Землетрясение в отдельно взятом дворе (сборник) - Марианна Гончарова

В первый день он(а) сидел(а) под кроватью в спальне, страдал(а), не ел(а), не играл(а), не ходил(а), не вынюхивал(а). Мама в свою очередь ужасно страдала у себя дома. Вечером Скрябин вылезла из-под кровати, поела, умылась, повозилась с горшком, спустилась вниз, нашла в куче своего приданого в прихожей любимого краба и поволокла наверх вместе с удочкой. Потом улеглась в кресле на предусмотрительно расстеленной для нее белой подстилке и замурлыкала. Смирилась.

На следующий день мама позвонила и робко стала умолять о свидании. Она пришла к нам, груженная сумками, как будто приехала к изголодавшемуся внуку в пионерский лагерь. В обеих сумках были гостинцы: куриная печенка, одноразовые пакетики с разными консервированными кошачьими обедами, коробка с сухим кормом «Нутра», красная бархатная мышка, серая вельветовая мышка, фетровая птичка с розовыми перышками, шелковая птичка с голубыми перышками, мышка в шарике, мячик с колокольцами внутри и три баночки натуральных сливок.

Скрябин возлежали рядом с компьютером и изволили дремать после ужина.

— Скрябин!!! Маленький мой! Котеночек мой! — вскричала мама, прижимая руки к груди. — Как же ты исхудал, мой Скрябочка, мой Тигреночек!!!

Скрябин приоткрыла глаза, вопросительно посмотрела на маму, презрительно фыркнула и спряталась за компьютерный стол.

— Миленький мой, единственный, что же ты меня так плохо встречаешь? Ты на меня обиделся?! Ну иди же ко мне, мой мальчик, мой котик… — молила мама. И строго мне: — Какую воду ты ему даешь? Свежую? С серебром?! Как часто ты его кормишь? Дробно? Четыре-пять раз?

— Мама, — сказала я ей осторожно, — раз ты так тоскуешь, может, ты заберешь Скрябу назад?

— Кота — да.

— ???

— А кошку — нет…

Скрябин опять презрительно фыркнула из-под стола.

Мама, всхлипывая, ушла домой.

А сегодня мы покупали витамины в капельках. Для здоровой блестящей мерцающей шерстки. Я — своей кошке, мама — своему коту. И коту, и кошке в одном лице. То есть морде…

Я им говорила, давайте ее стерилизуем. Но мама… Она у меня правозащитница. Она говорит: «А ты кошку спросила? А может, она хочет стать матерью?!»

— А с котятами что будем делать?

Мама вздрогнула и сказала: «Ну подожди, еще ведь не скоро, еще не пришла пора. Будем решать проблемы по мере их поступления».

Пару дней назад утром на моем пороге стояла бледная испуганная мама: «Быстрей! Побежали! Скрябин заболела!» Спрашиваю чем. Мама говорит: «Скрябин сидит на своем корытце орлом по пятнадцать минут, отклячив хвостик. А взгляд у нее…» И мама рукой показывает Скрябинин хвостик и лицом показывает, какой у Скрябы взгляд: сосредоточенный, неподвижный и глаза круглые-круглые, как будто она проглотила палку твердой сырокопченой колбасы целиком.

Ну я же специалист. И мама мне доверяет. Я кричу: «Немедленно отменяй сухой корм. Немедленно! Это у нее МКБ. Это МКБ!!!»

— Ииииии… — ужаснулась мама. Тень страшного МКБ пробежала по маминому прекрасному лицу. — Что же делать, как же быть…

Мы стали советоваться и — я же специалист — решили поить Скрябу медвежьими ушками и кукурузными рыльцами, и я побежала в аптеку, и мы заварили травки, и стали остужать, и вдруг услышали протяжный утробный вой.

Оказалось, это было не МКБ.

Это было другое. Это было «Пришла пора» и те проблемы, которые надо решать по мере поступления. Проблемы поступили.

«Пришла пора, она влюбилась», причем влюбилась сразу по уши во ВСЕХ и во ВСЕ. Она ласково приставала к дедушке, она нагло преследовала маму, развратница пыталась снять на ночь голубя за окном, она робко и мечтательно заглядывала в глаза утюгу на гладильной доске, она делала кокетливые намеки всем диванным подушкам, она нагло и разнузданно донимала старое кресло и пыталась пристроиться под свернутый и сложенный в чехол английский плед. Время от времени она урчала и громко требовала: дайте не знаю что, но что-нибудь и побыстрей. Мама плакала и жалела Скрябин, а я помчалась к Фиме, к Сэру. Ну, к Серафиму — нашему ветеринару. Тот дал капли и велел капать. Обещал, что полегчает. Скрябин в отчаянии царапала себе лицо и рыдала: «Вы звеееери, господа! — И добавляла из Пушкина и так страдающей от сочувствия маме: — Ах няня-няня…»

Кто-то посоветовал дать Скрябин сырого мяса. Мама, моя добрая мама, была готова догнать и завалить весь крупный рогатый скот Украины и Румынии, лишь бы Скрябин полегчало. Принесли парную телятину. Скрябин даже не взглянула, даже не понюхала. Она повела глазами и сказала: «Полноте! До того ли мне…» Сказала и куда-то пошла…

— Куда ты, — с тоской позвала мама.

