Снайпер - Георгий Травин

А до конца дня было еще далеко.

Волжин мысленно переносился во вражеское расположение, ставил себя на место вражеских минометчиков, думая, где бы он сам устроил НП?

Гребень имел достаточное протяжение, чтобы разместить на нем десяток наблюдательных пунктов. Однако там не было никаких признаков и одного! Блиндаж, конечно, врыт в обратный скат бугра, а на эту сторону выходит только амбразура. Она, вероятно, прикрыта маскировочной сеткой. А, может, высокой травой. Блеска стекол стереотрубы сейчас не увидишь: солнце в них не бьет. Трудно обнаружить такой НП!

Волжин продолжал тщательно исследовать гребень. В конце концов, он пришел к заключению, что наблюдатель должен находиться в одной из четырех точек, которые казались подозрительными. Присматриваясь поочередно к каждой из этих точек, Волжин рассчитывал путем исключения добраться до искомой точки. Но не находилось причин для исключения. Метод был хорош, но нехватало материала.

На этот раз друзья лежали почти рядом и могли тихонько переговариваться. Волжин поручил Пересветову наблюдение за левой стороной гребня, а сам наблюдал за правой.

Около полудня из вражеской траншеи донесся до них невнятный шум, который, однако, скоро прекратился. Стало тише обычного. Что бы это значило? Похоже было, что у гитлеровцев обед, но время обеда еще не наступило, а снайперы знали, что у гитлеровцев строго соблюдается распорядок дня. Непонятный шум заставил друзей еще больше насторожиться.

Через некоторое время они услышали какой-то гул, похожий на гуденье самолетов. Оба посмотрели вверх, но в небе было пустынно. Гул быстро нарастал, усиливался и уже не походил на гул самолетов: к низкому рокоту примешивался скрежет и металлический лязг.

— Танки! — одновременно сказали друг другу оба снайпера и стали смотреть вперед с волнением: с вражескими танками они еще не встречались.

Шесть танков вышли из-за той самой высоты, за которой снайперы бесплодно наблюдали с самого утра. Быстро проскочив через седловинку между высотками, танки развернулись веером. Левофланговая машина, обогнув болотце, взяла курс прямо на бугорок, где находились снайперы.

Перед танками вздыбились черные фонтаны разрывов: по ним открыла огонь наша артиллерия. Вражеские батареи отвечали, поддерживая танковую атаку. Танки с ходу стреляли из пушек. Все вокруг грохотало и гудело.

Но и в этом грохоте Волжин не забыл о своей задаче, продолжал наблюдать за гребнем высотки. И вот он заметил, что в одном месте слегка зашевелилась трава. Похоже было, что там поворачивали просунутые меж стеблей «рога» стереотрубы. Волжин стал рассматривать это место в бинокль. Трава шевелилась как раз там, где могла быть амбразура наблюдательного пункта. Волжин выстрелил один раз и другой.

— Что ты делаешь? — почти закричал ему в ухо Пересветов. — Танк на нас идет!

— Ничего, — успокоил Волжин. — Пусть идет. Мы его видим, а он нас — нет. Значит, у нас преимущество.

— Проутюжит гусеницами, вот тебе и преимущество! — сердито буркнул Пересветов.

— А ты не зевай, бей по смотровым щелям!

Они уже не слышали друг друга. Теперь они могли кричать, и сами не услыхали бы своего голоса: грохот ломился в уши.

— У нас преимущество, у них броня! — ворчал Пересветов, точно прицеливаясь в смотровую щель водителя, отчетливо видимую в броне надвигавшегося танка.

До этого танка оставалось не более трехсот метров. Он быстро рос в поле зрения прицела. Пересветов до сих пор видел вражеские танки только на картинках, но хорошо знал уязвимые места в их броне. Он выстрелил и не услышал своего выстрела, так же как и выстрела Волжина рядом. Казалось, винтовки странно онемели, и только по толчку отдачи можно было знать о выстреле.

Но пули летели точно в цель.

Танк замедлил ход, потом остановился.

«Ага!» — обрадовался Волжин и выстрелил еще раз по смотровой щели. То же сделал и Пересветов.

Танк рванулся вперед, пробежал с десяток метров, виляя, как пьяный, потом окончательно застопорил. Он стоял, стреляя из пушки и пулеметов. Но остановившись, танк сделался отличной мишенью для наших артиллеристов, и снаряды зажгли его.

Из дымящейся машины один за другим выскочили танкисты. Они бежали назад, но пули снайперов настигли их.

Три танка разбила артиллерия. Два подорвались на минном поле перед нашей траншеей. Только одна машина доползла до самой траншеи и застряла на бруствере: гусеницы ее были подбиты брошенной из окопа противотанковой гранатой.

