Вольный стрелок - Валерий Гусев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Больше ничего не передал?
– Поклон нижайший. Привет горячий.
Анчар широко, по-детски улыбнулся, довольный. Господи, как мало ему надо. А, может, этого как раз и не мало? Может, как раз это главное в жизни? – горячий поклон и нижайший привет от надежного друга. Снизу голого, а сверху одетого.
– Кушать будешь? – Анчар сел за руль, чтобы отогнать машину. – На кухне возьми что хочешь.
Я отказался и пошел к себе. Сделал кофе и стал изучать монашеские скрижали, то бишь дневник наблюдений за виллой.
Записи были весьма аккуратные, но действительно слегка однообразные. В конце блокнота – сводная таблица, еще не заполненная по всем графам распорядка. Слева колонка времени (часы и минуты), справа параметры, вплоть до поездок в город, работ по хозяйству и всех наших пьянок. Прямо хоть в диссертацию вставляй. На тему «Сравнительные характеристики элементов досуга активно и пассивно функционирующих криминальных авторитетов».
В общем, может быть, эти записи и представляют для кого-то интерес, но никак не для Серого.
Правда, где-то вначале попалась мне интересная «ремарка»: «11.15. К. (Князь, стало быть) вышел в море на малой лодке с удочками. Отсутствовал до 12.00».
Вот две странности: Мещерский всегда предпочитал большую яхту и швертботом практически не пользовался, а сорок пять минут для рыбалки, как ни крути, маловато будет (день приезда, день отъезда плюс дорога туда и обратно).
Я посмотрел свои записи. Еще интереснее: эта нелепая рыбалка приходилась на день, следующий после угрожающего визита Баксова курьера. Запомним.
Так, теперь следует повнимательнее изучить добытое мною «средство массовой провокации» – газету из стола Мещерского. Вообще, пресса его не интересовала, к тому же газетка была не первой свежести. Что за нужда прятать ее в стол, да еще и запирать ее в ящик, в котором она хранилась, на два оборота ключа? От Серого ведь все равно не спрячешь.
Я просмотрел и прочел всю газету. Ну ничего стоящего нет. Обычный набор вестей из отхожего места. Кроме, пожалуй, одной дурацкой заметки под дурацкой и лживой рубрикой «Россия возрождается». Прямо мания какая-то – то хоронить, то возрождать.
Если отбросить невразумительные авторские кружева типа «умом не понять, аршином не измерить… кони все скачут, а избы горят», то суть информации сводилась к следующему. В ближайшее время по странам Европы прокатится комплексная Российская художественная выставка, в которой представлены произведения живописи, антиквариат, шедевры народных промыслов, уникальные раритеты из госмузеев и частных коллекций, что является ярким свидетельством неистребимого духовного потенциала народа, который так и не смогли удушить красные аскеры, большевики и коммунисты.
Газетка эта вышла за неделю до визита курьера. Тоже запомним.
И тогда вот такая получается цепочка, в такой последовательности: готовится в зарубежный вояж какая-то редкая выставка; у Мещерского требуют какой-то конверт; Мещерский выходит в море на какую-то фиктивную рыбалку.
Да еще банка из-под чая пропала. Вот горе-то!
Зашел Анчар с кувшином вина.
– Ты уморить меня хочешь, – возмутился я, собирая со стола бумаги.
– Зачем так говоришь? – Он поставил кувшин на освободившееся место. – Зачем на это дело вино тратить? Шашкой уморил бы. – Он сел в кресло. – Напомнить пришел. Завтра пора за Женечкой ехать.
Соскучился. А то без тебя не знаю.
– Хочу сам поехать. А ты поспи до обеда. Устал совсем.
Щаз-з! Разбежался.
– Украдешь еще Женечку. Бурку на голову, добычу На коня – и в горы. Знаю я вас, абреков.
Анчар улыбнулся, самодовольно потрогал ус.
– Ты не обижайся. Я ее люблю как сестру… друга.
Успокоил.
Добавил:
– Пойдем. К нам гость приехал. Доктор. Любимый доктор хозяина. Самый лучший, я знаю. Пойдем, знакомиться будешь.
Вот это кстати.
– Тащи его сюда.
– Что говоришь! – испугался Анчар. – Он важный человек. Сам не пойдет. К нему идти надо. Очень правильно Арчи говорит. – Он поднял палец и долго, с важностью смотрел на него. Довод, конечно. – Пойдем, потом дальше пить будешь. Вместе с Арчилом.
Я встал, под одобрительным взглядом Анчара застегнул пуговицы рубашки.
– Кстати, ты банку-то свою нашел, бедняга?
– Если пропала, разве найдешь. Украл кто-то.
А то здесь красть больше нечего. Кроме консервных банок.
– Может, в милицию заявим? Когда она пропала-то?
