Унесенные водкой. О пьянстве русских писателей - Иван Дроздов

Ну, а тут?.. Какие же сведения представил нам экономист-публицист?

В общем-то, он сообщил много верных данных: и комнаты-клетушки, в которых живут наши люди, и обилие пенсионеров, студентов, инвалидов, которым не нашли дела, и огромные затраты на ликвидацию последствий аварии на Чернобыльской атомной станции…

Сказал и о ядах, которыми травят людей:

«В стране имеется не менее 1,5 млн. человек, которые пробовали или потребляли наркотики, 5,5 млн. человек зарегистрированы как алкоголики. По причинам, связанным с пьянством, в стране ежегодно гибнет не менее 1 млн. человек (травмы на производстве, аварии на транспорте, отравление «химией», гибель на пожаре, гибель на воде). С каждым годом растет число самоубийц. В 1989 году их число достигло 60 тысяч человек».

И дальше — самое печальное:

«По средней продолжительности жизни Советский Союз находится на последнем — 34 — месте в Европе».

Много дельных, толковых мыслей прочитали мы в статье экономиста, страшная, позорная для нас картина представлена в ней. Но если говорить образно и сравнить экономиста с разведчиком, то сдается мне. что, называя причины бед, он показал нам верхушку айсберга, а весь-то айсберг не разглядел. Он уподобился разведчику, который долго наблюдал противника, пересчитал стволы, торчавшие из укреплений, но, хотя эти стволы и принадлежали крупным орудиям и танкам, он принял их за стволы винтовок и пулеметов.

Не увидел автор статьи главного средства, которым орудовали силы зла на нашей земле после революции 1917 года, орудие это — алкоголь.

Много дал он нам смертей и болезней, миллионы увечных деток произвели мы на свет по его прихоти, — автор эти жертвы перечислил, но он не увидел всей меры зла, творимого алкоголем, не заметил и ничего не сказал он нам о том незримом страшном урожае, который пожинают водка, вино и пиво каждодневно, каждочасно, — едва ли не в каждой нашей семье. Этот урожай — энергия ума и тела. талант, способности и возможности, наконец, радость бытия, само счастье и благость дарованной человеку жизни.

Печальную картину представляет река. замутненная ядами отходов производства, — нет в ней жизни, не играют на ее волнах блики солнечных лучей. Мы говорим: «Экология… катастрофа». Ну, а мозг человеческий, венец природы, творец всего содеянного нашими руками? Его-то как травят! В него-то сколько вливают яда, — и не какого-нибудь слабого, невинного, — яда коварного, угнетающего, разрушающего, отнимающего потенцию ума и талант.

Моя речь об этом — о том, чего не увидел и не сосчитал экономист-публицист Валим Первышин. Он, впрочем, написал важную, полезную статью, — за то ему и спасибо.

Он начал, мы продолжим, он сказал, мы добавим.

Писатели… Чалмаев, Фирсов…

Володю Фирсова я знал с Литературного института. Явный поэтический дар привел его в этот престижный творческий вуз. Он был молод, только что кончил школу, но его печатали, им восхищались. Его нельзя было не принять, — и его приняли. Я учился в ним вместе, видел, как он жил, писал стихи, купался в лучах славы и — пил. Пил он все больше и больше, словно бы соревнуясь с другими талантливыми ребятами — Димой Блынским, Иваном Харабаровым, Николаем Анциферовым… Те погибли, один за другим, не успев выйти из института. Фирсов уцелел. Помог богатырский организм, житейская цепкость и сметка — свойства характера, не видимые сторонним глазом, но, несомненно, ему принадлежавшие. Он жил в бараке, — печать крайней бедности лежала на его ветхой одежонке, сказывалась на поведении, на отношении ко всем окружающим. Жадно смотрел на мир, цеплялся за каждый выступ, силился вылезти со дна жизни, подняться. Эта-то жадность, страстное нетерпение взлететь, воспарить рождало необыкновенную энергию.

Он пил, но в часы и дни просветления много читал, учился, писал стихи. И писал все лучше и лучше. И ко времени окончания института был уже признанным и даже маститым поэтом.

Когда я поселился на даче в Радонежском лесу, Фирсов уже был знаменит, он имел квартиру, красавицу-жену, дачу. У него одна за другой выходили книги. Его своим вниманием и любовью одарил Шолохов. В гостях у него бывали важные лица, — я часто видел Есилева Николая Хрисанфовича — директора издательства «Московский рабочий», Мамонтова Ивана Семеновича — главного редактора того же издательства, а однажды увидел у него незнакомого мужчину средних лет, крепко сбитого, кареглазого, с красивой проседью в густых темных волосах. Фирсов назвал его:

— Свиридов Николай Васильевич.

Мы познакомились, я сел от него поодаль, слушал их беседу.

Я только что ушел из «Журналиста», — жил на вольных хлебах, — испытывал чувство тревоги и неуверенности за свою литературную судьбу: будут ли печатать мои новые книги и как сложится моя писательская карьера?

Я знал: Свиридов — председатель Госкомиздата РСФСР, недавно он был в ЦК заместителем заведующего отделом пропаганды. Нынешний А. Н. Яковлев, «некоронованный» шеф идеологии, по всему видно, занявший в партии место Суслова, склоняемый всеми патриотами за прозападную ориентацию, был у него в подчинении, — или они работали в ЦК на равных.

Словом, к Фирсову «залетел» глава всех издательств и типографий России.

Он был строг, сдержан, но скоро мы разговорились.

— Напрасно вы ушли из «Журналиста», — сказал он.

— Почему?.. — удивился я.

— Оставили окоп. Жидков, ваш редактор, подтянет своего бойца, — с кривым ружьем. Я-то уж знаю этого молодца.

Я вспомнил: Жидков был инструктором в отделе пропаганды ЦК. Высказываясь о нем с чувством раздражения и даже неприязни. Свиридов обозначал свою позицию. Это уже была откровенность, — Свиридов начинал мне нравиться.

Между тем Людмила, жена Володи, — женщина сколь яркая на внешность, столь и остроумная, и обаятельная, — накрывала стол. Выставила вино. коньяк. После первых выпитых рюмок язык развязался. Фирсов, обращаясь к высокому гостю, сказал:

— Вот Дроздов, выпал из гнезда, — нашли бы ему должность!

Свиридов, набычившись, склонился над столом, не отвечал. Я каждой клеткой ощущал неловкость своего положения, поблагодарил за прием, решительно поднялся.

— Извините, мне нужно на станцию, жену встречать. Свиридов встал, протянул руку. Прощаясь, сказал:

— Заходите в комитет. Поговорим.

На следующий день утром ко мне пришел с измятым лицом, покрасневшими от попойки глазами Фирсов.

— Людмила не дает выпить. Дай чего-нибудь опохмелиться, Я выставил графин самодельного вина из черной смородины. Володя, «поправив голову», сверкнул карими горящими глазами.

— Иди к Свиридову — должность даст. Министр!.. Должности у него, как пятаки у нас в кармане.