Ольга, лесная княгиня - Елизавета Дворецкая

– Глаза отводит, – шепнул Перенег Нудяте. – А злодей наш тем временем утечет.

– Но не воевать же его, собаку! – Нудята окинул взглядом укрепления. – Вон, у них стена какая высокая, а дружины против нашей вдвое.

– Больше того! – добавил Ульв. – Я очень прошу тебя не возвращаться домой, пока мы не договоримся. Менее всего я хочу, чтобы между нами возникла вражда, которая так плохо скажется на всех наших делах.

Ульв понимал, что у него будут большие неприятности, если Дивислав в отместку перекроет путь в Ловать. Тогда он обязан будет пойти на кривичей войной, чтобы расчистить путь для торговых гостей. А ввязываться в войну он не хотел: это откроет его спину для желающих занять выгодное место. Даже от Хакона ладожского, любимого родича и зятя, можно ожидать чего угодно.

Словенск, вытянувшийся вдоль длинной узенькой речки, не имел укреплений и городом не был. Зато именно здесь находилось истинное сердце ильменских поозер: они осели здесь почти пять веков назад. Как уверяло предание, там уселся пришедший с юга по Ловати князь Словен, отчего род пришельцев, расселяющихся среди чуди и голяди, стал зваться словенами.

Князь, сидевший в Словенске, считался старшим из пяти князей малых племен вокруг озера и до сих пор собирал подать «на богов» для главного племенного святилища в Перыни.

За последние века Словенск не раз подвергался разграблениям, они прекратились только тогда, когда князь Гостилюб, дед нынешнего Унегостя, признал власть Тородда конунга из Волховца и стал платить ему дань.

Так с тех пор и продолжалось: Словенск властвовал над малыми князьями, а сам платил дань руси.

Увидев перед собой вооруженную дружину, местные жители сперва испугались, но те лишь попросили приюта, и вскоре Дивислава с нарочитыми мужами провели к князю Унегостю.

Дивислав был так мрачен, что с трудом находил силы учтиво отвечать на приветствия и расспросы хозяев. Больше всего он хотел знать: действительно ли Бодди со товарищи уехал или Ульв прячет его?

Но на этот вопрос князь Унегость ответить не мог.

Это был мужчина уже в годах, давно выдавший замуж всех дочерей и переженивший сыновей, рослый, худощавый, с продолговатым костистым лицом и впалыми щеками. Усы и борода у него росли клоками, каждый из которых жил будто сам по себе и торчал в свою сторону, а в седой, пегий и ржаво-рыжий цвет природа окрасила эти клочки безо всякого цельного замысла, как попало.

– Вроде приезжали к нему люди в эти дни… – Князь неуверенно переглядывался со своей дружиной и домочадцами. – А вот остались или дальше поехали… Я ж не слежу за ними, мне своих забот довольно. Ульв за проезжающими глядит и с них шеляги берет, его и забота…

Глядя, как старик мнется, Дивислав заподозрил, что тот знает больше, чем говорит, но не хочет неприятностей. Ведь если он выдаст то, что Ульв предпочитает скрыть, может этим повредить себе. Князь Поозерья находился в полной власти Ульва, имевшего под рукой сильную дружину, и не хотел с ним ссориться.

Рассказ о проступках Бодди все выслушали с полным сочувствием и пониманием. Завидев в глазах Унегостя и его домашних яркое любопытство, Дивислав заставил себя подробно рассказать о случае с Всевидой: иначе по Ильмень-озеру разойдется совсем иной рассказ о том, как именно Бодди «обидел» его жену. Сраму потом не оберешься.

– Да уж, такие они, племя проклятое! – сказал Гостомысл, один из младших сыновей Унегостя.

Он был почти ровесником Дивиславу, всего на пару лет моложе. Уродился он явно в мать: пониже ростом, чем отец, плотный, круглолицый, только буйные светло-русые кудри жили своей жизнью, как у отца, несмотря на носимый им у пояса красивый привозной гребешок из самшита.

– Сколько наш род на этом месте сидит, столько почти от них житья нет, – горячо продолжал он. – Вам там еще хорошо, до вас не всякая дрянь доходит, а у нас тут… Теперь вот этих Туродичей посадили к себе на шею. Они нас подряжались от прочих волков оборонять. И что – обороняют?

