Пронск - Калинин Даниил Сергеевич

И вот уже в каких-то трех десятках шагов впереди буквально выросли шатры степняков – и никакого шума, никакой тревоги! Не заметили нас, все сработало!!! А меж тем по цепочке гридей уже стремительно распространяется команда Кречета:

– Расходимся. Режем спящих. Не шумим!

Первые шатры достаются следующим впереди быстроногим гридям, все-таки оторвавшимся под конец броска по заснеженному полю. Эх, хорошо бы было подрубить придерживающие юрты веревки да спокойно переколоть копьями всех, кто начнет метаться под тяжестью упавшего сверху полотна! Но пусть и временные, жилища кочевников собираются все же из деревянного корпуса-решетки, поверх которой стелется войлок. А потому на каждый крупный шатер выделяется десяток воев, на те, что поменьше – по пятерке. Наш десяток, к примеру, для удобства поделен между мной и Микулой (как сотник я для своих воев пока просто не нужен). И сейчас мы спешно бежим вперед, все еще на лыжах, стараясь успеть пройти как можно дальше, прежде чем поднимется тревога…

Но вот впереди показались два небольших шатра, еще не занятых дружинниками. И я коротко глухо бросил своим:

– Делимся!

После чего направился к стоящей справа юрте, на ходу бросив на землю лыжные палки, а затормозив, принялся освобождать крепления на ногах. И именно в этот миг из шатра вышел ежащийся от холода степняк – видать, по малой нужде.

Мы всего на мгновение встретились взглядами, и еще не успевший все осознать, но сильно испуганный половец дернулся назад, уже открывая рот для упреждающего крика… Рывком сорвав не желающее поддаваться крепление на правой ноге, я буквально прыгаю вперед, уже в движении достав нож из ножен! Но прежде чем я настиг бы противника и прежде чем он успел бы закричать во весь голос, слева, совсем близко с моей головой, пролетело что-то увесистое… Тяжелый удар – и тут же тихий сип кипчака, осевшего в снег; из груди его торчит топорище удачно брошенного одним из дружинников чекана.

Зябко передернув плечами (мог и в меня попасть!), но даже не посмотрев назад – просто нет времени, – я устремляюсь ко входу в юрту, перехватив нож в левую руку, а правой достав собственную секиру с небольшим узколезвийным топором. Щит покоится на спине, перекинутый через плечо и чуть болтающийся на ремне, а сабля покуда не покидала ножен – время чуть искривленного клинка пока еще не пришло, рубить спящих сподручнее чеканом…

И вот я откидываю полог в небольшом помещении, в центре которого в сложенном из камня очаге мерцают фиолетовым и оранжевым все еще не прогоревшие угли. Они дают неровный свет, которого, впрочем, вполне достаточно, чтобы разглядеть спящих на подстилках вплотную друг к другу степняков. Один из них беспокойно заворочался и попытался приподняться на ложе – видать, напустил я холода, вихрем ворвавшись внутрь!

Удар! И половец, еще не успевший даже протереть глаза, без крика откидывается на подстилку; из рубленой раны на темени густо льет кровь… А мой чекан уже падает на грудь второго кумана!

…Я рублю не успевших проснуться ворогов как бешеный, стараясь заглушить в себе все человеческое и просто не думать о том, что творю, только топор мелькает в руке да брызги крови летят во все стороны, попадая в том числе на меня… И каждый раз при этом я вздрагиваю, внутренне ужасаясь происходящему! В честной схватке, лицом к лицу, когда у противника в руках есть готовое к бою оружие, я подобных чувств не испытывал ни разу. А тут спящие, с разгладившимися во сне лицами, успевающие разве что прийти в себя и испуганно на меня воззриться, даже не осознав происходящего… И с каждым ударом приходится повторять про себя: они враги. Враги! Они убьют Ростиславу, они истребят детей и женщин в каждом захваченном поселении! Горами невинно убиенных будут завалены храмы погибших городов и весей, если их не остановить…

Они убьют тебя, если ты промедлишь хоть миг!!!

