Ной Морсвод убежал - Джон Бойн

– Большое вам спасибо, – сказал я потом ликующим толпам. – А теперь мне пора домой, потому что я обещал.

Но вместо этого я отправился в Южную Америку, куда меня пригласила компания борцов за свободу, чтобы я поучаствовал в их Дне сложения оружия, который праздновался два раза в год; в эти дни противоборствующие стороны в каком-нибудь политическом конфликте собирались на сутки вместе и устраивали что-то вроде конкурса самодеятельности. И каждый год старательно приглашали какую-нибудь мировую звезду. В тот настал мой черед.

– Думаешь, ты очень быстро бегаешь, да? – спросил, пыхая сигарой, генерал после того, как я у него на глазах дважды пробежал через джунгли. – Умник, значит, да?

Казалось, я его чем-то обидел, хотя пригласил меня именно он.

– Да, я так считаю, сударь, – ответил я, тоже затягиваясь его сигарой на пробу, но меня тут же стошнило прямо на башмаки. – Но теперь мне честно пора домой, потому что я обещал.

Но по пути домой я очутился в Италии, где Папа вызвал меня тысячу раз обежать Площадь Святого Петра за один день. Когда посмотреть на меня и поддержать меня собралась огромная толпа, я вдруг понял, что такое внимание мне, пожалуй, нравится и мне бы не хотелось, чтобы оно иссякало.

– Пойдем ко мне в частные покои, – пригласил меня потом Папа и обнял меня за плечи. – Съешь со мной тирамису.

– Не годится, Ваше Святейшество, – ответил я, качая головой. – Мне уже очень нужно домой. Я обещал.

И дальше по пути я оказался в Испании – бегал в Памплоне наперегонки с быками, затем побежал в Барселону на Юрьев день и работал там во всех книжных и цветочных киосках города – бегал между ними всякий раз, когда у какого-нибудь возникал покупатель. Весь город замер, пока я носился там по улицам.

А ближе к дому я начал понимать, что в кои-то веки немного устал, и решил несколько дней отдохнуть в Западном Корке. Я стал там одним из судей Скибберинского состязания Девы Островов – ежегодного праздника, на котором все мужчины, женщины и дети Ирландии собираются в этом городке на сутки и бегают наперегонки, поют повстанческие песни и говорят об экономическом спаде. Меня пригласили выступить перед народом, но я сказал, что лучше я всем покажу, до чего быстро умею бегать, – и тут какая-то молодая женщина кинула из толпы на сцену связку ключей.

– Мне кажется, я дома кран не закрыла, – сказала она и назвала адрес в Донеголе, что милях в трехстах оттуда. – Ты не сбегаешь, парнишка, не проверишь?

– Закрыли, – ответил я мгновение спустя, кинув ключи ей назад, а с ними – красную куртку из толстой шерсти. – Но мне показалось, что к вечеру вам это вот не помешает. Похоже, дождь собирается.

– Мать и отец могут тобой гордиться, – крикнула женщина, и толпа вновь восторженно забурлила.

– Большое спасибо, – ответил я. – Но матери у меня нет. Только отец. И мне бы лучше вернуться к нему уже очень быстро. Я обещал.

Оттуда я на пароходе перебрался в Лондон и лишь на пару дней задержался на литературном фестивале, где забегал на чтения разных авторов и выбегал оттуда с такой скоростью, что ветер, который я поднимал, переворачивал им страницы книг, из которых они читали, а у них самих руки оставались свободны. Можно было пить и тыкать пальцами. В общем, как бы я ни старался вернуться к себе в деревню, сделать это, казалось, невозможно. На пути всегда возникала еще одна толпа, желавшая на меня поглазеть, вечно приходило еще одно приглашение, которое нужно было принять. Посетить еще один фестиваль. Пробежать еще один забег. Но я ни на миг не забывал Паппо – и очень старался забыть данное ему слово. И домой не возвращался, хотя знал, что уже прошли годы, школьные дни остались позади, а отец отнюдь не молодеет.

И только когда меня завело в Санкт-Петербург, где я бегал, как хомячок, в гигантском колесе для увеселения Царя и его супруги, Русской Императрицы, не останавливаясь и не уставая, дело дошло до критической точки. Мне принесли письмо, и я прервал свой бег и вышел из колеса. Снова и снова читал я слова письма и чувствовал, как из глаз моих начинают бить слезы. У молодого императорского гвардейца я спросил, во сколько отходит поезд из Санкт-Петербурга, а мне ответили, что поезда здесь ужасно медленны, ужасно редки и ужасно холодны.

– Но мне нужно домой, – сказал я. – У меня отец умирает.

– Мне жаль, – пожал плечами гвардеец. Похоже, ему действительно было жаль, что он не может ничем мне помочь. – Но поездов у нас нет.

– Тогда я сам побегу, – сказал я. – И честное слово, на сей раз меня никто не остановит.