Анчар задумался, вспоминая.
– Да! Когда в ней чай кончился.
Точнее не скажешь. День в день, минута в минуту.
– А чай когда кончился? – Я уже начал терять терпение. – Ты можешь говорить быстрее?
– Не могу. Когда спешу, слова сбиваются. А чай кончился перед тобой.
– Значит, меня не подозреваешь?
– Тебе зачем? – лукаво отомстил Анчар. – Что ты в нее положишь? У тебя нет ничего.
Ну и змей! Кстати…
– Арчи, что за змея такая – красная в черную полоску?
– Вах! – встревожился он. – Где его видел? Плохой змей. Самый плохой – гадюка. Два раза кусать не надо. Один раз хватит. Увидишь – застрели… Пойдем, гость ждет.
–
В гостиной сидели в креслах за кофе Вита, Мещерский и неизвестный мне молодой полный человек. Он встал и протянул мне руку:
– Макаров.
– Сергеев, – ответил я. – Как доехали?
– Хорошо, – он взялся за чашку. – У меня в Майском старинный приятель, тоже врач, он одолжил мне свою машину.
Мы еще посидели пять минут (я заметил: Вита взволнована, Мещерский нервничает, врач как-то скован) и разошлись – Макаров и Мещерский в кабинет, мы с Витой на веранду.
Она подошла к перилам, положила на них дрогнувшие руки.
– Что, Мещерский плохо себя чувствует? – мягко спросил я.
Она ответила не сразу.
– Сашу мучают головные боли. В последнее время они участились.
– Как же он вызвал врача?
– Он не вызывал. Макаров периодически навещает его. У них была договоренность. Пойдемте к морю.
Мы побродили вдоль берега, посидели на скамье. От меня не укрылась та тревога, с которой Вита ждала Мещерского.
Наконец он вышел на террасу и направился к нам, улыбаясь. Несколько напряженно.
– А где доктор? – спросил я.
– Собирается. Он сегодня же едет обратно. Не захотел остаться, не смог. Пациенты ждут.
– Я провожу его, – предложил я.
Мещерский по-своему понял меня и поблагодарил взглядом.
Но у меня был личный интерес, весьма далекий от проявления такта и внимания…
Макаров в гостиной на ходу защелкивал свой «дипломат», когда я перехватил его и, бросив: «Минутку, доктор», почти втолкнул в свою комнату.
– В чем дело? – возмутился он.
– Что с Мещерским? – в лоб спросил я.
– Я не собираюсь вам об этом докладывать, – ответил настолько нервно, со срывом, что сразу стало ясно: не я первый задал этот вопрос. Я так и спросил:
– Кто интересовался в Москве состоянием его здоровья?
Он промолчал.
– Вам что, непонятен вопрос? Я задаю его прежде всего в интересах самого Мещерского. И в интересах вашей личной безопасности, кстати.
Кажется, дошло. Во всяком случае, он отошел от двери и сел в кресло, положив «дипломат» на колени.
– Видите ли, принимая во внимание врачебную этику…
– Я постараюсь это учесть. – Я сказал это так, чтобы он понял: он не уйдет отсюда, не удовлетворив мое любопытство.
– Видите ли, Мещерский когда-то получил травму головы…
– Авария?
– Скорее что-то другое. Он не говорил мне об этом…
Понятно. Рукояткой пистолета приласкали.
– У него развился какой-то прогрессирующий негативный процесс. Он постепенно теряет память. Но… как бы сказать… Теряет ее выборочно.
– Вот здесь помню, а вот здесь – нет? – с жесткой иронией уточнил я.
– Что-то в этом роде. Видимо, еще в начале заболевания он импульсивно дал сигнал мозгу забыть то, что нельзя помнить. Вам ведь известен отчасти прошлый образ его жизни? Тогда вам должно быть понятно его стремление. Он, например, практически не помнит ничего, связанного с прошлым Виты, со своими личными, я бы сказал, неблаговидными поступками…
Я бы сказал – преступлениями. И еще бы я сказал: а не морочит ли он вам голову, наш милый доктор? И мне – тоже.
– Кто интересовался в Москве его здоровьем?
Он опять помолчал.
– Я не знаю этого человека. Он пришел ко мне в клинику. Назвался очень простой фамилией – Иванов, Петров, Сидоров. Отрекомендовался другом Мещерского, его деловым партнером, выразил беспокойство некоторыми странностями в поведении, забывчивостью, в частности. Попытался, очень вежливо, кстати, но настойчиво, выяснить, насколько эти странности связаны с его заболеванием. Мне все это показалось подозрительным, и я отделался общими словами. Уходя, он дал мне понять, что наш разговор будет иметь продолжение и что в моих интересах сохранить его в тайне, особенно от Мещерского.