Горелый Порох - Петр Сальников

— Надо бы по форме доложиться, товарищ старшина, как полагается, — начал было стыдить его Лютов. — А партизанить, неприлично в вашем звании.

— Вас тут — тыщи! Пока каждому доложишься — сам уложишься, — стал оправдываться старшина-сапер. — Ты вот спал, как барин на охоте, а я с ребятами, — он кивнул на своих солдат, — пятые сутки в работе — закурку свернуть некогда: то минируй, то взрывай, то строй, то ломай — тыщи генералов над душой, и все — злей немца… Отверните пушку свою. Нам к Верховному проехать надобно!

Спросонья глаза не все видят. И только, проморгавшись, комбат и сержант разглядели величественную, в дорогом и редком камне, фигуру Сталина. Донцов и Лютов живо подхватили свою сорокопятку и стали откатывать ее ближе к берегу от греха подальше.

Сиренник, давно потерявший летний вид, костляво щетинился, и даже пав под топором, не давал проходу, дыбился и пугал коней. Старший сапер, орудуя топором словно стрелецким бердышом на сече, пробирался вперед, к открытому возвышению, где на невеликом постаменте стоял Великий Вождь. Будто тесанный из куска луны, монумент даже в утренней серечи виделся божественно и величаво. Упрямый зачес на мощном черепе, с нанесенной ветром земляной пыльцой, придавал общему облику Вождя мудрость и свирепость. Ноги — в мощных сапогах из камня, что и сам, — стояли твердо и несокрушимо. На плечах ладно и прочно, ровно на все будущие века, сидел полководческо-партийный френч, за бортом которого усталая рука, прижатая к груди — так и кажется, что у него сильно болит сердце.

Бывший политрук Лютов, перевидавший на своем гражданском веку уйму портретов, статуй, монументов родного вождя, в этот утренний час, оказавшись по фронтовой судьбе на краю собственной гибели, представил себе невероятную картину: вот-вот вся эта неисчислимая армия вождистских статуй вдруг оживет, облачится в солдатские доспехи и боевым порядком выйдет на перехват врага, остановит его, разобьет наголову и спасет и его самого, и тех, кто сейчас на берегу реки собственноручно роет для себя могилы. Именно такая подспудная мощь виделась Лютову в монументе, к которому пробивались саперы по «спецзаданию». Однако это видение пропало тут же, как только к памятнику подошли солдаты-саперы, подъехали порожняя санитарная фура и две обозные повозки с досками, брусами и вагами. Лютов сообразил, что люди прибыли спасать своего же защитника. И сверху вниз, на саперов, словно на самых верных своих спасителей, смотрел уже не всесильный повелитель и вождь, а падший страдалец, виноватый в тайных грехах, молящийся о пощаде. Лютову тут же померещилось, будто рука, освободясь из-под борта френча потянулась к упрямому причесу волос и к каменному лбу, чтобы перекреститься. Лютов в смущении отвел глаза…

Следом за саперами сюда же, на городской сквер, вскоре прибыл отряд энкавэдистов с двумя лейтенантами и капитаном во главе. По условному сигналу, будто на учебном плацу, отряд рассыпался в цепь и с пожарной проворностью окольцевал возвышенность, где стоял памятник. Ощетинившись взятыми на перевес винтовками с примкнутыми штыками, бойцы застыли в позе неприступных стражей. Под этим, довольно внушительным, охранением саперы принялись за сооружение козловых подмостков и приспособлений для разборки памятника.

Пока рядовые саперы возились с подготовительными работами, их старшина с капитаном охраны ломали голову над тем, каким способом снять с постамента статую вождя и уложить в санитарную фуру для отправки в глубокий тыл, чтобы не оставить врагу на поруганье. Разговор никак не вязался, потому как ни капитан, ни старшина не решались рисковать: все называть так, как надо было называть. Памятник ставился, как они уяснили для себя, блоками: внизу — сапоги, второй блок — ноги, третий — торс, и венчался монумент, разумеется, головой. Все блоки были нанизаны на арматурные металлические стержни. И снимать их надлежало так же, как и нанизывали. Только в обратной последовательности. Козловые помостья годились лишь для того, чтобы очистить швы между блоками от скрепляющего материала. Для съема же самих блоков нужно было вкопать два столба и положить на них верею-перекладину с колодезным воротом на верху для хода веревки. Вся эта конструкция напоминала невеселое изобретение, годное скорее для казни, нежели для спасения. Вот его-то, это «изобретение» назвать собственным словом и не поворачивался язык ни у бывалого старшины, ни у капитана-энкавэдиста. Кто кого больше боялся — понять было трудно. Находчивее оказался все-таки старшина. Шмякнув замусоленной пилоткой, он соскреб иссохшую траву лезвием топора и вычертил на земляной тверди схемку необходимого сооружения. Капитан НКВД охотно отозвался на предложение старшины (чур, не сам он это выдумал!) и тут же распорядился отправить хозповозку и двух саперов за телеграфными столбами на главную улицу города. Столбы с сорванными проводами были уже никому не нужны. На обратном пути солдаты сорвали с первопопавшегося колодезного сруба подъемный ворот, и через час-другой топоры саперов сверкали уже над головой Великого полководца…

