Немного любви - Илона Якимова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Решение пришло сразу, чистым, как точный удар — действительно продать дом, не являющийся больше домом ни для кого. Откупиться куском от родственников, оставшееся потратить на то, чтоб укорениться в Австрии — там, где нет ничего и никого из семьи, и никогда не было, стало быть, можно построить что-то, можно начать сначала, да, пусть даже и в сорок пять. И все ее путешествие, — нынешний побег в Прагу, — собственно, было настолько прекрасным, потому как являлось прощанием — с иллюзией любви, со своей молодостью, с десятью годами, в которых был Ян, и еще десятью, в которых его не стало. Пражское благодатное паломничество, исцеляющее душу.
Крупный камень она скинула с горы, разбила на мелкие, но это не врачевало ни одиночества, ни ощущения чужеродности в бесконечно чужом мире. Ян — только частность, но частность, ярко ложащаяся в прокрустово ложе закономерности. Эла вечно была не у дел среди обычных людей: рожденная невпопад, выращенная без любви. То ли из-за имени, то ли из-за семьи, то ли из-за клейма интеллекта. Подростком так и думала: лучше бы ее не было. Но научилась быть почти обычной, притворяться, копировать поведение сверстников — для того, чтоб не прогоняли, чтоб взяли в игру, чтоб обратили внимание. Иногда помогало, чаще нет. В студенчестве стало проще, в этом возрасте странные примерно все. Два года проучившись в Масариковом, она уехала в Варшаву в тщетных поисках всегда одного и того: своих людей, семьи, прайда. Двадцать лет прошло в попытках наладить себя и отношения, и теперь она уже не обольщалась: прайда нет и не будет. Есть кристаллы минералов, растущие неправильно, включающие в себя иные вещества, непрозрачные, колючие, шершавящиеся иглами рутила, аметистовыми друзами, черным тектитом — такой была и она. И не было для нее ювелира.
Не было ювелира, не было и огранщика. Но жизнь текла сама собой, Эла гранила себя, Эла воплощалась в работе. Отрощенная, откормленная эмпатия нелюбимого ребенка в профессии творила чудеса. Легко было прочувствовать, понять, влезть под кожу, внедриться, развернуть сверток мыслей в чужой голове, найти там отметину, болезненную точку, нажать… Пока не сорвалась, она умела помогать, и недурно зарабатывала на этом. И продолжала учиться, и копать литературу, и пробовать подходы, и применять новые отмычки для старых дверей. Вот только ей самой, Эле, исцеления знания не несли. Точно по слову Ялома, пациенты уходили по тропе дальше нее самой. Им помогало то, что не помогало ей. И даже после тех черных трех лет, после Яна и смерти госпожи Малгожаты, когда работала консультантом в криминальной полиции, и потом, когда вернулась в нежно любимую Вену — в глубине лежал тяжелый, ртутный осадок, хотя снаружи она казалась полностью живой. А сорок лет порадовали новым симптомом. Она поняла, что в голове непорядок, когда начали отменно бесить влюбленные пары. И закрывала вкладки в ноуте, если в соцсети всплывала реклама с обнимающейся четой. Это было больно, потому что у нее — нет. Тогда ей было больно примерно всё. Она не могла смотреть ромкомы, сериалы со счастливой любовью. Ее передергивало, когда на улице попадались они, лобзающиеся словно напоказ… Хотелось орать в голос: «Вранье! Все вы врете! Вы притворяетесь, нет у вас никакой любви!» — потому что у нее-то ее не было, ага. Отличный был симптомчик, доставивший ей немало хлопот. Потом подлечилась, но все равно раздражало. Потом она некоторое время попаслась на Тиндере, и это было очень смешно, потому что, как говорил Ян, кто ж тебя заставлял отрастить себе такой мозг, ты слишком умная. Она-то на Тиндере прицельно замеряла не калибр мозга отнюдь, но вскоре выяснила, что и либидо ее предпочитает умных. От умных шел невыразимо возбуждающий флер… С Яном они совпадали мозгами, а вот со всем остальным было сложнее, потому что нужен ему был от баб совсем не интеллект. Эла поперебирала нескольких — не дай Господь, не для отношений, конечно, тупо для секса, но выяснилось, что тупо, как мужчина, она не умеет. Потом был Иржи. Хороший Иржи, и с машиной очень помог, но не оставляло ее ощущение великой фальши, когда теперь уже они, к примеру, шли, держась за руки. Потому что не его рука фантомно ощущалась ею в руке. Можно заморозить в себе все чувства, но животный инстинкт не обманешь, самочья природа не врет. Самочья природа, ждущая своего, ни разу не дала ей зачать, хотя клинически Эла была полностью здорова.
А последние года два ее вдобавок в упор расстреляло возрастом, до кровавых ошметков, до клочьев, запятнавших каждый уголок мироощущения. С генетикой повезло — госпожа Малгожата вложилась и здесь. Женщины их рода старели медленно, умеренно, не расплываясь в теле. В тридцать она не выглядела на свой возраст, в сорок она выглядела на тридцать. Казалось, бояться можно еще подождать. Ой, ты совсем не меняешься, говорили ей подруги, но она-то знала правду. Смерть потихоньку подкрадывалась в мелком обвисании мышц, в дряблости их, в отсутствии тонуса, все ткани словно износились разом… Тело напоминало трясущийся говяжий студень, стыдливое, вздрагивающее желе. «Хорошо сохранилась» следует говорить о мумии, а не о женщине. Лифт с оборванным тросом, летящий вниз с пятидесятого этажа в горящем здании — вот как это ощущается. И долетела примерно уже до фундамента, вот-вот грянешься. И седина. И вмиг истончившиеся волосы. И серость кожи. Как
