Тишина - Василий Проходцев

казалось, мыслями они были где-то далеко. Тем не менее, всю последовательность службы они знали и следовали ей безукоризненно: среди ночи разбуди – не собьются. Кровков же, окончательно измотанный, решил применить тактику, которой он, судя по всему, нередко и успешно пользовался. Встав в определенный момент на колени, он как будто забыл с них подняться, затем опустил лицо вниз к земле и начал, закрыв глаза, слегка раскачиваться из стороны в сторону, словно впав в не слишком сильный религиозный экстаз. Разумеется, глаза его, как и подобает при столь истовой молитве, были закрыты. Ордин даже одобрительно взглянул на своего спутника, но тот вдруг начал заметно кренится на бок, и уже почти упал, но в последний момент, вздрогнув, открыл глаза, выпрямился во весь рост и громко невпопад подпел молитве. Ордин снова взглянул на Кровкова, но уже гораздо менее доброжелательным взглядом. В степи ночь сменяет день очень быстро, и уже к середине службы стемнело настолько, что стало ясно – ночевать посольству придется именно здесь.

Последние поклоны молившиеся послы били уже в совершенной темноте, подсвечиваемые лишь яркими степными звездами да начинавшей подниматься луной. Ордин был неумолим: служба была доведена до конца, не отступив ни от одной буквы канона. Когда стольник, и сам немного пошатываясь от усталости, принялся собирать богослужебные предметы, произошло неприятное событие – пропал Агей Кровков. Закончив службу, Афанасий Ордин поинтересовался у своего спутника, где, по его мнению, им лучше расположиться на ночлег, однако ответа не получил. Он начал все громче кричать: "Агей! Агей!", но это не помогало. Тогда стольник раздраженно приказал рейтарам найти Кровкова, и те усердно взялись за дело. Но и эти поиски не сразу увенчались успехом: служивые торопливо, хотя и бестолково, бродили по окружающей степи встревожено переговариваясь. Наконец, раздался радостный вскрик одного из служивых, за которым последовал звук удара и ругань сонного голоса, несомненно принадлежавшего Агею. Как оказалось, под покровом тьмы Кровков заснул окончательно, да так крепко, что скатился довольно далеко от места службы по крутому склону степного буерака. Теперь он, пошатываясь и стряхивая с кафтана засохшие травинки, направлялся к Ордину, попутно отчитывая рейтара, который за свой успех в поиске начальника был вознагражден не только этой отповедью, но и основательным пинком. Ордин поначалу не смог скрыть своей радости по поводу возвращения верного напарника, и даже пробормотал что-то вроде "Агеюшка!", но тут же лицо его и голос приняли ехидное и раздраженное выражение, какое они обычно имели когда стольник разговаривал с Кровковым.

Послы решили остановиться на ночлег рядом с небольшой рощей осокорей, которая, на их счастье, нашлась поблизости – в противном случае ночевать пришлось бы в голой степи. Роща стояла на краю небольшой балки, поросшей хилыми деревцами и кустарником, а на дне – высоченным, в полтора человеческих роста камышом. Пуховецкий с вожделением посмотрел на балку с мыслью, что если бы ему удалось туда попасть, то и все московское войско его бы не поймало. Но в действительности Ивана бросили под одно из деревьев и грубо примотали к стволу кожаными веревками. Оказалось, что не только ногайцы, но и москали питали к ним немалое пристрастие. К нему приставили караульным одного из рейтар, который также получил задание сделать так, чтобы пленник не умер от голода. Рейтар не выглядел радостным: вместо того, чтобы весело сидеть с однополчанами у костра, ему приходилось мерзнуть в кустах, да еще и в малоприятной компании хохла-изменника. Мало того – он вынужден был кормить это отродье с руки, как малое дитя. Рейтар выполнял свое задание без всякого прилежания, через раз пронося куски пищи мимо рта Пуховецкого, роняя их на землю и вовсе не пытаясь их затем поднять. На самого Ивана рейтар бросал лишенные всякого доброжелательства взгляды, однако не произносил ни слова, да и вообще не издавал ни звука. Пуховецкий даже подумал, а не вырезали ли его стражу язык по московскому обычаю. Однако когда Иван в очередной раз не сумел поймать подаваемый ему на кончике копья кусок хлеба, рейтар разразился такой старомосковской тирадой, что сохранность рейтарского языка перестала вызывать сомнения. Причина его молчаливости была, вероятно, в том, что любой, самый короткий разговор с Пуховецким мог слишком дорого обойтись служивому. Тем временем, привычные к походам послы и их охранники быстро соорудили два костра, за одним из которых расположились сами послы, а за другим – рейтары вместе с молодыми подьячими. Вскоре от костров потянулся уютный запах дыма и еще более приятный аромат вареного мяса, крупы и приправ, которыми москали основательно запаслись на крымских рынках. Ивану, у которого не менее половины предназначавшихся ему кусков черствого хлеба проходила мимо рта, оставалось лишь грустно вздыхать.

– Смотри-ка, Вань, а ведь выходит, что нас обоих наказали, а? – обратился он к рейтару, сам развеселившись от такой мысли.

Рейтар, однако, не оценил его шутки, и мало того, что особенно далеко отбросил предназначавшийся Ивану кусок хлеба, но и еще и, как будто невзначай повернувшись, хорошенько съездил Пуховецкому ножнами сабли по носу.

– Понял, с Москвой не шутят… – пробормотал царский сын, шмыгая носом.

Москаль ничего не ответил, только еще раз резко развернулся, мотнув ножнами все с тем же исходом для носа Пуховецкого. Иван сплюнул, и решил беседы далее не поддерживать.

Послы, между тем, расположились совсем недалеко от него. Возможно, им и хотелось бы сесть за общим костром вместе с остальными участниками посольства – такими же небогатыми уездными дворянами, как и сами послы в недалеком прошлом. Но положение обязывало. Звуки разговоров со стороны рейтарского костра становились все громче и все веселее, как свидетельство того, что вояки не теряли времени даром, а старались вознаградить себя за тяготы длительного похода, оказавшегося, к тому же, успешным. Вскоре оттуда стали доноситься совсем уж громкие выкрики, в основном не слишком пристойные, и взрывы хохота. Обстановка же у костра, где одиноко сидели послы его царского величества, была куда холоднее. Ордину, помимо обстоятельной молитвы, надлежало выполнить и менее возвышенный, но не менее важный долг: составить в Посольский приказ отписку, в которой подробно излагались бы события завершившейся поездки. Отписку, по ее подробности, конечно, невозможно было составить за один вечер, но Афанасий разумно решил положить на бумагу свои главные впечатления именно сейчас, пока не забылось в дорожное суете чего-то важного. Пока Ордин с сосредоточенным видом скрипел пером, Агей Кровков нетерпеливо прохаживался по поляне, время от времени запуская большую деревянную ложку в котелок с кашей, но, как будто бы,