ТАСС не уполномочен заявить… - Александра Стрельникова

«Ну, еще бы. Где уж вам, утонченным аристократам, с какими-то даже особенными благородными болезнями генной непереносимости, терпеть дурь и перегар спивающейся страны, — подумала она. — Это нам — „совковым“ и „соховым“ куда привычнее».

Вслух же, отстранившись от Михаила и чуть приходя в себя от услышанных комплиментов, она, как бы, между прочим, поинтересовалась:

— Где же ты нашел этот предмет?

— Это не я, — улыбнулся Михаил, — это горничная. Она нашла это почти под потолком, когда вытирала с гардероба пыль.

— А-а-а, — протяжно сказала Лариса. — Наверное, тебе было неловко?

— Что ты, что ты… Я был так горд, так просиял, когда она спросила, не моей ли гостье это принадлежит. А аромат, точнее, букет ароматов, который от этого предмета исходил, вызвал во мне бурю таких ассоциаций, что я сразу вспомнил…

— Это хорошо, что нашлась парная вещь, — выдавила из себя Лариса, просто чтобы хоть что-то сказать. — Просто примета есть такая…

— А, так я, наверное, до сих пор неженатый, потому что во всех гостиницах теряю носки…

— Ну, ну, не передергивай, — усмехнулась журналистка, — я-то помню, что ты сказал мне при нашей первой встрече на интервью.

— И что же?

— Что ты женишься не раньше тридцати пяти лет, а сейчас тебе только тридцать…

— Ой, да мало ли что я там плел, ведь я уже говорил, что у меня сразу крышу снесло от твоего присутствия…

— А мне показалось, что это твоя жизненная установка на ближайшие годы.

— Даже если это и так, Лорик. Да, говорил. Да, я так считал. Но жизнь ведь может вносить и свои коррективы.

— Хорошо вам, мужчинам, — вздохнула журналистка. — Вам легче что-либо планировать в этой жизни. А мне вот уже двадцать девять, а я и в карьере не достигла того, чего хочу, да и в личной жизни тоже…

Тут Лариса запнулась и посмотрела на Михаила с нежностью, откровенно любуясь им.

— Мишель, — вдруг сказала она, подчиняясь какому-то внутреннему порыву, который был явно сильнее ее. — Ты только не смейся надо мной. Или спиши это на мою «естественность и непосредственность», как ты выразился…

Музыкант с интересом смотрел на Ларису.

— Понимаешь, я хочу попросить тебя об одной вещи, точнее, даже не вещи, — женщина была в нерешительности, вообще-то, мало свойственной ее характеру.

Она шумно вдохнула воздух.

— Нет, не могу, когда ты так на меня смотришь. Можно, я шепну тебе это на ушко…

Лариса наклонилась к Михаилу и тихонько проговорила:

— Обещай… Я хочу… Нет, я прошу тебя, умоляю… Понимаешь, если я однажды решусь… родить ребенка, то я хочу, чтобы это был только ты. И никто другой. Понимаешь? Я хочу, чтобы он был весь повторением тебя: глаза и ресницы, роскошные волосы. Вся твоя благородная порода и стать…

У Михаила выражение лица было еще более восторженное, чем тогда, когда Лариса поведала о том, как ее сразило его фото в журнале.

— Лорик, что, по-твоему, должен делать мужчина, которому только что признались в бесценности его генофонда? — сказал Михаил, начиная приходить в себя от комплимента, который он никогда еще не слышал в своей жизни. — Говорю же тебе: поехали сейчас, не сходя с поезда, со мной в Ленинград. Я представлю тебя родителям, как свою невесту, разумеется, если ты не возражаешь, — и он вопросительно посмотрел на Ларису.

О! — и женщина мечтательно вздохнула. — «Не обещайте деве юной любови вечной на земле». К тому же, если дева не так уж и юна.

— Я чего-то не врубился насчет каких-то дев, — напрягся Михаил. — Лорик, ты, наверное, не поняла, что я только что сделал тебе предложение руки и сердца?

— Всё я поняла, Мишель. Ну, и ты должен меня уразуметь, — уклончиво ответила женщина, ласково проводя рукою по его кудрям. — Для таких вещей нужно время, как, впрочем, и для тех, о которых я тебя попросила. И оно у нас есть еще пока. Немного, но есть.

— А вот я бы этого не сказал, — дернулся Михаил, глянув на свои наручные часы. — До отправления поезда осталось пятнадцать минут.

И тут Лариса вздрогнула, как лошадка, которую только что подстегнули вожжами.

И она затараторила, словно, боясь чего-то недосказать:

— Я, конечно, не ангел, Мишель. Отнюдь. И хочу, чтобы ты это знал. Я могу быть стервозой, еще какой…

— Да ну? — засомневался Михаил.

