Из мещан - Голо Раймунд

Это заявление, казалось, удовлетворило Геллига, и некоторое время молодые люди шли вместе, перебрасываясь малозначащими фразами.

Вскоре они достигли того места, где вчера из-за розы г-жи фон Герштейн три человека рисковали жизнью.

Вчерашнее общество собралось на том же месте, и Геллиг с удовольствием избежал бы встречи, если бы имелась возможность сделать отступление незаметным. Барон Рихард сдержал слово, и, найдя удобное местечко для г-жи Герштейн, занял ее ловлей рыбы.

Вначале новая игрушка забавляла Сусанну, но вскоре она начала скучать и рассеянно доглядывать по сторонам.

Увидев Геллига, она приветливо махнула ему рукой.

– Ах, здравствуйте, господин Геллиг, здравствуйте, знаменитый пловец, пренебрегший наградой! – весело воскликнула она. – Как подействовала на вас ванна?

Геллиг молча слушал тираду г-жи Герштейн, когда неожиданно, появился полковник, встреченный невыразимо нежно своей женой.

– Он наподобие феникса, восстал из пепла! – шепнул барон Рихард Полине, читавшей книгу.

И, действительно, полковник казался молодцом. Пятичасовой отдых и потогонное средство сделали свое дело, а остальное докончило искусство Франца, которому сегодня удалось особенно удачно уложить реденькие волосики своего барина.

Не имея намерения оставаться, Геллиг кликнул свою собаку, но та, против обыкновения, не послушалась зова.

– Что с нею? – спросил фон Бриксен. – Она так прекрасно выдрессирована!

– Это отвратительное животное привязывается ко всем, несмотря на свою дрессировку, – заметил полковник, сердито глядя на прыжки собаки.

Геллиг покачал головой.

– В этом вы неправы! Собака всегда послушна, и я нею доволен! – Диана, апорт! – громко крикнул он, желая окончить разговор.

Послушная голосу хозяина, собаку в несколько прыжков очутилась возле него и положила к его ногам добычу.

– Скальп! – воскликнул Блендорф. – Скальп в самом сердце Германии!… Вот отчего ваша собака не сразу послушалась вас!

С этими словами Блендорф нагнулся и, при общем хохоте, торжественно поднял, принесенную собакой находку.

Это был черный парик, составлявший когда-то гордость парижского парикмахера, но теперь сильно пострадавший от зубов собаки.

Сусанна как-то странно посмотрела на мужа, старавшегося принять равнодушный вид, хотя краска гнева на его лице свидетельствовала о том, насколько он был зол и гневен.

– Это ужасная бестия, господин Геллиг, – произнес полковник, овладев, наконец, собой. – Наше общество всегда радо вас видеть, но избавьте нас от вашей собаки! Я заметил, что она и дочери моей надоедает в ее комнате! Вы должны согласиться, что, если и позволяют держать собак, то желательно, чтобы они содержались в некотором отдалении!

Геллиг приманил собаку к себе.

– Отчасти вы правы, – сухо ответил он. – Животное избаловано многолетней привычкой и иногда забегает в комнаты! Но вам, вероятно, неизвестно, что собака эта принадлежала господину Ридингу и была комнатной собакой! Если же она надоедает мадемуазель Герштейн, то я прошу без церемонии гнать ее! Достаточно это сделать несколько раз, чтобы отучить ее от себя!

Блендорф громко расхохотался.

– Неужели вы думаете, г-н Геллиг, что нами дамы будут заниматься дрессировкой? Я уверен, что мадемуазель Герштейн скорее продаст или подарит надоевшую ей собаку, если она, по свойственному женщинам мягкосердечию, не велит убить ее!

Полина подняла голову, но барон Рихард предупредил ее ответ.

– Чужой собственностью не распоряжаются, Георг, – сухо заметил он Блендорфу, – на это существуют законы! Полина – конституционная монархиня здесь, а Геллиг – ответственный министр!

Управляющий слегка уклонился, взглянув на Полину, внимательно прислушивавшуюся к словам „дядюшки Рихарда“.

Поборов чувство досады, охватившее ее при замечании Блендорфа, она вдруг сказала совершенно противоположное тому, что думала:

– Да, господин Геллиг, собака, действительно, иногда надоедает, и г-н Блендорф прав, предлагая удалить собаку. Не знаю, имею ли я право по закону настаивать на том, чтобы она была удалена сегодня же, но я, во всяком случае, была бы благодарна вам за это!

