Завтрак для Маленького принца - Наталия Миронина

– Я не знаю. Чтобы ты простила меня. Чтобы отнеслась к сыну хорошо. Ему тяжелее всех. Он ведь совсем мальчишка.

– Считай, что я хорошо к нему отношусь. Про его мать слышать ничего не хочу.

Я заглянула в рюмку с коньяком. На дне перекатывались две маслянистые янтарные капли. Коньяк, не имеющий сейчас ни вкуса, ни запаха, хотя бы был красив.

– Таня, я не смогу тебе все объяснить. Понимаешь, нет у некоторых вещей четкого наименования. Есть только понятие… А понятие – это такая вещь, которая и враньем может оказаться. Я тогда влюбился…

– Не надо, – остановила я мужа жестом, – мне совершенно не нужно знать подробности. Совсем не нужно. Будем считать, что я ничего не слышала.

– Правильно ли это? Давай выясним все детали, потом ты же изведешь себя и меня расспросами, подробностями. Ты будешь жить и сопоставлять, сравнивать, выяснять – а что было в тот момент, когда ты уезжала в командировку, когда я отсутствовал в экспедиции…

– Скажи, ты хочешь от меня уйти?! – Все мое состояние, похожее на помешательство, сосредоточилось в этом вопросе.

– Нет. Я не хотел бы уходить от тебя…

– Как это?

– Так. Я не хочу уходить от тебя. Я хочу жить с тобой…

В этих словах был бальзам. Бальзам с безошибочной рецептурой, приглушающей боль и сомнения. «Все – потом! Главное, он меня любит и остается со мной!» – это промелькнуло у меня в голове. На секунду отлегло от сердца…

– Я хочу жить с тобой… – повторил муж и прибавил: – Мой сын, Саша, тоже будет жить здесь. Это – вопрос решенный… Но я должен был поставить тебя в известность.

– Что он будет делать?! – Я даже привстала от неожиданности.

– Жить с нами. Ему негде жить… Ну, можно, конечно, в интернате, но я счел невозможным так поступить…

– Как?

– Таня, слушай меня! Я не хочу сына отдавать в интернат. Я хочу, чтобы он жил дома, вместе с нами. Понимаешь, он балетом занимается. Он будет танцевать. Вернее, уже танцует. Он талантлив, очень талантлив. Это признают все педагоги…

– А его мать?

– Она уезжает. В Кемерово. Она выходит замуж и будет жить со своим мужем. А Сашку девать некуда – там нет балетных училищ. А в интернат его отдать… Ну, сама посуди…

В этот момент я приняла самое мудрое решение в своей жизни.

– Я поняла. А сейчас давай ложиться спать.

– Как – спать? – удивился муж. Он, наверное, рассчитывал на полночные душевные разговоры.

– Уже поздно. Мне завтра надо рано в институт, на кафедру. Завтра договорим обо всем. – Я встала и суетливо-бессмысленным движением прибрала стол.

В спальне было тепло, почти жарко, а простыни, одеяла и многочисленные маленькие подушки оказались прохладными. Я удивлялась этой странности и относила ее к расположению угловой комнаты – в ней было шесть коротких стен и узкое стрельчатое окно. В предыдущие господские времена тут была кладовая – вентиляция была старая, еще та, которую заложили зодчие девятнадцатого века, а потому циркуляция воздуха была отменная.

– Спокойной ночи, – пожелала я изумленному супругу и притворилась спящей.

Это действительно было мудрое решение. Дождавшись, когда тяжело вздыхающий муж провалится в глубокий сон, я открыла глаза и стала обдумывать новость. Из всего услышанного радовало только одно: «мадам», мать ребенка, выходит замуж. Отсюда следовало, что романа между мужем и «ней» нет. И, скорее всего, давно. Еще из этого следовало, что связь, в результате которой появился ребенок, могла быть действительно случайной и что рождение ребенка не что иное, как воля матери, а муж уже узнал об этом много позже, его, так сказать, поставили перед фактом.

Я лежала на спине и пыталась убедить себя, что ко всему этому можно отнестись спокойно, даже легкомысленно. Измена мужа налицо, но этой измене двенадцать лет. По женским меркам срока давности у подобных преступлений, конечно, нет, но… «Но все-таки важно, что он остается… Что мы остаемся». Я осторожно заворочалась под одеялом. Как ни крути, осознать произошедшее было очень тяжело. «Казалось, что на кухне мы обсуждали историю случайных знакомых. Ну да, двенадцать лет… – думала я, – это же так давно, мы тогда только поженились… Вокруг него столько всяких дур крутилось! И всем что-то надо было. Еще бы – художник! «Ленфильм»! Кино и все такое. Каждая мечтала о роли… И я – тоже молодая дура! Ведь совсем молодая! Надо посчитать, когда же он приблизительно с ней познакомился… – Я вдруг вспомнила предупреждение мужа о том, что рано или поздно мне отравит жизнь женское любопытство. Ну а как он хотел?! Чтобы я просто так «утерлась»! «У меня – сын» – словно этого достаточно, чтобы все замерли в почтении. Нет, это, конечно, свинство! Просто свинство! Столько лет молчать, ходить здесь, улыбаться, делать подарки, хвалить, что-то планировать, а там где-то ребенок и счастливая мать…» Я почувствовала жжение в груди, напоминающее, словно санпросветбюллетень, об инфаркте. «Не хватало еще из-за тебя заболеть!» – подумала я и уже в следующее мгновение огрела спящего мужа подушкой. Под руку попалась самая маленькая и самая жесткая. Муж, получивший удар, подскочил, но тут на него обрушился град ударов – подушек на нашей большой постели было много! Я со злостью метнула в него валик для остеохондрозной шеи, думочки в шелковых наволочках и расшитые бисером турецкие пуфы.

– Господи, что ты делаешь! – Муж попытался укрыться от подушечного обстрела.

– Я что делаю?! Ах, что я делаю?! – От гнева у меня исчезли слова. – А что я делаю?! Он еще спрашивает, что я делаю! Он удивлен, боже, что это его жена делает? Какая она несдержанная, какая невоспитанная! Подлец, скотина! Спит так, словно ничего не случилось! Еще удивляется, что я делаю! Я обманываю мужа! Гуляю с мужиками! Морочу голову! Я ребенка прячу собственного!

На этих словах у меня закончились подушки, силы и гнев. Вместо них появились слезы, и я разрыдалась. Уткнулась в одеяло и плакала о том, что с удовольствием оказалась бы на месте этой тетки, которая так просто родила ребенка. И я никогда никуда бы от него не уехала. Я любила бы его, берегла, заботилась бы о нем. Читала бы ему сказки, варила манную кашу, ходила с ним в поликлинику делать прививки и в зоопарк смотреть бегемота. Я плакала о том, что за все эти годы мне так и не удалось забеременеть, что врачи, к которым я ходила, только кивали головой и ничего путного не говорили. Я плакала о том, что мой муж сволочь и бабник, но ни разу ни словом, ни взглядом меня не упрекнул. Ведь принимая во внимание последние новости, детей у нас с ним нет по моей вине. И он знает об этом по меньшей мере двенадцать лет. Я так долго плакала, что пододеяльник стал мокрым, муж – жалким, а ночь за окном – серой. Наступало утро совсем иной жизни.