— Да, это правда. Но поверь, всё же, я — еще не самая худшая из женщин. А ты… Ты не знаешь, какие бывают бабы, на что они способны. Вот так подпоит тебя какая-нибудь, а через девять месяцев скажет тебе, что ты папаша ее ребенка. А ты ничего не помнишь…

Михаил рассмеялся.

— Лорик, мне так приятна твоя озабоченность. Или ревность? Но, поверь, не такой уж я простой. Да и к тому же, подпоить меня не просто.

— Но, ведь, я…

— Ты — это ты. И я сам этого хотел, и именно с тобой. Повторяю это в сотый раз.

Он обнял Ларису. И тут в дверь купе постучали.

— Провожающие, поезд отходит через пять минут, — деликатно напомнил певучий девичий голосок.

Михаил неохотно распахнул купе, вежливо поблагодарив за напоминание молоденькую проводницу.

— Я не должен тебя выпускать из вагона, но не смог уговорить…

— Но мы, ведь, совсем ненадолго прощаемся, Мишель? Позвони, как доедешь, как пойдет твое лечение. Я всё хочу знать. И умоляю: не пей и стерегись баб и теток, о которых я тебе говорила… Только не пей, — умоляющим голосом повторила она напоследок.

Купе Михаила было рядом с купе проводницы и, конечно же, девушка слышала эти слова. Она с удивлением и опаской посмотрела на молодого импозантного вида мужчину и невольно подумала: «Неужели вот этот красавец — бабник и пьяница»?

А Лариса, выйдя из поезда, подскочила к окну, потерла кожаной перчаткой заиндевевшее стекло, в котором виднелся Михаил.

— Так ты мне не ответил, — громко выкрикнула Лариса, заглатывая морозный воздух. — По поводу моей просьбы.

Крикнула громко. Михаил отчетливо разобрал ее слова.

Он улыбнулся, кивнул. И Лариса смогла по его губам прочесть короткое слово «да». При этом мужчина беспомощно развел руками в стороны, мол, как же он может отказать. Она именно так поняла этот жест.

И в тот же миг состав дернулся, ожил, фыркнул и тронулся. Женщина какое-то время двигалась вместе за поездом, пока позволяла скорость. Уже на выходе с перрона, она поскользнулась на ледяном ухабе. Ударила колено так сильно, что даже не смогла сразу подняться от боли. Ей помогли веселые парень и девушка, которые, очевидно, тоже кого-то провожали. Они подхватили ее под руки и довели до ближайшего пластмассового кресла на вокзале.

Когда молодежь ушла, Лариса заплакала от боли. Она расстегнула немного сапог и стала тереть ушибленное место. Но рассиживаться было некогда, ведь минут через пятнадцать должно было закрываться метро «на вход» для пассажиров. И Лариса, прихрамывая и кляня высокие каблуки, кое-как доковыляла до подземки.

Она ехала почти в пустом вагоне электрички. Когда закрывала глаза, то представляла себя сейчас в поезде с Михаилом. И чувствовала, что и пианист в эти мгновения тоже думает о ней. Находясь на небольшом расстоянии от близкого ей человека, она всё еще ощущала себя единым целым с ним, и не сомневалась, что и Михаил чувствует то же самое. И это целое, удаляясь друг от друга, должно было разъединиться на две половинки. От этого было ужасно больно. И почему-то вдруг, именно сейчас, на память пришли слова из песни Петра Лещенко, записи которого так любил слушать ее отец:

Мы так близки, что слов не нужно,Чтоб повторять друг другу вновь,Что наша нежность и наша дружба —Сильнее страсти, больше чем любовь…

Ларисе тоже нравилась эта песня. Но почему-то ее женский ироничный ум отказывался принимать эти слова на веру. И она считала, что автор, написав, эти строки, всё же, немного слукавил для красного словца: уж если близки, так какая там дружба… Так не бывает. И вот сейчас почему-то память сама выдала эти строки.

И женщина вдруг сердцем ощутила то, чего не могла понять умом. И заплакала. Лариса подумала еще о том, что, может быть, это даже где-то было предопределено свыше, что всё получилось именно так. Нет, не рецидив болезни Михаила, конечно, в котором виновата только она. А в смысле — Адама и Евы…

С такими мыслями, с красными глазищами и хлюпающим носом она выпорхнула на своей станции метро, где ее поджидал отец, по причине холода спрятавшийся под козырьком вестибюля.

— Да сидел бы ты дома по такому морозу, — сказала Лариса. — Охота тебе…

— Охота — не охота, возразил отец, — а «атмосфера общественная», как ты выразилась, сама знаешь какая. И я не хочу, чтоб тебе шапку с головы сорвали, а заодно и шубку прихватили. Да еще и напугали. Вот выйдешь замуж, будет мужик о тебе твой заботиться, а пока…

— А я подумала, ты привыкаешь обходиться без автомобиля, — вяло попыталась пошутить дочка, желая ускользнуть от темы, которая ее изрядно утомила. — И добавила вполне серьезно, — мне кажется, что я заболеваю. Не пойду завтра на работу, врача вызову.