Если б мы не любили так нежно - Овидий Горчаков

Смоленск 1613 года был важным городом и первоклассной европейской крепостью на восточной окраине Великого княжества Литовского. Много раз переходил этот ключ-город из рук в руки. За два года до приезда шотландских наемников польско-литовское войско овладело Смоленском. В развалинах лежало «каменное ожерелье земли русской» — укрепленный при Борисе Годунове Кремль с тридцатью восемью боевыми трехъярусными башнями, увенчанными шатровыми багонами, и Смоленская крепость, по выражению русского летописца, «делали всеми городами Московского государства». Она не имела себе равных на Руси. В народе ее тогда называли Годуновской, хотя строил ее зодчий Федор Конь из недалекого города Дорогобужа. Высота до двенадцати ярдов, толщина пять ярдов. Таких крепостей Джордж Лермонт и в Лондоне, не то что в Шотландии, не видывал.

Пока новобранцы проходили в поле у Заднепровского посада войсковую подготовку, обучались конной езде и стрельбе из тяжелых мушкетов с фитильным замком, холопы короля Сигизмунда III отстраивали заново взорванные стены и башни, возводили земляные укрепления. Эта фортеция получила название Королевского бастиона.

Оруженосец Чайльд-Лермонт (кандидат в рыцари) с любопытством осматривал в свободное от нелегкой службы время непривычного вида русские церкви — Петра и Павла, Иоанна Богослова у моста через Днепр, Михаила Архангела — самый высокий храм в городе.

Смоленск… Подобно боярину и воеводе русскому Шеину, защищавшему Смоленск в Смутное время, Джордж Лермонт мог, будучи потомком барда и рыцаря-прорицателя вещего Томаса, повторить Шеиновы слова: Смоленск — любовь моя, судьба моя!..

Да, судьба Джорджа Лермонта будет кровно связана со Смоленском. Бывало, Смоленск уступал только лишь Москве и Новгороду. Он был старше таких древних городов россиян, как Суздаль, Ярославль, Владимир. В древнейших летописях впервые записано, что шел Рюрик походом со своими дружинниками свеями в 863 году от берегов Невы в Царьград. В X веке в Смоленске стояла крепость. Видел Джордж Лермонт древнейший храм Петра и Павла, построенный в середине XII столетия. В то время, при короле Давиде, глава рода Лермонтов построил на берегу реки Дэрси большой замок недалеко от королевского портового города Сент-Эндрюса, провостами (мэрами) которого на протяжении многих лет были рыцари Лермонты. В Смоленске тогда жили еще обросшие волосами язычники, называвшие себя кривичами. Корабли купцов шли по Днепру вниз по течению, направляясь в Константинополь. В конце XI столетия Смоленском владел Владимир Мономах. На Соборной горе высилось над голубым Днепром первое в городе каменное строение — Успенский собор. При внуке Мономаха в 30-х годах XII века Смоленск стал столицей Великого княжества. В XIII веке Смоленск отчаянно отбивался от орд диких кочевников с грозного Востока и Юга. Затем с Запада пришли покорять город на Днепре литовские феодалы.

Солдаты-шотландцы, прослужившие королю Сигизмунду III уже пятнадцать лет, подтвердили, что в его королевстве действительно возведено много протестантских храмов, что могущественные князья Радзивиллы сами кальвинисты и построили церкви в Минске, Слуцке, Шклове, Витебске, в Бретском воеводстве, в Лидском уезде. Но в последнее время возвысились иезуиты, они клянутся выкорчевать в королевстве протестантизм. Это чушь, будто служить у Сигизмунда легко и разбогатеть можно быстро. Многие из старослужащих не скопили себе достаточно денег даже чтобы вернуться на родину. Дела у королевства идут неважно, хотя воюет оно почти непрерывно.

— А кто сейчас Папа Римский? — спросил Джордж.

— Когда ты родился, сидел в Риме Папой Клемент Восьмой, в пятом году надел митру Лев Одиннадцатый, да окочурился, и стал Папой всего римско-католического мира и ныне здравствующий Павел Пятый, чтоб ему пусто было!..

Когда шквадрон закончил обучение, его направили в крепость Белую, к северо-северо-востоку от Смоленска. В Белую Лермонт отправился уже не оруженосцем, а бакалавром, то есть кандидатом в рыцари, хотя он и был еще желторотым новичком. Казалось, к нему пристало обидное прозвище того времени: whipster — новичок.

Ехали миль семьдесят — восемьдесят по нескончаемому сосновому бору, мрачному, темному, с косыми, как в соборе, столбами света, упирающимися в дымную мглу. Давно смолкли воинственные звуки рожков и волынок, а лесу все не было конца. Редкие вырубки и еще более редкие нищие деревеньки, скудные роспаши, озера за непролазными топями.

Вереск, вереск всех цветов и оттенков пробуждал воспоминание о милой сердцу шотландской родине.

