Месть Бела - Джеффри Арчер

Равные еще немного поговорили, не сказав друг другу ничего нового, и в конце концов сделали так, как предложил Митра — оставили разрешение судьбы Конана из какой-то там Киммерии на некоторое время. До прихода кораблей с материка.

Адонис, поганец, повязку с глаз не снял. Придется как-то это делать самому.

— Эй, дружок, ты кто? Не узнаю что-то.

Не принадлежащий никому из «богов» голос. Тоже заключенный?

— Эй, дружок, — в тон говорившему откликнулся Конан, — я расскажу тебе, кто я и еще много интересного. Только, дружок, сними с моих глаз эту тряпочку.

Молчание. Потом:

— С чего снять?

«Ах, дурень, — обругал себя Конан, — он же слепой, откуда ему знать, что такое глаза».

— Подойди ко мне пощупай голову, нащупаешь тряпку, снимешь ее.

— И что я с этого получу? Конан рассмеялся.

— Я гляжу... то есть слышу, ты не промах. Своей выгоды не упустишь. Я отдам тебе полпайки ужина.

— А самому-то хватит? Я слышал, ты крупный парень... Ладно, уговорил. Только зачем тебе напялили на голову тряпку?

Киммериец расслышал приближающиеся кряхтение и шарканье, а потом почувствовал, как его голову ощупывают пальцы незнакомца. Вот они дотронулись до глаз, вот торопливо сорвали повязку, прошлись по лицу, еще раз дотронулись до глазных яблок.

— Ты больной?! — слепец отшатнулся от Конана.

— Не очень. Можно сказать, здоров. Не пугайся. — Северянин быстро скинул с рук ослабленные Адонисом путы, протер освобожденные глаза, стал осматриваться. Лицезрение сокамерника он отложил на потом. В первую очередь его интересовало место, в которое он попал.

— Представь себе, Симур: клетка, большая клетка, навроде той, в которой львов показывают в саду Ста и одного фонтана. А рядом еще с десяток таких клеток, пустых. Весь этот клеточный городок под открытым небом огорожен стеной, высотой где-то в два моих роста. В стене всего одна дверь, тогда она была закрыта. Никаких стражников поблизости не видать. Под ногами песок. В углу нашей клетки жалкая кучка прелой соломы.

— Тебе не показалось странным, что вас обоих посадили в одну клетку при таком-то выборе? — спросил Симур.

— Показалось. Прямо вот тогда и показалось. А причина выяснилась позже. У них никогда больше трех человек зараз не сидело в тюрьме. И они годами запирали всех всегда в одной и той же клетке. Полагаю, так им удобнее было сторожить. По привычке поступили и на этот раз.

— Косность мышления.

— Что?

— Ну, это когда делают что-то, как делали всегда, по заведенному обычаю, даже не задумываясь, что можно, в общем-то, сделать и иначе, — объяснил собеседник киммерийца.

— Выла и еще одна причина. Эти «всезнающие боги» не собирались оставлять в живых тех из своих, как они называли, причащенных, которые ей... тьфу ты, слышали меня, и уж подавно тех, которые хоть словом перекинулись со мной. Так что подсадили меня, по мнению «богов», к мертвецу...

Из-за стены, что окружала клетки, не было видно ничего, кроме безоблачного в тот день неба. Что там, за оградой?

— Эй, дружок, ты взаправду здоров? Это.. не заразный, правда? А что у тебя тогда с гнилогноями?

Варвар перекинул взгляд на своего собрата по тюремному унынию. Перед ним стоял среднего роста человек, худощавый, сутулый, с клочковатой бородой. Волосы его представляли такое же печальное зрелище, как и у других незрячих обитателей здешних краев: проплешины чередовались с пропущенными ножницами рыжеватыми островками короткого жесткого волоса.

— С чем? Ах, да... — Конан догадался, о чем спрашивает слепец. И это, понятное дело, начало нового расспроса. Сейчас последует непременное «кто, откуда и как очутился здесь». Ну, чем этого-то успокоить?..

— Гнилогнои, гнилогнои... — задумчиво проговорил Симур. — Хм, хорошо придумано. Само слово вызывает отвращение не только к себе, но и к предмету, который обозначает. А сами «боги» свои глаза тоже именовали гнилогноями?

— Нет, «боги» глаза называли глазами. Услышав ненароком это слово, их подданные, разумеется, не могли догадаться, о чем идет речь...

— Чего молчишь? — в голосе сокамерника послышалась угроза. — Я — Везунчик, и если я спрашиваю, надо отвечать. Понял?

Правой рукой назвавшийся Везунчиком провел по животу, словно поглаживая его после сытного обеда и — в его ладони появился гвоздь. Не сказать что очень длинный, но, конечно же, остро отточенный.

— От этого гвоздя ты не погиб, раз сидишь напротив меня, — надумал пошутить Симур.

— Да, — кивнул варвар, — точно так. Кром, наверное, свалился бы с неба от удивления, если бы я отправился на Серые Равнины после удара гвоздем. Будешь слушать дальше?

Конану пришла вдруг в голову идея. Он понял, почему та статуя, виденная им ночью на площади, лишена постамента и такая невысокая. Конечно, для того, чтобы эти безглазые могли ощупывать ее, когда вздумается. И через это можно... Ладно, додумаю на ходу, решил он.

— Слышь, Везунчик, у меня с гнилогноями все в порядке. Ты уже встречал такие, разве не припоминаешь?

Слепец-сокамерник наморщил лоб. Через какое-то время задумчивость на его лице уступила место злости.

— Ты над кем издеваешься, наглец? Надо мной?!

Везунчик сделал шаг к Конану, рука с гвоздем угрожающе приподнялась, ладонь до белизны костяшек сжала «оружие». Позорный испуг шевельнулся в сердце варвара, хотя бояться ему, зрячему, совершенно нечего: увернуться сумеет, отбежать сумеет, перехватить руку сумеет.

Киммерийцу стало стыдно за самого себя, когда он услышал, как торопливо говорит голосом, утратившим твердость:

— Нет, твои пальцы уже ощупывали такие же! Изваяние на площади. Ну, голова на туловище паука. Лицо с бородой. Четыре одинаковых лица и на всех гл... м-м... гнилогнои, как у меня. Слушай, да спрячь ты свою железку!

Железка выпала из разжавшейся ладони слепца и воткнулась острием в песок. Колени его подкосились, он опустился на песок, выговорил: «Ты — Всезнающий Бог! Ты — Кром!» и лишился чувств.

«Получается, они образину на паучьих ножках почитают за Крома», — неприятно поразило киммерийца это открытие.

— Зря я про Крома ляпнул. Ох, и намучился я тогда с моим новым знакомым! Когда он пришел в себя, мне пришлось долго успокаивать его, уговаривать обойтись без битья головой о песок и выкрикивания славословий. «Не Кром я, не Кром, и не бог», — устал повторять я, но, наконец-таки, достучался до него. «Не Кром? А кто тогда?» — спросил он, когда его рассудок вернулся на привычное место. А я еще тогда сам не решил, кто я такой для него, и потому начал издали.