Записки «черного полковника» - Сергей Трахимёнок

Б.Н.

Утром следующего дня я был на службе и сразу пошел к Михаилу Федоровичу. Он молча посмотрел на меня, а потом открыл сейф и достал оттуда мою справку.

— Наверное, ты в рубашке родился, — сказал он, — что тебя не оказалось здесь вчера.

— А что случилось? Камни с неба посыпались?

Михаил Федорович еще раз посмотрел на меня так, будто видел впервые, и бросил справку на приставной столик передо мной.

— Что это? — спросил он и вдогонку справке указал на нее рукой.

— Справка, — ответил я.

— Ты знаешь, что сказал на твою справку Евгений Петрович?

— Ну откуда я могу знать, я же был в командировке. Она ему не понравилась?

В горле Михаила Федоровича что-то заклекотало. Это обескуражило меня, но и довело до некоего предела, после которого я уже не отступал, а, наоборот, шел в наступление.

— Ну, вы же читали ее и понесли на подпись Евгению Петровичу, — сказал я. — Так?

— Так, — согласился он. — Ты же опытный сотрудник, и я никогда не правил твои документы.

— Но что произошло? — спросил я уже твердо. — Что в ней такого, что вызвало реакцию, о которой знает весь аппарат.

— Кто тебе сказал, что знает? — спросил он.

— Да это видно по лицам тех, кого я встречал в коридоре.

— Слава Богу, — сказал атеист Михаил Федорович, — что содержание этой справки знают только три человека. Когда шеф вызвал меня, референт догадался, что произошло что-то чрезвычайное, и понял, что все это связано с твоей справкой. Но содержания справки он не знал.

— Ага, значит, все дело в содержании…

— А ты думал в названии? Ты что предлагаешь в выводах?

— Я понял, о чем идет речь, перед тем как сделать выводы и вынести предложения, я аргументировал их.

— Посмотрим, как ты их аргументировал… — произнес Михаил Федорович и взял в руки мой текст.

Он надел очки и начал читать:

— Радиостанция «Освобождение» начала свою работу в июне 1950 года словами «Мы несем хорошие и плохие новости, но они всегда соответствуют правде». Что ты аргументировал этим аргументом? — спросил Михаил Федорович, не обращая внимания на явную тавтологию.

— Я хотел сказать, что они весьма точно попали в центр наших цивилизационных ориентиров, мы за правду… Разве не так?

— Так, — произнес начальник отдела. — А далее: «…год спустя в США принимается закон “О деятельности “особых персон” из СССР и восточно-европейских стран, поддержавших послевоенную стратегию и тактику США”. Эта работа была поручена американским контрразведкам. Затем была принята поправка Трумэна № 165 о финансировании указанной деятельности в размере ста миллионов долларов в год. И в это же время создается “Американский комитет свободной России”, с сопутствующей программой “убежденных защитников демократии американского, французского и английского образца”».

— Но это действительно так.

— Так, так, — произносит Михаил Федорович, — но ты пишешь, будто ты все это создал, и даже гордишься этим.

— Да ничего подобного, — отвечаю я. — Я просто констатирую факт, холодная аналитическая констатация.

— А она не должна быть холодной, она должна быть горячей. Все в этой справке должно быть негативом перечисленным действиям.

Тут я окончательно разозлился.

— Михаил Федорович, я, конечно, могу, перед тем как рассказать анекдот с антисоветским душком, произнести фразу: «Прочитал тут в “Посеве” анекдот, одна сволочь написала…» — но делать это в справке для руководства я считаю ненужным, там должны быть фактура и точная фиксация оперативной обстановки. Я зафиксировал ее точно. Есть ли к этому претензии? Нет. Тогда в чем я виноват?

— Ладно, — чуть остыл начальник, — в этом, возможно, ты прав… Но ты на вывод свой посмотри! Ты предлагаешь перестать глушить радиостанции на том основании, что они заявили о том, что несут правду, а мы их глушим.

— Ну да, пусть все слушают. Потому что те, кто желает их слушать, будет слушать все равно.

— А то, что их цель — размывание советского строя, тебе понятно?

— Безусловно. Но у нас есть огромный идеологический аппарат, которому будет с кем бодаться. И, таким образом, мы выбиваем из рук наших оппонентов главный козырь — преимущество в подаче правды.

— Знаешь, — сказал Михаил Федорович, — и с этим я мог бы согласиться.

