О героях и могилах - Эрнесто Сабато

Мартину потом не раз доводилось видеть в ней такую отчужденность: бывало, глаза у нее открыты, она даже чем-то занимается, но вся какая-то чужая, словно ею движет извне посторонняя сила.

Вдруг Алехандра, глядя на Ваню, сказала:

– Люблю неудачников. А у тебя к ним тоже такое чувство?

Он задумался, озадаченный этим заявлением.

– В успехе, – продолжала она, – всегда есть что-то пошлое и отвратительное. – Немного помолчав, она прибавила: – Хороша была бы эта страна, если бы здесь все преуспевали! Даже думать не хочется. Что нас еще спасает, так это множество неудачников. Ты не голоден?

– Да, я поел бы.

Она поднялась, переговорила с Ваней. Когда вернулась, Мартин, краснея, сказал, что у него нет денег. Алехандра рассмеялась. Она открыла сумочку и достала двести песо.

– Вот, возьми. Когда понадобится еще, скажешь. Мартин, устыдясь, хотел отказаться, но тут Алехандра взглянула на него с удивлением.

– Ты что, рехнулся? Или ты из тех буржуа, которые думают, что брать деньги у женщин неприлично?

Они поели и, выйдя из ресторанчика, направились в Барракас. Молча прошли через парк Лесама и свернули на улицу Эрнандариас.

– Ты знаешь историю Заколдованного Города в Патагонии? – спросила Алехандра.

– Совсем немного.

– Когда-нибудь я тебе покажу бумаги, которые остались в бауле команданте. Бумаги о нем.

– О ком это?

Алехандра показала на дощечку с названием улицы.

– Об Эрнандариасе [37].

– У тебя дома? Каким образом?

– Бумаги, названия улиц. Единственное, что у нас осталось. Эрнандариас – предок рода Асеведо. В тысяча пятьсот пятидесятом году он совершил экспедицию в поисках Заколдованного Города.

Некоторое время они шли молча, потом Алехандра стала читать стихи:

Гляжу на Буэнос-Айрес. Иной обрел с годамилюбовь иль деньги, мне же одно лишь утешенье –смотреть на чудо-город и странноесплетенье тьмы улиц, где хранится былоеименами родни моей: Лаприда, Солер, Кабрера, Суарес.В тех именах рокочут шум битв, дробь барабанов,республик пыл, погоня, стычки вражьих станов,триумф побед и смерть в бою. Вот все, что мне осталось [38]…

Она умолкла, так они прошли несколько кварталов.

– Ты слышишь колокольный звон? – вдруг спросила она.

Мартин прислушался и ответил, что нет.

– Что еще за колокольный звон? – спросил он, недоумевая.

– Да я, знаешь, иногда слышу колокола, которые и в самом деле бьют, а иногда мне просто мерещится.

Рассмеявшись, она прибавила:

– Кстати о церквах, у меня прошлой ночью был странный сон. Будто я в соборе, почти в полной темноте, и должна продвигаться очень осторожно, чтобы не мешать людям. Мне казалось, что церковь полным-полна – потому что ничего не было видно. С большим трудом я наконец добралась до священника, который говорил с кафедры. Я не могла расслышать, что он говорит, хотя стояла совсем близко, и ужасней всего было то, что я была уверена, что он обращается ко мне. Я слышала только неясное бормотанье, как если бы он говорил по испорченному телефону, и от этого мне становилось еще страшней. Я таращила глаза, чтобы по крайней мере разглядеть выражение его лица. И с ужасом увидела, что у него нет лица, просто гладкое место, и на голове нет волос. В этот момент начали бить колокола, сперва медленно, а потом все чаще, чаще и наконец в каком-то бешеном ритме – тут я проснулась. Интересно, что, пока мне это снилось, я затыкала себе уши и говорила, словно в этом была причина моего страха: да это же колокола церкви Святой Лусии, куда я ходила в детстве.

Она задумалась.

– Я спрашиваю себя, что это может означать, – сказала она, помолчав. – Ты веришь, что в снах есть какой-то смысл?

– Ты имеешь в виду психоанализ?

– Нет. Впрочем, да, и его тоже. Почему бы нет? Ведь сны – это нечто таинственное, на протяжении тысячелетий люди пытаются разгадать их значение.

Она рассмеялась тем же странным смехом, с каким упомянула о колоколах, – смех был нездоровый, неспокойный, в нем слышались тревога, страх.

– Мне всегда снятся сны. Огонь, птицы, болота, в которых я тону, пантеры, рвущие меня на части, гадюки. Но чаще всего огонь. В конце всегда бывает огонь. Ты веришь, что в огне есть что-то загадочное, что-то священное?

Они уже приближались к ее дому. Мартин поглядел на него, на высящийся бельведер, призрачный осколок уже несуществующего мира.

