Живущие в подполье - Фернандо Намора
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- О дорогая моя сеньора, женщины словно мох. Стоит им зацепиться на краю утеса, и они до тех пор не успокоятся, пока не заполонят его целиком. Дама, о которой идет речь, не стала дожидаться следующей встречи и тут же заявила мне: "Я от тебя не отстану. Ты мой. Ты первый мужчина, которого я узнала. У меня было много любовников, но я еще не встречала настоящего мужчины. Я от тебя никогда не отстану". Теперь вы понимаете, сеньора?
Зеферино почувствовал, что мишень дрогнула от прямого попадания. Мужчина. Самец. И решил усилить действие своих слов, даже рискуя, что маневр от этого станет слишком заметным:
- Она продолжала: "Ты животное, а я как раз это и искала. Такое животное, как ты. Я никогда не хранила верность мужчинам. Но тебе буду верна. До гробовой доски. Даже если ты меня не любишь. Даже если ты меня больше не пожелаешь". - И Зеферино заключил с ловкостью фокусника, срывающего аплодисменты: - Как видите, переделка не из приятных.
- Чего же проще, - возразила Жасинта, - будьте и вы ей верны.
Зеферино на мгновение чуть не задохнулся, точно вытащенная из воды рыба, веснушки его стали еще заметнее, а потом залился хохотом, который с одинаковым успехом мог означать и издевку и презрение к тому, кто так ошибочно истолковал его слова.
- Этого только не хватало! Правда, Васко?
Васко, казалось, ничего не слышал. Зеферино с обидой отметил, что взгляд его задумчиво расширенных глаз устремлен куда-то вдаль. Машина для резки ветчины работала без остановки. Каждый заказывал бутерброд с ветчиной и "побольше масла". Но может быть, острая сталь разрезала на тонкие ломтики уже не ветчину, а барабанные перепонки и живую плоть и кости тех, кто прислушивался к ее скрежету. Пока машина ненадолго замолчала, вбежала, размахивая сумочкой, к которой была привязана лиловая косынка, еще одна студентка с оттененными серебряной краской веками, поспешно, точно за ней гнался опустошительный смерч, выпалила: "Взбитые сливки с клубникой, а, сеньор Агусто! И поскорей, пожалуйста... О, какой сегодня противный, скучный день, вы согласны?.." - пожала или, вернее, разрешила пожать свою руку мощной руке сорокалетнего преподавателя и рассеянно выслушала его упрек: "Значит, сегодня только это?" На мгновение лицо девушки выразило растерянность, будто ее застали врасплох, но она тут же опомнилась: "Да, конечно, вы правы", - поцеловала его в щеку и подставила свою для поцелуя (каким писклявым и старым оказался голос преподавателя - кто бы мог подумать?); поцелуй был скромный, зато преувеличенно звонкий, после чего преподаватель стал поглаживать место, куда поцеловала его девушка, и с наигранным удовольствием облизывать пальцы. "Ах, не зря мне казалось, что чего-то недостает. Это так приятно. Так сладко". Сцена неожиданно кончилась комически; проходивший мимо рабочий, привлеченный шумом, задержался у дверей кафе и, перед тем как удалиться легкой походкой, громко сказал, словно швырнул в зал камень: "Бездельники! Ни на что другое вы не пригодны..."
Зеферино, раздраженный тем, что внимание Жасинты было отвлечено рабочим, и в то же время довольный его хлестким замечанием, все же великодушно захлопал в ладоши: "Давай всыпь им, приятель!", вызывающе уставившись на сорокалетнего гимнаста. Но великодушие его было недолгим, и, повернувшись к Жасинте, он продолжил прерванный рассказ.
На какое-то время ему удалось избавиться от этой "особы", однако "в проклятой провинции то и дело встречаешься с кем надо и не надо", и, разумеется, они встретились на улице - она вымученно улыбнулась, - затем на вечеринке у общих друзей, "в этом проклятом городе все друг другу друзья или враги", она много выпила, вероятно, нарочно, и в дверях схватила его за руку ("Ты еще помнишь? Приятные воспоминания? Я знаю, что приятные, не отрицай, мы взглядами сказали все друг другу еще прежде, чем обнялись"), - схватила за руку и не отпускала, заставляя все вспомнить, обволакивая горячей волной ("Я хочу доставить тебе такое же наслаждение, какое ты доставил мне").
- А теперь ответьте, разве я не попал в ужаснейшую переделку?
- Но если ваша любовь взаимна... - Голос Жасинты сделался мягким, потеплел - возможно, она представила себя на месте той "особы", возможно, хотела ею быть.
- Красивые слова не для меня, сеньора. Я не люблю сентиментальностей и не желаю надевать на себя хомут.