И по крайней мере это обещание я выполнил.

Глава восемнадцатая

Ной и старик

– Вам повезло, что у вас такой отец, – сказал Ной. – Если б я захотел так поступить, родители бы наверняка мне запретили.

– Этого ты не знаешь, – ответил старик. – Ты у них когда-нибудь спрашивал?

– Ну-у… нет, – признался Ной. – Но к нам же никто не стучался и не звал меня в олимпийскую команду. Мне же всего восемь лет, в конце концов.

– И ты всего лишь завоевал бронзовую медаль в школьном забеге на пятьсот метров.

– Третье место – это хорошо, – упорствовал Ной. – Почему вы все время так говорите?

– Как бы там ни было, когда к нам заглянул мистер Квакер, я был немногим старше тебя, – ответил старик и пожал плечами. – Все равно время, наверное, другое было.

Мальчик вздохнул и отложил мистера Квакера к Принцу, мистеру Свистлу и миссис Бляхе. Они все лежали на столе и смотрели на него. Похоже, рядом лежать им было неудобно. Ной подумал, что в сундучке они провели в тесноте так много времени, что немножко свободы им не помешает, но им, видимо, не нравилось.

Внезапно в окно влетела кукушка, затормозила в воздухе между Ноем и стариком, миг-другой разглядывала обоих, а затем чирикнула – «чип-чип», – снова вылетела и скрылась в облачке.

– Ох, батюшки, – произнес старик, глянув на часы. – Не может быть, что уже так поздно.

Ной вскочил с места и высунул голову в окно – посмотреть, куда девалась птичка.

– Кукушка, – сказал он. – Она так каждый час делает? Время сообщает, то есть?

– Конечно. – Старик взглянул на Ноя так, будто естественнее нет ничего на свете. – Она же часы. В ваших краях ведь есть часы с кукушками?

– Ну да, – ответил Ной. – У нас дома на стене в гостиной висят, рядом с портретом тети Джоан, но они совсем не такие. Я не знал, что кукушки и в жизни так поступают.

– Еще как поступают, если их правильно дрессировать. У меня это вторые в жизни часы с кукушкой, – с некоторым сожалением объяснил старик. – Папа этих часов исправно работал много лет, но однажды с ним случилась довольно прискорбная авария – в тот день я забыл открыть окно. – Старик немного помялся и развел руками, растопырив пальцы. – Шмяк! – сказал он и сокрушенно покачал головой. – Я очень жалел – и уже думал, что у нас с их семьей всё, но, к счастью, младший сын понимал, что это с моей стороны была случайность, и простил меня. И сам с тех пор прилетает.

– А он вас будит по утрам?

– Ну, пытается, – ответил старик. – Хотя обычно я просыпаюсь раньше, чем он прилетит. Иногда мы вместе немного завтракаем, но в такую рань он может быть очень сварлив. Всегда надо хорошо понимать, безопасно с ним разговаривать или лучше не стоит. Видишь ли, сам-то я встаю очень рано. Всегда так делал. В детстве каждое утро устраивал себе пробежку. Теперь, конечно, не могу. Ноги мои такого не потерпят. И в этом никто не виноват, только я.

– Как же вы тут можете быть виноваты? – возразил Ной. – Вы же не можете не стареть.

– Теперь не могу, это правда, – кивнул старик. – Но стареть мне было вовсе не обязательно. Это решение я принял сам.

– Как же… – начал было Ной, но теперь настал черед старика выглянуть в окно.

– Скоро солнце зайдет, – сказал он. – Помню, однажды я наблюдал закат над бухтой Уотсона в Сиднее, а в конце того дня добежал до самого кончика Южной Испании, чтобы встретить солнце снова.

– Должно быть, в тот день вы очень устали, – сказал пораженный Ной.

– Ну да, – я же просто человек, – улыбнулся в ответ старик.

– А я видел только один рассвет, – тихо произнес Ной. – У себя дома, конечно.

– А, значит, ты тоже ранняя пташка?

– Обычно – не очень, – признался мальчик. – Иногда папа грозится вылить на меня ведро воды, если я немедленно не встану. Вот странно – я вечно жалуюсь, когда пора ложиться спать, а потом недоволен еще сильнее, когда пора вставать. Чепуха какая-то получается, да?

– Это, – сказал старик и пристукнул пальцем по столу, – один из величайших парадоксов жизни. Стало быть, тот единственный рассвет был для тебя очень памятен?

Ной сглотнул и отвел взгляд. Долго ничего не отвечал, а когда заговорил, голос его звучал очень тихо.

– Да, – сказал он. – Наверное, я не забуду его никогда.

Глава девятнадцатая

Рассвет

После поездки на ярмарку мама Ноя очень болела много недель, а однажды вечером папа вернулся на машине из города один, хотя уезжали туда они вместе.