая рук из карманов штанов. Старик смотрел на него так, будто со всем смирился. Он знал, что слова бессильны излечить парнишку от иллюзий, которые он лелеял. Раньше или позже он прозреет, такова жизнь, и картина, которая ему откроется, думал Философ, будет не из приятных.

По краю строительной площадки в их направлении шли трое рабочих. Леопольд догадался, что ищут его, потому что церемония требовала участия старика. Но они были еще слишком далеко, что-бы крикнуть им, что он здесь. Ксавье, все так же погруженный в размышления, наконец остановился.

— Вот вы сказали, господин Пески: после того, как помер его отец. А от чего он умер, отец Лазаря?

Некоторое время Философ пребывал в нерешительности. Надо ли делиться с пареньком этой тайной? Как он решит ею распорядиться?..

А с другой стороны, почему бы ему об этом не рассказать?

— Убили его. Отец Лазаря умер потому, что его убили.

Ксавье вынул руки из карманов и медленно поднес их к щекам.

— Как его убили, кто это сделал?

— Убили его, и все тут, — буркнул старик, начиная терять терпение. Потом хлопнул себя руками по ляжкам и встал. — Ой!.. Кокони иро-зо! — крикнул он приближавшимся рабочим, что на жаргоне членов Гильдии значило: «Эй!.. Я здесь!»

Один из троих разрушителей подошел к нему. Рыжие волосы, подстриженные ежиком, ручищи, которыми запросто можно завязать на узел кочергу. Когда-то этот малый был флейтистом в Карнеги-холле. Он сказал Философу:

— Пойдем, мастер. Пришло время крушить стену.

Пески устало подчинился. Ему по праву предстояло сыграть эту роль как старейшему рабочему. В последний раз он обернулся к Ксавье, будто хотел ему сказать, что выбора у него нет. Подручный ему улыбнулся, как бы давая понять, что не возражает против ухода философа, он же понимает, что к чему. Но взгляд его при этом, тем не менее, затуманился. (Потому что тем, кто еще не стал полноправным рабочим, было запрещено принимать участие в празднествах Гильдии.) Философ печально махнул парнишке на прощание рукой. Он не знал почему, но у него вдруг возникло такое чувство, будто он видит подручного в последний раз. Он постарался встряхнуться, отбросить печальные мысли и направился к остальным на строительную площадку. Ксавье охватили такие же предчувствия, причем нахлынули они на него с такой силой, что он пошел за своим другом. Но рыжий — бывший флейтист тут же цыкнул на него и оттолкнул, так что парнишка попятился шагов на шесть. Давая ему понять, что понял намек, Ксавье сделал еще несколько шагов назад. Но разрушитель бросил в него камнем, чтобы подручный ушел еще дальше. Потом он сделал тайный знак — выставил указательный палец и мизинец, — как будто хотел уберечься от сглаза.

Ксавье поднял валявшийся рядом молоток. Он медленно дошел до каната, огораживавшего строительную площадку, и там остановился. Он неуклюже переминался с ноги на ногу, пытаясь принять такую позу, которая свидетельствовала бы о том, что все у него в порядке, как одинокий ребенок, которого сверстники прогнали, не приняв его в игру.

Когда Философ присоединился к остальным разрушителям в центре строительной площадки, около сотни рабочих образовали большой круг, и четверо из них подняли его, держа за руки и за ноги. Старик не сопротивлялся. В горизонтальном положении его донесли до невысокой стенки, обреченной на разрушение. В стене было окно, и Ксавье очень надеялся, что все стекла были из него предварительно вынуты (но он не был в этом уверен, потому что расстояние до той стены было приличным). Руки и ноги Философа вытянулись, как будто те, кто его нес, хотели оторвать конечности от его тела; потом они стали раскачивать старика на вытянутых руках по траектории все более увеличивавшегося полукруга, и в какой-то момент со всего маха ударили его головой об окно. Одного этого удара было достаточно, чтобы выбить раму.

Теперь голова Философа высрвывалась с другой стороны невысокой стены. Рабочие продолжали держать его в горизонтальном положении, и оконная рама как бы обрамляла его голову. К нему подошел мужчина, одетый в женское платье, с женским париком на голове, подмазанный, подкрашенный и увешанный женскими побрякушками, но небритый. Он сдержанно поцеловал Философа в бровь. Стоявшие вокруг рабочие, следуя традиции, хранили молчание. Наконец движениями, исполненными подобающей случаю торжественности, соблюдая ритуал до последней запятой, мужчина в женском наряде стал накручивать длинные седые пряди Песков на бигуди…

Разрушители затянули печальный и неторопливый гимн. Пламя костра, в который никто не подбрасывал больше досок, горело уже не так ярко, хотя время от времени языки огня взметались ввысь. На строительном мусоре, растягиваясь длинными неясными контурами, умирали тени. «Когда-нибудь я стану одним из них, — подумал Ксавье, — и тогда они меня тоже полюбят». А ягнята, насаженные на огромные вертела над тлеющими углями, тем временем неспешно доходили до готовности, издавая восхитительный запах. Шкуры их пузырились и с треском лопались.

ЛОСКУТНЫЙ МАНДАРИН

Потому что, если привязаться к другому существу, надо быть постоянно готовыми к тому, что эта привязанность может резко и внезапно оборваться; ведь жизнь — это веревка, которая часто рвется.