Загорелое лицо Геллига смертельно побледнело, но голос не изменил ему, когда он произнес следующие слова, продиктованные ему гордостью мужчины или остатком любви, глубоко спрятанной в уголке его сердца:

– Вам известно лучше, чем кому бы то ни было, как ограничены моя воля и поступки. Собака была любимицей моего приемного отца, его товарищ в длинные часы одиночества. Он взял с меня слово никому не отдавать ее, а я привык исполнять данное слово, что вам тоже хорошо известно! Но я не расстался бы с собакой и в том случае, если бы она не была отдана на мое попечение! Прогнать собаку без меня вы не можете, а нас обоих вместе – это зависит от вас! Вы знаете, о чем я говорю, и теперь решайте, сударыня!

Молодая девушка не раз менялась в лице, слушая опекуна. О, она отлично знала, о чем он говорил.

Словно ища якорь спасения, Полина в замешательстве посмотрела на барона Рихарда, и в его глазах прочла надлежащий ответ.

– Я уважаю волю покойного, как и вы, г-н Геллиг, – заикаясь, пролепетала она. – Будем же терпеливы. Я сделаю все, что зависит от меня, и не буду злоупотреблять своими правами!

– Заглядывайте почаще в будущее! – многозначительно произнес Геллиг. – Тогда вам легче будет: тот день рано или поздно настанет, но мы расстанемся без горечи и навсегда!

Все это он проговорил холодно и спокойно, даже слегка улыбаясь. И Полина невольно содрогнулась: если он думал без грусти о будущем, значит, он успел возненавидеть ее! Как же он должен был презирать ее!

Когда Геллиг, молча раскланявшись с обществом, исчез вместе с бароном Рихардом, за садовой калиткой, выходившей в парк, Блендорф воскликнул:

– Какой наглец!… Только присутствие дам помешало мне дать ему хороший урок, которого он заслуживал вполне! Но я еще воспользуюсь удобным случаем…

– Надеюсь, – прервала его Полина, – что вы не оскорбите правил гостеприимства и не поселите раздора в моем мирном доме, оскорбив человека, которому я многим обязана!

Мужчины удивленно переглянулись, только Альфред Браатц, приписавший противоречия Полины внезапному раскаянию, горячо пожал ее руку и сказал:

– Сознание, Полина, делает вам много чести, Геллиг, в самом деле, отличный человек! А женщина никогда не бывает более привлекательна, как в ту минуту, когда она сознается в своей слабости!

– Глупости! – закричал полковник. – Блендорф прав: этого мужика давно следует выгнать! Полина глупит и повинуется воле этого человека, не имея смелости прогнать его! Она даже не слушается моего отцовского авторитета!

– Мой друг, ты слишком молод, чтобы справиться с взрослой дочерью, – игриво заметила Сусанна, – и оставь ее в покое! Для этого есть барон Рихард.

– Рихард потворствует ее глупостям, – недовольно проворчал полковник, – к тому же он обожает этого человека и превозносит его не по заслугам! Но я и Блендорф высказали тебе, Полина, наше мнение! И если тебе хочется быть привлекательной перед Альфредом, сознаваясь в своих слабостях, то надеюсь, что в тебе найдется еще настолько гордости твоих предков, чтобы избавить нас от дерзостей этого господина!

– О, папа, неужели ты можешь допустить мысль, что я могу забыть обязанности хозяйки? Но я желаю мира, вот и все!

– Чтобы желание ваше исполнилось, я буду слеп и глух ко всему! – отозвался Блендорф, кланяясь Полине. – Я повинуюсь охотно приказанию и примеру хозяйки!

Все заторопились домой, и Полина с радостью приняла предложенную ей руку Альфреда.

Войдя в свою уединенную комнату, она вздохнула и приняла твердое решение защищать права Геллига против неприязни отца.

6.

Осень быстро наступала, и из окон высокого дома можно было любоваться, как природа постепенно одевала окрестности в осенний наряд.

Теплые вечера позволяли забывать, что на дворе уже сентябрь, и общество по-прежнему пило вечерний чай на открытом воздухе.

Соседний помещик пригласил полковника на охоту. У помещика имелась замечательная свора, и фон Герштейн от души радовался предстоящему удовольствию.

Полина и в этот день не вышла к общему столу. Болезнь, выставленная причиной этого, не была вымышленной: у молодой девушки действительно болела голова и Полина была нездорова. Но, помимо физического нездоровья, ее еще больше терзало нравственное!…

Полина ощущала внутреннюю пустоту, тупую душевную боль, с которой не могли бы справиться никакие упреки совести.

После обеда к ней зашел отец, но занятый предстоящей охотой и еще более озабоченный болезнью скаковой лошади, он не обратил внимания на бледные щеки дочери.

Барон Рихард был наблюдательнее. Для него не было ничего дороже Полины.

Заметив выражение муки на лице ее, Рихард стал уговаривать молодую девушку согласиться на прогулку в лес.