В конце концов у Зеферино остался один слушатель - Жасинта. Васко подчеркнуто углубился в чтение газеты, хотя и продолжал наблюдать за Жасинтой, которая нервным жестом подносила сигарету ко рту. Зеферино превзошел себя и бил точно в цель. Эффектной была, например, сцена в вагоне, куда он входил и оказывался лицом к лицу с "особой". "Ты здесь?! Куда же ты едешь?" - "Туда же, куда и ты. Хоть на край света". - "Как ты узнала о моем отъезде?" - "Я о тебе все знаю. Я люблю тебя". Потом действие переносилось за границу. "Мое тело взывает к тебе". Потом следовали письма, обиженные, угрожающие или полные страсти. "Если меня найдут мертвой, ты будешь причиной моей гибели. И запомнишь это на всю жизнь".
Что произошло бы, если бы Васко отложил газету и ушел из кафе? В самом деле, что произошло бы между Зеферино и Жасинтой в тот день, назавтра или какое-то время спустя? У Васко было мало причин для подозрений, тем не менее эта встреча в кафе оставила какой-то неприятный осадок, и впоследствии в их отношениях с Зеферино появилась настороженность, хотя и тщательно прикрываемая мнимым вниманием друг к другу.
Кто-то заглянул в дверь кафе, кивнул Зеферино. "Киношник". Своего рода магический пароль. К тому же налагающий определенные обязанности: никогда не можешь быть там, где хочется. Он ушел, Васко продолжал делать вид, будто газета его интересует больше, чем все истории всех Зеферино, вместе взятых. Однако его молчание становилось смешным. Поэтому он спросил:
- Ты все еще под впечатлением?
- Чего?
- Спроси лучше, кого?
Жасинта посмотрела на него с усталым недовольством, а может быть, и презрением, помедлила несколько секунд, и вот тогда-то он услышал:
- Какого цвета представляется тебе мир?
И по тону ее Васко почувствовал, что она имеет в виду не только его раздражение против Зеферино, но и прежнее его раздражение и досаду. Каким ему представляется мир? А каким представляется этот мир другим? Он вспомнил, как Зеферино недавно приходил к нему. Неужели это тот самый Зеферино, который явился выпить бутылку бренди, а когда под действием выпитого его возбуждение начало спадать, разрыдался, уронив голову на залитый вином журнальный столик и бессмысленно повторяя: "Зачем, Васко, зачем?.." - со все растущей тоской, почти с отчаянием, пока голос его не стал хриплым и раздраженным, а фразы более связными: "Зачем? Зачем я похваляюсь мужеством, которого у меня нет, зачем изображаю в своих фильмах мучения, которых не испытываю, зачем говорю о том, во что не верю или что предаю каждый день? Все, сделанное мною, фальшиво. Я делаю то, что ждут от меня другие, а не то, что хочу". И хотя Зеферино не слушал его - то ли не желал, то ли не мог, Васко пытался переубедить друга, словно засыпал огонь песком, понимая, что потушить пожар невозможно: "У тебя нет оснований так говорить. Впрочем, то, чего ждут от нас другие, тоже очень важно. Исходя из этого можно заключить, что мы представляем собой на самом деле или по крайней мере чем мы сможем стать благодаря поддержке других и благодаря собственным усилиям. Такова твоя и такова наша истина".
Неужели тот самый Зеферино, распустив павлиний хвост, самоуверенный, как никогда, вышел сейчас из кафе? Разыграв комедию для посторонних и для себя. Как и ты, Васко. Как и многие, многие другие.
Очевидно, отзвук любовных приключений Зеферино вызвал на следующий день у Жасинты причудливое желание побывать на родине Васко.
- И все-таки, где ты родился, дорогой?
- В местечке без названия. На том берегу реки. Если подняться на гору, ты увидишь полосу пляжей, маленькие селения, разбросанные на возвышенных участках побережья. Редкие дома. Я родился в одном из них.
- Мне хочется побывать там.
Хмурое лицо Васко выразило растерянность и удивление; заметив это, она добавила более решительно:
- Давай заключим соглашение, дорогой. Ты покажешь мне места, где прошло твое детство, и места, которые имели для тебя то или иное значение. И я сделаю то же самое.
Предлагала ли ему подобное Мария Кристина? Может быть, хотела предложить.
- Надо подумать.
- Нет, начнем сегодня же.
И это "сегодня" заставило его тут же сочинить самую достоверную историю, которая могла показаться убедительной Марии Кристине. Сняв трубку, он прибегнул к испытанному приему. В ателье к нему зашел иностранец в сопровождении искусствоведа. Он хочет посетить музеи, а потом вместе пообедать. "Это означает, что ты вернешься на рассвете..." - "Я постараюсь сбежать, едва наши вина начнут оказывать действие..." После короткого, выразительного молчания Мария Кристина захлопнула капкан: "Где же вы будете обедать?" - "Понятия не имею", - ответил он с нарочитой небрежностью. - "А нельзя ли пригласить их к нам?" - "Но приглашает он". - "Позвони мне". Он отлично понимал подтекст этого диалога, садизм последней фразы: "Позвони мне". Нетрудно было придать правдоподобие рассказу, оживить его разными подробностями, только это не избавляло его от чувства неловкости за свою ложь, от ставшего привычным ощущения, будто Мария Кристина присутствует при всем, что происходит между ним и Жасинтой.