Любовница - Борис Иванович Сотников

ничего не случилось. Просто — я очень тебя люблю! Так люблю, что вот не выдержала и выбежала — "автоматически" сказать тебе об этом. Чтобы ты знал. Не сердись, что подняла вас там, наверное, всех. Скажи мне в трубку сердитым голосом: "Вы ошиблись!", и ложись спать. И пусть тебе приснится, что и ты любишь. Целую тебя".

От счастья зашлось сердце. Но он сердито выговаривал: "Гражданин! Посмотрите на часы, на часы посмотрите!.. Не можете набрать номер правильно, а тревожите людей. Да ещё не умеете толково объяснить, кого вам надо. Безобразие, понимаете!" Хотел повесить трубку, но гудочков со стороны Милочки всё ещё не было — дышала там в трубку. Хихикала, но не вешала — чего-то ждала. Видимо, хотела, чтобы первым положил он. И он с улыбкой, но и с сожалением надавил на рычаг. И тут же разволновался, представив себе её расстроенное лицо: "Что же она мужу-то сейчас скажет? Когда вернётся. Куда, зачем выходила из дома?.."

Лариса же, к изумлению, даже не проснулась в своей комнате.

Он закурил, подошёл к окну. И глядя на далёкую летнюю луну, стал вспоминать другие "автоматические" Милочкины разговоры.

"Андрюшенька, ну, как тебе, полегчало, нет? Сейчас мокро везде и холодно: тает снег. Ты уж не выходи, пожалуйста, из дома, пока полностью не выздоровеешь. Понимаешь, не так страшен грипп, как его осложнения! Сам же говорил, у вас с отцом — "потомственная сердечность". Не приведи Бог, если вдруг на сердце… Я люблю тебя и целую. Соскучилась: считаю дни, когда увидимся. Просто не представляю себе, как твоя мама оставалась без твоего отца одна. Целых 20 лет!.."

Разговоров по телефону и при свиданиях в мастерской им всё равно не хватало. Хотелось иногда вместе посмотреть и обсудить нашумевший фильм. Тогда совершали "тайные" походы в "свой", дальний кинотеатр на окраине города. Восторгаться хорошим фильмом в одиночку, без общения с Людмилой, которая необыкновенно изменилась в духовном отношении, было для него похожим на неразделённую любовь. У неё был цепкий наблюдательный глаз. Случалось, она не умела дать точного определения увиденному. Но чутьё на красоту и на жизненную фальшь у неё было идеальным. Разговаривать с нею после фильма нередко было интереснее, чем с профессиональными киноведами, устраивавшими в городе показы призовых фильмов и их обсуждение. Андрей даже изумлялся: "Когда только успевает всё: и прочесть, и посмотреть! Ведь семья на руках…"

Иногда они удирали из своих домов просто так, на пару часов — чтобы походить осенью в лесной посадке за городом. Подышать чистым воздухом и заодно по-человечески пообщаться. Это было самым главным, чего им вечно недоставало, было их бедой, наказанием — нехватка общения. Им всё время хотелось быть вместе. А это было невозможным, и создавалась, словно сердечнососудистая, духовная недостаточность. Муж у Людмилы, как догадывался Андрей, был человеком неинтересным или же ограниченным, хотя она никогда и не говорила этого. Видимо, поэтому и разлюбила его. А Лариса в культурном отношении была "нахватанной", но глухой и чёрствой к искусствам. Плюс несоразмерное способностям самомнение, и совместной жизни не получалось тоже.

Набродившись с Милочкой, насмотревшись друг на друга "в живой природе" и наговорившись, они возвращались в город в одном и том же автобусе. Но — "конспиративно". То есть, в разных концах, продолжая лишь издали смотреть друг на друга печальными влюблёнными глазами. Прощались, когда Милочка выходила, тоже одними глазами, прикрывая их от душевной боли. Это было ужасно. Душу охватывала такая тоска, что хотелось кричать: "Что же мы делаем со своей жизнью, лю-ди-и!.."

За день до своих "именинных дней" укрывались обычно хотя бы на час в дальнем кафе, где не могли встретить общих знакомых. Там и поздравляли друг друга, пили вино. И опять, как разведчики, заброшенные в чужой тыл, смотрели друг на друга, смотрели и всё понимали без слов. От этого молчаливого понимания были счастливы и в то же время несчастливы. Да и подарки приходилось потом скрывать или прятать, если это были любимые книги с "разоблачительными" надписями. Правда, дарственные надписи тоже были кодированными, но всё равно они могли вызвать своей загадочностью опасное подозрение, переходящее в унизительную слежку или что-нибудь похуже. Особенно для Людмилы, муж которой был безумно влюблён в неё.

Постепенно у них выработалось много условных сигналов на разные случаи жизни, и связь их оставалась втайне от окружающих целых 7 лет. 7 лет они были непрерывно счастливы и несчастливы, хотя считали себя мужем и женой в большей степени, нежели со своими законными супругами. Особенно несчастной была Людмила, которую муж постоянно хотел и донимал приставаниями. Она всегда вынуждена была притворяться то больной, то уставшей, чем ещё больше разжигала в нём то, что вызывало в ней отвращение.

Однажды она сама пожаловалась, что не может переносить ласк мужа. И не столько даже самой близости, сколько поцелуев. Спросила:

— Андрюшенька, а как тебе удается уходить от всего этого? Просто не представляю себе тебя — в моём положении… Ведь если мужчина не хочет, не любит, он же… не сможет! Значит, непрерывные оскорбления, что ли? Ссоры?..

— У моей жены есть любовник, — признался Андрей. — Я — не мешаю ей, и делаю вид, что стал импотентом. Она — не вникает в мою жизнь. Живём под одной крышей ради дочери. Так что мне легче, Котёночек. Меня она считает старым, выработавшим мужские ресурсы. — И повторил: — У Ларисы есть любовник.

— И кто же он? — вырвалось у Людмилы.

— Бывший её пациент. У него своя машина, он куда-то увозит её. Мне это неинтересно.

Людмила вздохнула:

— Мой… себе не заведё-от!..

— Почему?

— Любит меня одну. Да и у них там, в их "ящике", где он работает после института, одни мужики.

Андрей вдруг признался:

— А ты знаешь: я ведь ревную тебя к нему!

— Мамочки! Это же надо!.. Я ведь только тебя люблю, я — даже не любовница тебе, а скорее, любящая жена.

— Да, это так. И я это не только знаю, но и чувствую. Тем не менее, как представлю себе, что у тебя с ним близость, аж дурно делается!

— Ну, и глупо. Во-первых, это бывает редко — я стараюсь не допускать его к себе. А, во-вторых, я же ничего не испытываю с ним.

— А может, нам лучше всё же сойтись, а?

— Вот вырастут дети, тогда — согласна, — соврала Людмила, зная,