— Вы, скорее всего, согласились, — окончательно осмелел я. — Ведь вы понесли справку на ознакомление Евгению Петровичу.

— Да, — совсем уже спокойно сказал начальник отдела, — если бы дело было только в этом.

— А что за мной есть еще более тяжкое прегрешение?

— Есть. Читай, что ты написал в конце справки.

И он дал мне в руки текст.

То, что он просил прочитать, было отмечено красным карандашом Уполномоченного.

«Некоторые называли Американский комитет “Комитетом спасения России от большевиков — при помощи троцкистов и меньшевиков”! — начал читать я, — Это хитроумные американцы решили таким образом сделать большевикам прививку против бешенства, используя яд слюны революционеров, но другого толка. Таким образом, они заставили одних бесов работать против других. Первые бесы должны были мутить по радио таких же в Советском Союзе — или переманивать их на Запад. Сначала это делали при помощи немецких проституток обоего пола. А потом пустили в ход радиопроституток.

Постепенно психологическая война всё больше превращалась в войну психов. И я просто умыл руки и уехал в Америку. Однако война-то продолжается по сей день. Американцы подбивают советских психов с “печатью Ленина” на бунт. А советское КГБ, прекрасно зная все тайны Гарвардского проекта, преспокойно сажает этих “ленинцев” в психбольницы».

Тут я прервался и спросил Михаила Федоровича:

— Дальше читать?

— Читать, читать, — произнес он. — Там самое важное.

— Хорошо, — ответил я и продолжил чтение:

«В Тегеране на здании Военной академии высечены слова, которые в переводе звучат так: “В стенах живут мыши, а мыши имеют уши”. Прекрасное предупреждение для будущих военных разведчиков.

Но в Америке пошли дальше, говорят, что в Лэнгли на здании ЦРУ имеется библейское изречение: “И познаете истину, и истина сделает вас свободными”. В Библии под этим подразумевается вовсе не американская свобода, а свобода от греха. И мне хочется сказать одну из таких истин.

Откровенно говоря, если бы Император российский в свое время делал то, что сегодня делает КГБ, то есть сажал бы Лениных, Керенских, Троцких и им подобных в “дурдома”, то не было бы в России ни революции, ни советской власти».

Я закончил чтение и поднял глаза на Михаила Федоровича.

— Товарищ майор, — сказал он мне, — я вижу, вы ничего не поняли. Эту справку, чтобы спасти вас, Евгений Петрович просил тут же уничтожить. Но я сохранил ее в сейфе до вашего возвращения, чтобы поговорить с вами предметно.

— Михаил Иванович, — сказал я, — вы впервые обратились ко мне на «вы». Дело так плохо? Но ведь это не мои мысли, а Крымова. Это он считает, что…

— Он считает, а ты его мыслями аргументировал вывод о том, что революцию у нас сделали сумасшедшие. Ты что действительно так считаешь?

— Нет, конечно, — ответил я.

— А из твоей справки именно это и вытекает.

Он достал из кармана зажигалку, крутанул колесико и поджег уголок бумаги, на которой была напечатана справка. Когда листы догорели до половины, он ловко поместил их в огромную пепельницу. Остатки справки догорали уже там.

— Шеф потребовал твое личное дело, — сказал мне начальник, — просмотрел от корки до корки и просил профилактировать тебя. Считай, что я сделал это. Все, иди и никому об этом не говори.

Я пошел к дверям кабинета.

— А знаешь, что удивило его в твоем деле? — спросил Михаил Федорович и поднял глаза к потолку.

— Нет, — ответил я.

— То, что ты был на фронте с первых дней войны и что, командуя батареей, был тяжело ранен, но после излечения снова просился на фронт.

Я открыл рот, чтобы сказать то, что в таких случаях говорили фронтовики, мол, я не из тех, кто всю войну за Уралом фронт искал, но Михаил Федорович догадался об этом и скроил кислую физиономию, означавшую: ну вот ты опять начинаешь. И я не стал ничего говорить.

Расим

Когда Эрдемир произнес фразу: «Плохи твои дела…» — он так посмотрел на Расима, будто пришпилил его, как бабочку булавкой к картонке коллекции.

После этого он поднялся, сказал что-то по-каморкански Фаруку и направился к выходу. Однако тут же вернулся и отдал Фаруку мобильный телефон.

Фарук рассчитался с официантом и пригласил Расима подняться в холл этажом выше. Там они посидели некоторое время в мягких креслах, Фарук достал из бумажника деньги и протянул их Расиму.