Семь дней - Деон Мейер

Может быть, она в душе?

Надо было позвонить раньше. А сейчас лучше всего съездить к ней и проверить.

Гриссел нашел в списке контактов номер Купидона и позвонил ему, потому что в конце совещания бригадир Мани многозначительно сказал ему:

— Бенни, люди выстраиваются в очередь, чтобы тебе помочь. Воспользуйся ими!

— А я думал, ты никогда не позвонишь, — ответил Купидон с плохо скрываемым упреком, словно капризный мальчишка-подросток. Гриссел сразу вспомнил Фрица и его желание сделать татуировку.

— Вон, я только что вышел с совещания у Мани.

— Да я ведь просто так говорю, напарник!

— Дело я занесу к тебе в кабинет. Почитай, вдруг тебе удастся что-нибудь в нем нарыть. Завтра в десять я договорился о встрече с Рохом, бывшим бойфрендом убитой. Если захочешь поехать со мной, подваливай где-нибудь к половине десятого.

— Отлично!

Бенни попрощался и отключился, потом достал из папки белый конверт с рискованными фотографиями. Завтра утром, до поездки в Стелленбош, он хотел поговорить с Анни де Вал, фотографом, которая снимала Ханнеке Слут. Он знал, что Купидон непременно найдет что сказать о фотографиях, и был совсем не в настроении для подобных шуточек.

С работы он вышел около половины десятого. К разговору с Фрицем пришлось морально готовиться. Главное — не задавать вопросы, которые вызовут его отторжение. Не спрашивать «Где ты?» или «Что ты делаешь?», потому что ответом на подобные вопросы неизменно служило:

— Папа, ты что, не доверяешь мне?

После развода их с Фрицем отношения осложнились. В отличие от снисходительной и по-матерински заботливой Карлы сын во всем обвинял его. Гриссел осторожно напомнил Фрицу, что он выполнил все условия ультиматума, который поставила ему Анна, и не пил сто пятьдесят семь дней. А потом она ему призналась: «Я полюбила другого». Адвокатишку с БМВ, в дорогом костюме, с прилизанной челкой…

Фриц возразил:

— Папа, но ведь до этого ты пил тринадцать лет!

Чистая правда.

Гриссел набрал номер сына.

— Все ясно, значит, Карла уже настучала! — с ходу заявил Фриц.

— Насчет чего настучала?

— Да насчет тату! Вот змея!

— Фриц, как ты?

— Папа, мне восемнадцать лет, если я захочу, то имею право наколоть себе тату. Мы живем в свободной стране!

— Как у тебя прошли выходные?

— Ты совсем не об этом хотел поговорить! Ты никогда не звонишь мне в воскресенье вечером!

Гриссел сдался:

— А мама согласна?

— Карла пока еще не нажаловалась маме, но это вопрос времени. Учится в университете, а до сих пор ведет себя по-детски.

— Фриц, татуировка — дело серьезное.

— Пап, да я маленькую. На плече.

— А Карла говорит, что на всю руку.

— Она врет, мать ее так и растак!

— Фриц, не ругайся!

— У тебя научился, папа.

Туше!

— Что за татуировку ты собираешься наколоть?

— Да тебе-то какая разница?

— Мне просто интересно.

— Предупреждаю, тебе не понравится.

— Ну, все равно, скажи.

Долгая пауза.

— «Пэроу рулит».

— «Пэроу рулит»?

— Ну да… — вызывающе ответил Фриц.

— Потому что ты играешь в группе Джека Пэроу?

— Нет, папа. Потому что в Пэроу мои корни.

— Ты родился в клинике в Панораме, а вырос в Бракенфелле.

— Зато ты, папа, вырос в Пэроу. Я некоторым образом тоже выходец из рабочего класса.

Гриссел вздохнул. Он подозревал, что слово «Бракенфелл» слишком длинное и не поместится на тощем подростковом плече. Потому-то Фриц вдруг и вспомнил о своих якобы «рабочих» корнях и об отцовской родине. Ну а «рабочий класс» — чистый хип-хоп.

— Окажи мне одну услугу, — попросил Бенни.

— Какую, папа?

— Подожди всего неделю.

— Чтобы папочка обо всем сказал мамочке.

— Я ни слова ей не скажу. — Все равно они с Анной ни о чем не могут говорить не ссорясь. Пожалуй, и в желании сына сделать татуировку Анна тоже обвинит его.

— Клянешься, папа?

— Клянусь.

Долгая пауза.

— Ладно!

Он сразу все понял, когда толкнул входную дверь. Она оказалась незапертой.

