Лунные дороги - Наталья Аринбасарова

Несколько раз Наташа встречалась с Андреем Сергеевичем. В морозный, февральский день они шли по улице Горького, ныне Тверской, разговаривали о сценарии, о роли, вдруг Андрей Сергеевич предложил девушке: „Слушай, давай зайдем в кафе выпьем кофейку!“. В Наташиной голове тут же вспыхнули скрижали грозных наставлений Симы Владимировны. „Начинается!“ — подумала девочка, в ужасе отлетев от молодого режиссера на другую сторону тротуара. „Нет, нет, никаких кафе!“ — вскричала Наталья. „Ты что? Ты чего так испугалась?“ — удивился Андрей Сергеевич — „Ну, не хочешь, не пойдем. Просто я замерз“.

Прогулка была испорчена. Внутренне напружинившись, Наташа не знала, как поскорее избавиться от Андрея Сергеевича. В каждом его движении ей виделся подвох, провокация к разврату.

Прошло два-три дня, Кончаловский опять за свое.

— Наташа, у нас рабочий кабинет в гостинице „Украина“. Приходи туда, я тебя познакомлю с нашим директором!

— „Нет! В гостиницу я не пойду!“ — топнув ногой, ответила девушка.

— „Ну, хорошо, хорошо“, — сказал режиссер, опасливо косясь на юную дикарку — „Мы можем и к вам в интернат приехать!“.

Потом вдруг звонки и встречи прекратились. „Ну вот, правильно про киношников рассказывают! Уговаривают, уговаривают, наобещают с три короба и обманут!“. Юность ветрена и щедра, Наталья не слишком огорчилась: „Вдруг появились, вдруг и пропали! Ну и черт с ними!“ — заключила девушка и быстренько забыла о кино.

Продолжалась подготовка к выпускным экзаменам, репетировали дипломные номера. Последние месяцы в училище были очень тяжелые, выпускники работали в день по семь изнурительных часов,

Наталья страшно уставала, как всегда весной, начался авитаминоз.

Вдруг Ван-Мэй объявила, что несколько подруг и Любовь Степановна приглашены на обед в китайское посольство. Званый обед в китайском посольстве! Какой переполох! „Что одеть?! Что обуть?!“ — так и звенели вопросы. Анечка Стоун дала Наташе свою пышную, шерстяную, бежевую юбку и свитерочек. Наталья, чтобы казаться еще тоньше, надела под свитер резиновый пояс в двадцать сантиметров шириной. Для завершенности прекрасного образа шоколадная Дороти, дочь африканского посла, одолжила Наташе свои туфли на каучуковой подошве. Тогда каучук, как и нейлон, был новым материалом, вследствие чего пользовался огромной популярностью. Наталья себе очень нравилась в этом наряде, правда, было трудновато дышать, но это, как уже отмечалось выше, не являлось помехой для молоденькой барышни.

За приглашенными прислали машину — роскошный, черный лимузин, туда поместились пять тонюсеньких девочек вместе с Любовью Степановной. Девицы плюхнулись на кожаные кресла, которые довольно заскрипели под егозами.

Наконец-то вошли в посольство. Наташа обомлела от красоты, чистоты, надушенного благовониями воздуха. Все сверкало — паркет, дверные ручки, ботинки, набриолиненные волосы китайцев. Сдержанные посольские китайцы очень отличались от тех, которых Наталья встречала на улицах городах, то были общительные, веселые, неизменно желающие дружить с русскими, китайцы.

Был накрыт большой круглый стол. Женщин рассадили. Наташе мечталось, что их будут угощать макаронами с острым соусом, которые Ван-Мэй приносила в интернат, поэтому, когда красивый китаец, молчаливо-вежливо ухаживающий за гостями, положил на тарелку что-то, напоминавшее петушиные гребешки, Наталье сделалось нехорошо. От одного вида поданного кушанья подкатывал к горлу тошнотворный ком. „Это трепанги“, — пояснила Ван-Мэй — „Деликатес. Очень вкусно“. Наташа осторожно уложила в рот самого мелкого морского жителя, долго держала за щекой, не решаясь проглотить.

Это жуткое ощущение Наталья использовала во ВГИКе. На втором курсе ребята ставили „Мертвые Души“. Наталья играла Феодулию Ивановну — жену Собакевича, с ее раскосой внешностью, она могла претендовать только на эту маленькую бессловесную роль. В сцене обеда у семейства Собакевичей, хозяин, кушая, говорит Чичикову всякие мерзости о еде. Феодулия Ивановна так же, как и Наталья на посольском обеде, не могла проглотить ни кусочка. Ребята катались со смеху, наблюдая за Наташей.