Снайперы снова стали наблюдать за гребнем. Там они увидели теперь много интересного. Видна стала амбразура наблюдательного пункта, из которой, подняв занавеску, следили за танковой атакой какие-то командиры. Снайперы открыли огонь по амбразуре и ослепили фашистский командный пункт. Тем самым они немало способствовали полному провалу танковой атаки.

Не помогли незадачливому Липпе и танки. «Аппендицит» остался несрезанным.

10. ОПТИКА И ЧЕЛОВЕК

Стеклянный глаз снайпера — оптический прицел, со всеми его чудесами, похожими на волшебство, — это только техника. Очень высокая техника, созданная на основе достижений современной науки. Но человек бесконечно сильнее техники, им порожденной. И поэтому в боевых действиях снайпера приходится больше поражаться не тем, что идет от техники — высокой точностью стрельбы, а тем, что идет от человека, от его высоких душевных качеств.

Вспоминая с другом танковую атаку, Пересветов спрашивал:

— Выходит, что же сильнее? Бронированная машина с пушкой и пулеметами или винтовка с оптикой? Представь себе: вот два снайпера и один танк. Снайперы сидят в окопчике, а танк движется прямо на них. Спрашивается, раздавит танк снайперов или не раздавит?

— И если нет, то почему? — рассмеялся Волжин. — Неправильно ты вопрос ставишь, не конкретно. Решить такую задачку можно только с учетом ряда дополнительных условий: хорошо ли окопались и замаскировались снайперы? Знают ли они уязвимые места танка? Достаточно ли у них мужества и выдержки? Могут ли они, когда на них идет танк, стрелять с такой же точностью, как в тире? Впрочем, все эти вопросы покрываются одним: какие это снайперы? Если известно, что снайперы советские, то решение может быть только одно: танку — капут.

— А если наоборот: снайперы фашистские, а танк советский?

— Ну, тогда и выйдет наоборот: капут снайперам. Фашисты струсят, руки у них дрожать будут, глаза на лоб полезут от страха… да они не то что в смотровую щель, в танк не попадут! Ну, танк их и проутюжит…

— Что ж, ты думаешь, все у них трусы?

— Конечно, нет! Но все же моральной стойкости немецким солдатам нехватает. Ведь они — оккупанты. А у оккупантов, у захватчиков, ведущих грабительскую войну, не может быть такой стойкости, как у борцов за правое дело… А если бы мы с тобой растерялись или оплошали, то и нас немецкий танк проутюжил бы, — ведь он прямо на нас шел. Винтовочка выручила! И оптика! Без оптического глаза в смотровую щель попасть мудрено.

Волжин любовно погладил рукой ствол своей винтовки и сказал:

— Много ей еще работы будет, пока победу завоюем!

— Да, у нас война еще впереди. До Берлина-то не очень близко. — Пересветов сощурил глаза и заговорил насмешливо-сочувственным баском:

— А вот как ты мамаше про эти танки напишешь, Вася? Мудрено! Хочешь, я тебе помогу? Пиши так. В один прекрасный день мы встретились с очень большим заграничным механизмом, который едва не задавил нас. К счастью, мы успели отремонтировать его…

— Опоздал ты со своим советом! — сказал Волжин, смеясь. — На вот, прочти! — он достал из сумки аккуратно сложенную бумажку, исписанную крупным, четким почерком, каким пишут учительницы русского языка. Писала мать Волжина — Наталья Николаевна, и в письме были такие строки:

«Уничтожай беспощадно бездушные гитлеровские «механизмы», сынок! Я — слабая женщина и не могла бы убить и мышь, но к этим извергам у меня нет жалости. И я рада, я счастлива тем, что хоть сама и не могу уничтожить физически ни одного врага, но сумела вырастить сына — истребителя врагов. Я давно уже все поняла. Могла ли я поверить, что ты «окопался» в тылу и радуешься этому? Конечно, нет… Когда мне приходилось особенно трудно, я думала, что тебе еще труднее, и эта мысль поддерживала меня. Я знала, что сын мой — герой, и это помогало мне переносить все тяготы военного времени.

Истребляй фашистов! Благословляю тебя на это святое дело. Пусть растут твой боевой счет и боевая слава. Сообщи, сколько уничтоженных гитлеровцев на твоем счету, чтобы я могла еще больше гордиться тобой. Жаль, что твой отец не дожил до этих дней. Он тоже был храбрый человек. Ты в него…»

— Ну, что скажешь, Ваня? — Волжин смотрел на друга сияющими глазами.