До того, пока шли подготовительные работы, никто из солдат-фронтовиков, рывших окопы и траншеи на берегу, а также в самом сквере, не обращал внимания ни на щетину штыков охраны, ни на то, что делалось возле памятника. Но когда перестук топоров рассыпался окрест, да еще на перекладине вдруг заболталась на ветерке с захватной петлей, все окопники, словно по команде, вперились растерянными взглядами в виселицу над неподвижной головой каменного Сталина: удивительно, нелепо, кощунственно и жутко! Всякому казалось и думалось по-своему. Солдаты, побросав шанцевый инструмент, незнамо зачем, придвинулись к охранной цепи энкавэдистов и растаращились: что-то будет!

Два молодых лейтенанта, находящиеся в цепи охраны, бросились к капитану, чтобы доложить о непредвиденной реакции солдат-фронтовиков. Капитан, поняв ситуацию, вышел к ближней группе любопытных и приказал вернуться в свои окопы и продолжать работы.

— Чиво, правда, вылупились-то? — встрял в разговор и старшина-сапер. — Эко невидаль какая… Неча зенки пялить — не баба голая.

— Не болтайте гадости, старшина! — прикрикнул вдруг на сапера капитан. — Занимайтесь своим делом!

— Баба не гадость, а сладость, — будто осерчавши, промямлил вполголоса старшина. Всадил топор в столб и принялся свертывать цигарку.

Ни строгость капитана, ни нелепая шутка старшины не тронули солдат, и они продолжали стоять и ждать, что будут делать саперы.

— У вас есть командиры? — не отступался капитан.

— Есть. Но мало, — ответил за всех солдат, стоявший попереди своих товарищей. — Валяйте и вы до нас, товарищ капитан, — больше станет, — зябко потирая руки, пошутил солдат.

— Я вам не Ванька, чтобы «валять», товарищ боец, — все больше напускал важности энкавэдист. — А ну позвать своих командиров!

Это приказание капитану пришлось повторить дважды и только тогда из задних рядов вышли два лейтенанта и майор.

— Капитан Жур, — небрежно козырнул энкавэдист. — Представитель политуправления… Это ваши бойцы?

— Мои. Но не все, — ответил пехотный майор, счищая сиреневым сучком глину с сапог. — Большинство — из числа окруженцев. Я и сам недавний окруженец…

— Вам, майор, вероятно, приказано занять оборону? У меня же — иной приказ. Давайте заниматься каждый своим делом. Уберите бойцов. Отведите к берегу, за пределы сквера!

— Наши траншеи должны пройти и по этому скверу, капитан, а не только по берегу… Уличные бои требуют иного профиля оборонительных сооружений. Тут город, а не поле.

Капитан поманил майора к себе поближе и, резко рубя воздух рукой, стал доказывать свое:

— Я выполняю спецзадание. Вы должны понимать, что это значит. И категорически требую убрать бойцов! В ваших же интересах… Дух солдат — это не патроны, которые можно пополнить из резерва. И вы должны дорожить стойкостью духа.

— Резерв духа и мужества всегда при солдате, капитан, его ни откуда не подвозят и не пополняют… — попытался успокоить майор капитана. — Куда я отведу солдат, если они при своих окопах, где через день, а может и через час примут бой?

— Но гарантий, что не сдадите город и убережете памятник вождя, вы, майор, мне тоже дать не можете. Это факт! И потому солдаты не должны видеть, что делают саперы. Это поколеблет их боевой дух. Тем более, окруженцы — уже не полноценная сила, и страна не может им доверять сполна.

— Вождь, даже в каменном облике, я думаю, вдохновлял бы солдат, — сохраняя спокойствие, проговорил майор. — Укрепил бы дух и веру в свои силы.

— Я вынужден буду принять меры! — выходя из себя, капитан кивнул на цепь охраны. — Займите, в конце концов своих бойцов — работой, политбеседой, или, наконец, увидите их к полевой кухне и дайте жратвы. Для них это всегда важнее, чем соваться не в свои дела… Иначе, майор, я обязан донести, куда надо!