«Я к вам пишу…» — завыло в соседней комнате…

Бедная моя мама. У нее много лет жила Карлиша, французская болонка, похожая на белую распатланную хризантему. И уже в преклонном возрасте, уже почти беззубая, Карлиша все равно в определенное время вдруг становилась мечтательной, проявляла острый интерес к противоположному полу и тягала маму за поводок по городу в погоне за кобелями. И хотя ничего из этого не получалось, зато домой они приходили взбодренные, подтянутые, с приятной усталостью в мышцах и в отличной спортивной форме. А вот наш кот Тяпа по фамилии Сьюткейс (то есть чемодан по-английски, он был британский кот). Так вот этот кот в обычные времена был так спокоен, невозмутим и неподвижен, что дети моих друзей принимали его за игрушку. Когда он засыпал, а засыпал он частенько на книжной полке у детей в комнате, он так расслаблялся, что валился с полки прямиком в аквариум. Но когда по радио вдруг объявляли март, Сьюткейса было не унять, он не гнушался приставать даже к небольшим собачкам и к старой почтенной ручной выдре, много лет живущей в реке рядом с нашим домом.

— Все! Ищи кота! — приказала мама и крикнула мне вслед в лестничный проем, что дает за Скрябин солидное приданое, только пусть предоставят кота из хорошей семьи.

Отдельная тема, как я (помните легендарную Хануму?) моталась по квартирам, сваталась, намекала, сводничала, сулила и блудливо играла бровями.

Короче, кто хотел нашу Скрябин, не подходил нам, а кого хотели мы, был красив, толст, мордаст, но совершенно бесполезен в нашем нелегком деле — кастрирован.

Мы продолжали давать невесте капли, но бедняга Скрябин не переставала биться в истерике и вопить в окно юному воробью: «Вообрази, я тут одна…», ну «И молча гибнуть я должна».

«Ничего себе — молча…» — думал воробей.

Позавчера рано утром я прибежала к родителям и застала нарядную маму в шляпке с похотливой Скрябин на руках в прихожей.

— Вы куда? — поинтересовалась я у подозрительной пары.

— Мы сходим… тут недалеко… Нам надо… — забормотала мама.

«Идем! Быстрей! Ыаааа!!!» — выла Скрябин и скребла мамино плечо.

— Не поняла, куда это вы собрались?

— Тут недалеко… Мы туда и назад… — пряча глаза, ответила мама.

— Куда?!

— Ну, это… ну, на помойку, — смущенно призналась мама.

— Что?! — ужаснулась я.

— Ну там… там же большой выбор. Там — коты… А потом сразу дадим ей глистогонное и прокапаем ей противоблошиное, искупаем… А что делать? Мне ее так жалко, так жалко…

Мама вышла за порог, но Скрябин испуганно дернулась и вернулась назад в квартиру. То ли она вдруг почувствовала бездну своего возможного падения, то ли… неужели?! Пора прошла?…

Сегодня Скрябин целый день спала и ела. Ела и спала. Все…

Порода нашей кошки Скрябин — дикая лесная. Вчера она опять укусила маму. Догнала, подпрыгнула и укусила. Мама шлепнула ее газетой по хвосту. Скрябин сперла газету и порвала ее в клочья.

Ветеринар Серафим (мама зовет его Фима, я — Сэр, он откликается на оба имени) сказал, что нет ничего в этом мире, чего бы кошка, особенно такая, как наша Скрябин, не поняла. Надо ее посадить перед собой и сказать ей все, что ты думаешь. Предъявить. Чтоб знала.

— Ага! — смекнула мама.

«А-га…» — подумала Скрябин. (Нет ведь ничего, чего бы кошка не поняла, особенно такая, как наша.)

— Му-у-урачка, — сладким фальшивым голоском позвала мама.

«Ага, щас…» — обиделась Скрябин и ушла в прихожую, планируя вздремнуть на мягком пуфике.

Мама цапнула ее в охапку, принесла в комнату, усадила в кресло и сама присела напротив.

Скрябин презрительно поводила усами, побила хвостом, тяжело спрыгнула на пол и удалилась в гостиную. Из гостиной — в спальню, потом — в кухню, потом — в ванную, потом — на балкон. Мама ходила за ней как привязанная. На балконе кошка стала нервно копать. Мама стояла рядом и говорила. Скрябин побежала на кухню. Мама на бегу высказывалась. Скрябин запрыгнула на холодильник, потом перелезла на шкаф, мама продолжала говорить, задрав голову. Тогда кошка фыркнула и залезла в диван. «Ничего, — подумала мама, — она меня не видит, но ведь слышит». И продолжала вещать.