– Да ладно тебе! – пытался его унять старший брат, Требогость. – Мы не видели, как было, когда на Волховце дружина не сидела. А дед рассказывал. Ты еще не родился тогда, а я помню…

– Да толку от того, что они там сидят? – горячился Гостомысл, видимо, не в первый уже раз. – И почему они? Дань с нас берут! Чем они так хороши, чтобы мы, старший словенский род, им дань платили? Да наши предки тут сидели за три века до того, как тут в первый раз про них услышали. Мы здесь всегда были и всегда будем. От разбоев нас защищают?! А я не просил меня защищать! Что, сами не можем? Руки слабы, копья держать не умеют? Посади меня в Волховец – я не хуже справлюсь! И дружину наберу! Или у словен мужиков и отроков неробких не осталось? Будет серебро – будет и оружие, и кольчуги, и шеломы, и дружина будет. Обойдемся и без Туродичей! Эх, мал я был, когда Ульв со старым Синеусом ратился – вот тогда надо было… Собрали бы войско да прихлопнули их обоих разом, пока они между собой дрались. Упустили случай, теперь опять дань платить!

– Перестань, Гостяйка! – прикрикнул на него отец. – Доболтаешься до беды!

– Твой сын дело говорит! – поддержал Гостомысла Дивислав. – Посади его с дружиной в Волховец – уж он-то ни одной гниды варяжской на наши земли не пропустит! Зачем вы дань даете на чужую дружину, когда можно на свою? А сколько серебра и прочего добра в варяжские руки уходит, а могло бы быть вашим!

По лицам он видел, что ненависть и зависть к варягам, занявшим такое выгодное место и захватившим власть над людьми и серебром, давно уже точит души словен.

– А если самим сил не хватит, так найдется кому помочь, – продолжал Дивислав, видя, что его вполне понимают. – А то перед богами и чурами стыдно: мы, потомки богов наших, каким-то волкам заморским платим. С нашей земли им даем такие прибытки получать! Земля эта наша, наших отцов и дедов, и коли ездят через нее торговые гости, так нам и получать с них шеляги! Почему чужим отдаем?!

Ему отвечал еле слышный ропот – казалось, он исходит не из сомкнутых уст, а из самих сердец словенских нарочитых мужей.

– Нет, ты, друг дорогой, эти речи оставь! – с неудовольствием возразил Унегость. – Ты живешь далеко, а мы близко. Ты приехал и уехал, а нам здесь и дальше жить, землю пахать, детей растить. Ульва так просто не сковырнешь, ведь не прыщик! У него и в Киеве родня, и в Плескове скоро будет родня. Слышал ведь, что он за сына своего берет дочь плесковского князя?

– Не дочь, а племянницу по сестре, – поправил Дивислав.

– Ну, хоть так. Допустим, мы соберемся, ты поможешь, Будогостичи помогут… Побьем варягов, сами в Волховце сядем. А дальше-то? Киевский князь за родню обидится, – он на Ульвовой дочери женат – и наши товары в Греческое море не велит пропускать. Мы на Варяжское – а там, в Ладоге, тоже родня Ульвова сидит. Мы через Плесков на Варяжское море – а и там Ульвова родня! – Унегость развел руками и хлопнул себя по бедрам, выражая безнадежность положения дел. – На Волгу попробуй – и там русы с дружинами. И хоть ты тресни! Не будет тогда ни гостей торговых ниоткуда, ни паволок, ни серебра. И что толку тогда с этого Волховца? Тут не только городец взять, тут связи нужны. Такие дела с разбегу не делаются, тут вам не костер купальский…

Он с досадой покосился на младшего сына, который, видимо, уже давно и часто смущал словен подобными разговорами.

Дивислав взглянул на Гостомысла: тот промолчал, но, судя по его глазам, был не прочь еще поговорить с гостем.

Когда отец не будет слышать.

Назавтра в Словенск явился Герлейк ярл, приближенный Ульва. С ним было всего пять человек, но они приехали верхом, возле их седел были приторочены какие-то мешки.

– Я приехал передать тебе, князь Дивислав, предложение от Ульва конунга. Он сожалеет, что тебе был причинен ущерб на твоей земле. Конунг не может позволить тебе искать мести на той земле, где он отвечает за мир, но больше всего желает сохранить мир с тобой. Поэтому он предлагает тебе принять от него подарки во искупление твоего ущерба и обиды, а также обязуется больше никогда и ни в коем случае не пропускать твоего врага через свои владения. Возможно, ты захочешь посмотреть подарки, пока будешь думать над ответом?

– Давай-ка, показывай! – оживленно предложил Унегость, по лицу Дивислава видя, что тот не готов с ходу отвергнуть протянутую для примирения руку варяжского конунга.

Дивислав тоже понимал, что его ссора с хозяином волховского пути очень дурно скажется на торговле и на отношениях со всеми соседями. Собственные старейшины не скажут ему спасибо, если он лишит их возможности сбывать бобров, куниц, воск и лен в обмен на серебро и паволоки.