Саму Алексу он нашел в гостиной. Она свернулась калачиком в большом мягком кресле и тихо посапывала. На ковре валялся пустой бокал, на столе стояла бутылка джина, на три четверти пустая. В пепельнице гора окурков.

Он тихо выругался. Ничего не смог с собой поделать.

Сначала он взял бутылку и вылил остатки в раковину. Запах ударил ему в ноздри… Джин он никогда особенно не любил, но желание испытать, на что он способен, парализовало его. Когда он держал бутылку над раковиной, он застыл на месте. Мозг приказывал: «Возьми бокал, налей чуть-чуть!»

Он заставил себя встряхнуться. Выкинул пустую бутылку в мусорное ведро. Где она ее раздобыла?

Бенни поднялся на второй этаж, заглянул в спальню Алексы. Кровать не была расстелена. Он откинул покрывало, разгладил простыню. Вернулся в гостиную. С большим трудом разбудил ее. Она была очень пьяна, бормотала что-то бессвязное. Когда он попытался поставить ее на ноги, тело ее обмякло, как у тряпичной куклы. От нее пахло спиртным, потом и табаком. Вторую ночь подряд они с трудом поднялись вместе на второй этаж. Наконец он уложил ее в постель.

— Г-где ты?.. — с трудом спросила Алекса, уже закрыв глаза.

Гриссел присел на край кровати.

— Г-где ты был?

— На работе, — тихо ответил он.

Она медленно открыла глаза.

— Ос-станься… пожалуйста, — с трудом выговорила она.

— Останусь, — обещал он.

Алекса закрыла глаза и сонно кивнула.

День третий

ПОНЕДЕЛЬНИК

17

Утром, без четверти шесть, он принес Алексе кофе, поставил на тумбочку у кровати, сел рядом и попробовал разбудить ее. Несколько раз окликнул ее по имени. Наконец она пошевелилась и открыла глаза.

Выглядела она ужасно: бледная, лицо одутловатое, в красных пятнах, глаза налились кровью. На подбородке след от высохшей слюны. Сначала она не могла понять, где находится, сказала: «Что?» — и попыталась сесть.

— Я сварил тебе кофе.

Она села, опираясь на подушку, постепенно начиная соображать.

— Не хочу, чтобы ты видел меня такой, — сказала она, закрывая лицо руками.

Вчера вечером, когда она, мертвецки пьяная, спала в гостиной, ей было все равно, какой он ее увидит.

Язвительные слова уже готовы были слететь с его губ, но тут он вспомнил, что все это уже было, было… Только наоборот. Он вспомнил, как реагировала на его выходки Анна. Как упрекала его в часы тяжкого похмелья, как по утрам вызывала его на серьезный разговор. Вспомнил он и свои ответы — вызывающие и жалкие, и попытки как-то оправдать себя. Прошлое окружило его и не желало выпускать.

Бенни понял, что страшно устал — две ночи подряд он почти не спал. Он был взбудоражен, волновался за Алексу, то и дело просыпался в чужой постели. Судя по всему, и сегодня день будет трудным. Он заговорил:

— Двести семьдесят дней назад мой тогдашний начальник, Матт Яуберт, выволок меня из-за стола, потому что я явился на работу пьяный. — Говорил он жестко, без всякого сочувствия: если он и испытывал какое-то сочувствие к пьяной Алексе, оно испарилось за ночь. — Он повез меня в Бельвиль, где познакомил со Старым Ханжой. Когда-то Старый Ханжа служил санитарным инспектором в Милнертоне. У него было все — жена, дети, дом. Но он все пропил, стал бездомным бродягой и поселился в парке. Из имущества у него была только старая магазинная тележка. В тот день я злился на Матта. Как он мог сравнивать меня со Старым Ханжой? А потом я понял, что иду той же дорожкой.

— Не хочу, чтобы ты видел меня такой, — повторила Алекса.

— А я не хочу, чтобы ты выбросила свою жизнь на помойку… Особенно сейчас.

Она сидела, по-прежнему закрыв лицо руками, и молчала.

— Где другая бутылка?

Она не ответила.

— Алекса!

Она согнула ноги в коленях, обняла их руками и прижалась к коленям лбом.

— Куда ты ее спрятала?

Она с трудом показала пальцем на туалетный стол.

— В каком ящике?

— В третьем.

Гриссел встал, выдвинул ящик. Порылся в стоике нижнего белья, нащупал бутылку. Снова джин.

— Больше нет?

Алекса покачала головой, по-прежнему не глядя на него.

Он снова подсел к ней с бутылкой в руках.

— Ты купила ее в отеле, — уверенно заявил он, увидев, что бутылка откупорена.