Пройдя по саду, они обогнули дом – слышались нескладные, но спокойные фиоритуры кларнета, это играл сумасшедший.

– Он что, всегда играет? – спросил Мартин.

– Почти всегда. Но к этому привыкаешь и уже

не слышишь.

– Знаешь, в ту ночь я, когда выходил, видел его. Он стоял и прислушивался за дверью.

– Да, есть у него такая привычка.

Они поднялись по винтовой лестнице, и снова на Мартина повеяло волшебством этой террасы в летнюю ночь. Чудилось, что в этом странном месте вне времени и пространства все может случиться.

Когда вошли в бельведер, Алехандра сказала:

– Садись на кровать. Помни, на стулья здесь садиться опасно.

Пока Мартин усаживался, она швырнула сумочку и принялась греть воду. Потом поставила пластинку: драматические звуки концертино складывались в мрачную мелодию.

– Послушай, какие слова:

Хочу умереть с тобою,без исповеди и без Бога,распятым на своей муке,удушенным своей злобой.

Выпив кофе, они вышли на террасу и облокотились на балюстраду. Снизу доносились звуки кларнета. Ночь была темная, теплая. Потом вернулись в комнату.

– Бруно часто говорит, что, к сожалению, мы все живем начерно. Писатель, когда он недоволен написанным, может что-то исправить или выбросить все на помойку. С жизнью не так: уж то, что ты прожил, никак не исправишь, не перепишешь набело и не выбросишь. Представляешь, как это ужасно?

– Кто такой Бруно?

– Друг.

– Чем он занимается?

– Ничем, он созерцатель, хотя сам говорит, что у него просто абулия. В общем, мне кажется, он что-то пишет. Но никогда никому не показывает и, думаю, никогда не будет печататься.

– На какие же средства он живет?

– У его отца мельница в деревне Капитан-Ольмос. Поэтому мы и знакомы, он был близким другом моей матери. Мне кажется, – прибавила она, смеясь, – что он был в нее влюблен.

– А твоя мать была красивая?

– Говорят, была похожа на меня – я имею в виду внешне. Я ее почти не помню – вообрази, мне было пять лет, когда она умерла. Ее звали Хеорхина.

– Почему ты говоришь, что сходство у вас было только внешнее?

– Потому что характер у меня совсем другой. Она, как говорит Бруно, была мягкая, женственная, молчаливая, деликатная.

– А ты на кого похожа? На отца?

Алехандра не ответила. Потом, отодвинувшись от Мартина, сказала уже каким-то другим голосом, голосом хриплым и жестким:

– Я? Не знаю… Возможно, в меня воплотился один из мелких бесов, которые служат Сатане.

Она расстегнула две верхние пуговицы своей блузки и обеими руками потрясла маленькие отвороты, точно ей было жарко. Потом, прерывисто дыша, подошла к окну, несколько раз глубоко втянула свежий воздух и как будто успокоилась.

– Я пошутила, – сказала она, садясь, как обычно, на край кровати так, чтобы Мартин мог сесть рядом.

– Погаси свет. Иногда он мне ужасно мешает, глаза жжет.

– Ты хочешь, чтобы я ушел? Хочешь поспать? – спросил Мартин.

– Нет, я не смогу уснуть. Останься, если тебе не скучно сидеть вот так и не разговаривать. Я немного полежу, а ты можешь сидеть.

– Я думаю, мне лучше уйти, чтоб ты отдохнула. С легкой досадой Алехандра возразила:

– Ты не понимаешь, что я хочу, чтобы ты остался? Погаси и ночник.

Мартин погасил ночник и снова сел рядом с Алехандрой – душа его была в смятении, нерешительность, робость одолевали его. Зачем он нужен Алехандре? Он всегда считал себя повсюду лишним, неуклюжим, он мог только слушать ее и восхищаться ею. Она же была сильная, уверенная в себе – чем он мог ей помочь?

– Что ты там бормочешь? – спросила Алехандра, дергая его за руку, словно пытаясь вернуть к действительности.

– Бормочу? Я? Ничего.

– Ну ладно, не бормочешь – думаешь. Ты же о чем-то думаешь, глупыш?

Мартин отказывался ответить, о чем он думал, но сознавал, что так или иначе она это угадает.

– Я думал… о том… ну, о том, зачем я тебе нужен?

– А почему ты так думал?

– Я, знаешь, человек слабый, незначительный… А ты, напротив, ты сильная, у тебя есть убеждения, ты смелая… Ты могла бы защитить себя одна среди целого племени людоедов.

Он услышал ее смех, потом она сказала:

– Сама не знаю. Но я тебя отыскала, потому что ты мне нужен, потому что ты… Ах, да зачем нам ломать голову?