Вереск всегда выручал шотландца: кормил его овец и другую скотину, шел даже в зимний корм, годился на растопку в очаге с торфом и крыть крыши лачуги, для набивки тюфяка, для подстилки. И еще, если верить поэтам, из него феи и эльфы умели делать мед.

Леса казались нескончаемыми, как океан.

Особенно поражены были этим безбрежным лесным океаном ирландцы, которые помнили леса только по своим балладам и песням. Уже лет сто — сто пятьдесят, как завоеватели англичане, жадные до земли, вырубили на их зеленой родине почти все леса, красные и черные, и замолкли от побережья до побережья птичьи песни, улетели, оставшись без гнезд, соловьи и жаворонки. И еще захватчики уничтожали леса затем, чтобы не скрывались в лесных вертепах Робин-Гуды вольнолюбивых ирландцев, чтобы выжечь вместе с дубравами корни ирландского сопротивления, покончить с бесконечными мятежами. Но хотя англичанам удалось сделать в Ирландии то, о чем мечтали татаро-монгольские завоеватели на Руси, хотя они истребили красу земли — леса, им так и не посчастливилось искоренить мятежный дух ирландцев.

Но и шотландцев поразили смоленские леса. Славянские курганы тут и там. Край кривичей. Край древних волоков, где почти переплетаются родниково-прозрачные верховья Днепра и Западной Двины, точно волосы двух русалок. Край, хранящий память о норманнских воинах, о заморских купцах и русских разбойниках, промышлявших на великом пути из варяг в греки. Волнистые гряды хмурых валунов, гиблые болота, заросли ольхи, ивняка и осоки.

Когда впереди, за лесной опушкой, показалась широкая росчисть с крепостью, волынки запели любимую мелодию Джорджа Лермонта — «Пиброк Ланаркшира», что четыреста лет назад вела в бой полки сэра Вильяма Воллеса.

Белокаменная крепость — не крепость, а картинка — стояла на высоком зеленом холме на реке Обще. Не Гудзон, конечно, не Амазонка, но ведь от дома тоже за тридевять земель, где ни отец, ни капитан Джон Смит сроду не бывали.

Комендант крепости Белой приветствовал шотландцев и ирландцев на смеси белорусского, русского и польского языков, называя их «скотскими лыцэрами», «иановными лыцэрами из Сгоцэи и Орълендэи». Иноземные лыцэры, разумеется, не поняли ни слова и стали показывать жестами, что не худо бы с дороги выпить и закусить. При ближайшем рассмотрении крепость Белая после Смоленской показалась наемникам совсем небольшой и слабо укрепленной. Главная башня и всего один пояс вышек, десяток пушчонок сомнительной годности, приземистая горка ядер, запасов продовольствия — не больше чем на месяц-два. Собственно, это был крепостной форт-застава, по определению командира шквадрона бывалого Дугласа. Такой форт способен лишь ненадолго приковать к себе неприятеля в условиях полного окружения и изоляции. Вся надежда на скорую выручку. Иначе — слопают шкоты последних крыс — и… крышка.

Шотландцы назвали Белую Желтой крепостью, по-кельтски Dun Bhuilde, потому что стены ее давно пожелтели.

Одно с первого дня отравляло жизнь — нечто такое, о чем почему-то умалчивали рыцарские романы: над Белой днем и ночью висели и гудели серые тучи злющего комарья и прочего людоедского гнуса, а в казармах житья не давали клопы и блохи.

Шотландская стража крепости Белой умерла бы от кровососов и тоски смертной, если бы не богатая охота в сплошном краснолесье вокруг. Били медведей, лосей, кабанов, куниц, лисиц, бобров и выдр, собирали дикий мед. Лермонт полюбил зачарованный русский лес, еще не тронутый человеком, с полянами, где в его рост, а в нем было шесть футов и два дюйма, росли цветущие травы. Особенно понравились ему возвышавшиеся над травами кусты царя-зелья — лютиков со стреловидными темно-синими кистями. Вот бы набрать неохватный букет этих цветов для Шарон…

Он пытался прикинуть, сколько миль от крепости Белой до Абердина, и стало ему страшно…

…На второй день в крепости Белая Джордж тоскливо спросил у дяди Дугласа, не может ли он хотя бы приблизительно сказать, сколько миль они покрыли от дома до Белой. Тот усмехнулся и положил ему руку на плечо.

— Что, уже соскучился по родине? Да ты не смущайся. Здешние волки, и те стремятся вернуться в свое логово. И я, старый волк, еще в Лондоне добрался до карт в книжной лавке и бегло подсчитал, приблизительно, конечно. Потом в Варшаве зашел в книжную лавку. Наизусть помню: от Эдинбурга до Лондона — около четырехсот миль. От Лондона до Скагеракка — 550 миль. От Скагеракка до Данцига — 400 миль. От Данцига до Варшавы — 200 миль. От Варшавы до Смоленска — 500 миль. Итого? Сколько, школяр-недоучка?