К счастью, в посольстве кушанья менялись одно за другим, девушки насчитали десять перемен блюд. За время приема Наталья съела только горсточку риса и на десерт фруктовый салат. Чтобы братья-китайцы не обиделись, она попросила палочки, и в течение всего ужина хитренько делала вид, что пытается овладеть деревянными приборами. Экзотика китайской кухни с первого раза никому не нравится, к хорошему, как и к плохому надо привыкать.

А может быть, предубеждение не давало Наталье наслаждаться прелестями восточной гастрономии. Милая Любовь Степановна вечером накануне рассказала про гастроли ее театра в Китай. Принимали замечательно! Обеды сменялись ужинами, ужины завтраками. В коротких перерывах между приемами пищи можно было и потанцевать. Благо, что их кухня легкая, балетные не растолстели. На очередном обеде подали кушанье, похожее на фаршированный кабачок. Артисты ели, похваливали. Кто-то неосторожно спросил: „Что это такое?“ любопытство — вреднейшее из человеческих качеств! Вежливо ответили: „Это фаршированный удав“. Многим срочно потребовалось в туалет.

Китайская кухня — одна из самых искуснейших в мире. Это что-то вроде магии, которой под силу приготовить, что угодно из чего угодно, да так, что пробующий никогда не отгадает, что именно он вкушает. Сuisine chinoise это не просто так, это целое мировоззрение, философия, берущая свои корни со времен ссыльных Даосов. Куда уж нам европейцам сразу вглубь времен!

Милейшая Любовь Степановна, смакуя каждое слово, рассказала, как именно приготовляли фаршированного удава. Бедное пресмыкающееся долго держали в большом чане, моря голодом, пока из него не выйдут все экскременты. После чего чан вычищался, через маленькую дырочку в крышке кидался рис, который голодный удав жадно заглатывал на свою погибель. Нафаршированного рисом змия заливали водой и живьем тушили. Живописующий рассказ наимилейшей Любови Степановны произвел на Наташу жуткое впечатление. В каждом блюде ей мерещился несчастный мученик, заживо сваренный.

К удовольствию гостей, на прощанье каждой девушке подарили по баночке того самого острого соуса и по пакетику конфет в рисовых обертках. Наташа не переставала поражаться бесследному исчезновению рисового фантика. „Но все равно наши конфеты самые вкусные!“ — упрямо спорила с подругами, патриотически настроенная Аринбасарова, половинку от своего пакета Наталья все же приберегла для Марии Константиновны.

Последний учебный год кончился. Начались государственные экзамены. В Москву приехала поддерживать свою дочку Мария Константиновна. Она обычно останавливалась у своих друзей Кукуевых, которые когда-то были ее соседями по коммунальной квартире. Тетя Шура и дядя Лева — чудесные люди, он профессор психологии, она — научный работник, Кукуевы часто навещали Наташу. Всю жизнь Аринбасаровы дружили с ними.

Иногда Марие Константиновне разрешалось переночевать в интернате, Сима Владимировна позволяла это, любя Наталью. Девушка сдала народно-характерный и дуэтно-классический танцы на отлично, но самое главное испытание, сдать классику и защитить диплом, было еще впереди.

От перенапряжения у Наташи начался периостит — отложение солей на берцовой кости. Это страшно больно, когда подпрыгиваешь в воздух, кажется, что не сможешь благополучно приземлиться — ноги подогнутся и упадешь. Мышцы от непомерных нагрузок каменели, и еще, вдобавок ко всему, за день до экзамена, на генеральной репетиции Наташа новым пуантом содрала кожу с большого пальца правой ноги — получилась открытая рана. От таких напастей у балетных есть проверенный способ — нужно изнутри яичной скорлупки снять пленочку и наклеить ее на ранку, вместо своей кожи.

Мария Константиновна бросилась по всем ближайшим гастрономам на поиски яиц, их нигде не было. Женщина была в отчаянии, сбивая с ног покупателей, кидалась к безразличным продавцам: „Яйца есть?“. „Яиц, нет! Вы что не видите?“. Запыхавшаяся, усталая, она вспоминала о дочкином окровавленном пальце, бежала дальше. Пробегав до закрытия магазинов, Мария Константиновна вернулась ни с чем.

На кровати лежала дочка с растопыренной ногой. Маруся присела на край постели и беззвучно заплакала. Во сне Наташа недовольно ухнула. Мать смолкла. От боли сердце разрывалось, хотелось содрать собственную кожу. Прошло полчаса, девочка проснулась, Мария так и сидела на краешке кровати. Девочке показалось, что перед ней не ее мама, а Врубелевский демон, вся ее фигура выражала нечеловеческую скорбь.

— Мамуля, что случилось?

— Молчание.

— Мама? Что, что стряслось?

— Я не нашла яиц?

— И все? Мамулечка, не расстраивайся, я что-нибудь придумаю.