В маленький шатер набилось не менее десятка куманов. Я успеваю зарубить четверых, еще одного сразили у входа. Остальные поганые, также не успев прийти в себя, погибают от рук ворвавшихся в юрту дружинников. Лишь один успевает вскочить на ноги и схватить саблю, коротко, испуганно при этом вскрикнув, скорее даже взвизгнув, столь тонко у него это вышло! Но оголить клинок половцу было уже не суждено – его зарубили точно таким же, как и у меня, чеканом…

Короткая схватка – впрочем, какая там схватка, настоящая резня, бойня! – занимает от силы минуты три. Но, как кажется, это самые страшные, самые жуткие минуты в моей жизни… И только после я осознаю, что меня буквально колотит, что крупная дрожь сотрясает все тело – так, что, попытавшись обратиться к дружинникам, я тут же осекся: заикаюсь. Но разглядев, что и сами вои находятся не в лучшем состоянии, с затаенным ужасом взирая на тела убитых – ими убитых! – мне удается взять себя в руки. Неожиданно помогает та ответственность за своих людей, что ложится тяжким грузом на плечи каждого правильного командира, именно она помогает мне собраться ради бойцов.

– Идемте, братцы. В лагере еще много шатров… И помните: или мы их, или они нас! И не только ратников, но и баб, и детишек, и стариков… Никого не пощадят.

Замолчав на мгновение, будто бы прислушиваясь к собственным словам, я вновь негромко, с угрюмой убежденностью повторил:

– Или мы их, или они нас… Идем!

Глава 9

…Нам не могло везти вечно. Где-то успел закричать умирающий под русскими топорами степняк, где-то не спал поганый, бросившийся бежать со всех ног и вопящий на ходу… Разбуженные близкими криками и выходящие из шатров нукеры, пытаясь разобраться в происходящем, погибали – ратники яростно кидались на них, стараясь убить прежде, чем кто-то успеет поднять тревогу! Но не всегда удавалось предупредить вражеский крик, да и татары выходили вооруженными хотя бы той же саблей, и кто-то успевал вступить в бой. А особо искусные могли и подловить кого из потерявших осторожность дружинников – у нас появились первые потери…

И все же мы продвинулись довольно далеко, прежде чем столкнулись уже с действительно массовым сопротивлением врага!

…Очередной степняк выныривает из темноты справа, воздев над головой кривой клинок. Еще не успев оценить опасность головой, я повинуюсь наработанным рефлексам тела носителя – коротко и резко, практически без замаха метаю топор навстречу противнику! Чекан успел сделать оборота три, прежде чем тяжело врубился в грудь ворога, отбросив того на землю… Между тем из стоящего впереди большого шатра наружу начинают выбегать уже готовые к бою нукеры, с щитами и в шлемах. И что-то как-то многовато их против одного меня – явно ведь больше десятка!

– Вои, ко мне!!! Микула!!!

– Аллагу акбар!

Крик бросившегося вперед поганого на мгновение меня ошеломил, ведь раньше я слышал, что покоренные кричат монгольское «Хуррраг!». Но тут же дошло: гулямы. Хорезмийские гулямы…

Отступаю назад, перехватив щит из-за спины и уже потянув саблю из ножен, и тяжелый удар щитов в щит заставляет меня пошатнуться. Я теряю равновесие, но вместо того чтобы попытаться его восстановить, просто падаю на левое колено. Одновременно с тем вырываю саблю из ножен и, продолжая движение, рублю прямо перед собой! Стремительно мелькнув, сталь клинка вгрызается в голень моего противника, скрежетнув по кости; отчаянно вскрикнув от боли, гулям падает наземь. Я же, наоборот, рывком встаю и приставным шагом резко ухожу в сторону, избегая рубящего сверху вниз удара очередного хорезмийца. Еще один враг оказывается прямо передо мной, но именно один: мой маневр позволяет мне оказаться сбоку от группы атакующих. И мне нужно справиться с ворогом прежде, чем они вновь кинутся всей кодлой!

От рухнувшей сверху сабли, ударившей наискосок, закрываюсь плоскостью клинка, воздев его над головой. И одновременно с тем что есть силы бью внутренней частью левой стопы по выдвинутой вперед также левой ноге противника, высекая ее под щиколотку! Враг теряет равновесие и проваливается вперед, а я сумел лишь крепко-крепко приложить гуляма по голове стальным навершием рукояти, целя тому в висок. Противник мой в шлеме, и удар приходится вскользь, однако же нукер падает наземь, как подрубленный…