Кому на Руси сидеть хорошо? Как устроены тюрьмы в современной России - Ева Михайловна Меркачёва

туалет в отведенное для этого место. Как такое можно допускать? Но врачи парируют: мол, если бы его скрутили и силой отвели в «баню», то потом мы, правозащитники, возмущались бы (что тоже правда).

Но есть же иной путь.

— Будем больше уговаривать, — обещает доктор. — Но у нас есть еще и другая проблема. Некоторые не против мыться, но не могут сами. А санитаров у нас нет. Желающих обмывать психически тяжелого больного, сами понимаете, немного.

Думаю, именно поэтому иногда сажают в психбольнице в одну камеру тяжелых и вполне здоровых (например, тех, кто попал после попытки суицида или ждет психиатрической судмедэкспертизы). Не исключаю, что и Рида поместили в камеру к самым тяжелым, чтобы он там за них убирал и вообще был «нянькой». Американский студент этого не понял и заботы тюремщиков о сокамерниках за его счет не оценил.

Будем откровенны: кто из нас готов оттирать нечистоты от стен и пола за другими, мыть их, одевать, кормить, слушать мычания и стоны?! Именно потому должны быть ставки санитаров. Если бы эта психбольница была не тюремной, а вольной, то на такое число пациентов ей бы полагалось по стандарту 20 санитаров. Тут же, повторюсь, нет ни одного. Как такое вообще может быть? Но это вопрос не к сотрудникам «Кошкиного дома».

А я делюсь с врачами своими соображениями по поводу того, что хорошо бы пригласить сюда нового главу ФСИН и его помощников, завести в эти «чудесно» пахнущие камеры и показать неспособных к самообслуживанию больных. Уверена, и деньги на ремонт, и ставки для санитаров нашлись бы, и вентиляцию бы починили.

Меж тем в очередной камере нас встречают нечленораздельные звуки. Привязанный к кровати пациент мычит. Нас уверяют, что «вязка» нужна, чтобы он себя не травмировал, и что ее вот-вот снимут (должен подействовать препарат).

На момент нашей проверки в больнице содержались 217 человек. Истории тяжелых пациентов по большей части страшные. В основном это те, кто совершил убийства. Но есть и такие, кто насилия не применял. Вот, к примеру, бывший учитель истории, который уверяет, что он на самом деле бывший полицейский. Задержан за то, что пел странные песни и писал не менее странные посты в соцсетях (в них нашли экстремизм и призывы к терроризму).

— Типичная картина бреда, — говорит доктор, — без всякой экспертизы понятно, что он невменяем.

Или вот задержанный по подозрению в мошенничестве молодой человек, весь в татуировках.

— Думаю, у меня «крыша» от наркотиков съехала, — деловито рассуждает он. — С 15 лет употреблял. Мама по заграницам ездила, ей не до меня было. А отец в Воронеже, он редко меня видел. Я с бабушкой жил, пока не сбежал. Работал бариста в кафе — кофе варил. А вообще я художник. Каждая татуировка на моем теле означает важный период в моей жизни, перенесенную боль.

Парня уже «стабилизировали», до этого он в СИЗО пытался покончить с собой на фоне видений «потустороннего мира» и панических атак.

В большой камере, где он сидит, нет ни телевизора, ни холодильника, ни даже книг. Он просит, чтобы принесли что-нибудь почитать (библиотекарь тут же ему предлагает стопку литературы).

Один из задержанных по подозрению в покушении на телеведущего Владимира Соловьева выступает вперед. Говорит, что попал сюда из СИЗО № 3. Мужчина имеет психиатрический диагноз, на свободе стоял на учете в ПНД, принимал препараты. Когда мы его в первый раз нашли в ИВС на Петровке, он был в плохом состоянии: сказал, что без лекарств уже пять дней, начался тремор, спутанность сознания. По нашей просьбе ему вызвали скорую, та дала необходимые препараты. Мы думали, что его сразу отправят в психбольницу «Бутырки», где есть специалисты и где он сможет получать лечение. Но он почему-то оказался в СИЗО «Пресня»…

— Мне там было очень плохо, — еле выговаривает он слова. — И сейчас мне от таблеток плохо.

Врач обещает пересмотреть схему его терапии.

Камера для несовершеннолетних. В ней содержатся двое. Лицо одного сразу узнаём, хотя у него другая прическа (в СИЗО коротко остригли): его фото были в СМИ, когда рассказывали о задержании в Москве подростков, которые хотели сжечь бомжей.

— Разве это не нарушение моих прав, что видео моего задержания попало в интернет? — возмущается 17-летний парень.

Он просит у нас карандаши и бумагу, чтобы рисовать, и… немного фруктов. Канцелярские товары сотрудники ему принесли при нас, а с фруктами оказалось сложнее. У несовершеннолетних по нормативам свой рацион, он куда больше и питательнее, чем у взрослых, но подросткам все равно не хватает. В камере у них нет никаких запасов провизии, даже корки хлеба и пакетика чая. Все, что принесли на обед, они съели. Холодильника тоже нет. И телевизора я не заметила. Уже потом нам сообщат, что после нашего визита оборудовали камеру всем необходимым.

Второй подросток доставлен из другого города на экспертизу. Он почти слепой.

— Видит только один глаз, но и на нем отслоение сетчатки, — рассказывает несовершеннолетний. — Я поэтому с 10-го класса на домашнем обучении был. Вот ваших лиц я не вижу, только силуэты. Мне вменили подготовку расстрела в школе.

Мы объясняем обоим подросткам, что им нужно самим убирать в камере. Вот веник, совок, тряпка… Но они, похоже, делать этого попросту не умеют. Смотреть на унитаз и раковину в их камере без рвотного рефлекса невозможно. Сотрудники больницы обещают нам, что научат несовершеннолетних «искусству чистоты». Не уверена, что слепой мальчик его постигнет…

Первая женская камера. Почти все заключенные — наркоманки, которые только приходят в себя. Одна рассказывает, как ее двое суток не принимали в больнице № 17 (именно там должны снимать абстинентный синдром), в итоге она все эти дни ночевала в автозаке.

— Конвоиры хорошие, едой со мной делились, — вспоминает она. — Терпели, когда я кричала, «переламывалась».

Вообще это не первая жалоба на то, что в СИЗО не принимают «острых» заключенных-наркоманов, отправляют их в гражданскую больницу, а там тоже не хотят брать. В итоге они мучаются от ломок в автозаках. Некоторые от нестерпимых болей умирают.

Среди пациенток есть и задержанные за убийство.

— Я убила сына, грудного, — сообщает зачем-то одна доктору и смотрит в потолок.

В другой женской камере мы обнаружим худенькую красивую девушку, 19-летнюю студентку мехмата МГУ, которая убила своего дедушку.

— Думала, что это не он, а демон.

— Я домохозяйка, — спешит рассказать свою историю очередная пациентка. — Оказалась на Ярославском вокзале. А там меня ограбили. Подошел полицейский, я ему по лицу почему-то звезданула. Теперь вменяют нападение на сотрудника полиции при исполнении.

— А мне грабеж