Анонимный заказчик - Сергей Высоцкий

Больше ребята своего аккордеона не видели.

Подводы пришли к станции только к полудню. Дядя Коля ругался с извозчиками, помогал ребятам рассаживаться с узлами на телегах. Почему-то получилось так, что Зое и Игорю надо было грузиться на разные подводы. Они запротестовали. Зоя расплакалась, и дядя Коля посадил их вместе.

Лесная дорога была разбита, колеса вязли в грязи по ступицу. Несколько раз делали остановки. Распоряжался всем уже не дядя Коля, а старый мужчина, воспитатель из детского дома, куда они ехали. Ребятам дали поесть - по кружке холодного молока да по большой шаньге - круглой лепешке с картошкой. Во время одной из таких остановок к подводе, где ехали ребята, подошли три парня.

- Эй вы, дистрофики, - тихо сказал один из них - Корнилов узнал голос того, который приставал к Зое еще на станции. - Гоните ваши узлы. Пикните - пришью.

Корнилов осторожно вынул из кармана своего осеннего пальтишка маленький револьвер, семейную реликвию Зоиной семьи, и взвел курок. Сколько раз, еще в Ленинграде, когда никого не было дома, он вынимал из тайника эту любимую свою игрушку и любовался ею. То высыпал маленькие патроны из барабана, то осторожно засовывал их в гнезда, взводил курок и целился в воображаемого врага - этим врагом всегда был человек со зловещим фашистским знаком на каске и с черными усиками, как у Гитлера, над тонким змеиным ртом.

- Долго я ждать буду! - прошипел парень. И Корнилов выстрелил наугад в темноту. Выстрелил, не думая о последствиях, о том, что его ждет. Его трясло, то ли от холода, то ли от внезапно нахлынувшего бешенства. Он снова видел перед собой эту проклятую каску и тонкий змеиный рот.

Кто-то закричал. Заржали и вдруг понесли лошади.

- Эй, эй! - завопил мужской голос. Корнилов узнал голос возницы. Услышал быстрые, чавкающие по глинистой дорожной каше шаги бегущего человека. - Стой, родные! Стой! - кричал он. И кони, наверное, узнали голос своего хозяина. Остановились.

Прибежали учитель с дядей Колей.

- Молчи! - успел шепнуть Корнилов Зое. У него была мысль швырнуть револьвер в лес, в темноту, но вместо этого он сунул его в сено, на котором они сидели.

- Что тут произошло? - спросил воспитатель.

- Кто-то стрелял, - сказала Зоя.

- Кто стрелял? Откуда? - испуганно крикнул дядя Коля.

- Из лесу. Как просвистит над головой! - соврал Корнилов.

- Кто ж тут может стрелять?

- Может, дезертир какой? - предположил возница. - У нас тут месяц назад милиция поймала одного. В землянке жил. И ружье имел.

Обоз потихоньку тронулся. Словно почувствовав что-то, дядя Коля сел на подводу, где ехали Зоя с Игорем, но ни о чем не спрашивал. Молчал всю дорогу.

Когда ночью они наконец добрались до места - старинного пермяцкого села, в котором размещался детский дом, среди их команды недосчитались троих. И у многих ребят недоставало вещей - то узла, то чемодана.

- Такая дорога, - проворчал дядя Коля. - Одни ухабы, все кишки растрясло. Немудрено было и узлы растерять.

- А дети? - спросил воспитатель. - Куда девались три парня? Надо же поиски организовать.

- Ищи ветра в поле, - усмехнулся эвакуатор. - Эти уже по три побега имеют. Я думал, они еще из поезда слиняют. Навязывают всякую шантрапу. Ворье.

А Корнилов был уверен, что и эти парни и дядя Коля - одна шайка-лейка. Куда бы он тогда пристроил их аккордеон? Ведь еще на станции он положил футляр с аккордеоном на одну из подвод, а сейчас остался с потертым портфелем. О том, попал он или не попал в грабителей, Корнилов тогда особенно не задумывался. Только горевал, что револьвер свой в сене уж не нашел. Дорога и впрямь была тряская. Где-нибудь и выпал он в осеннюю грязь...

Месяца через три в их детдоме снова появился дядя Коля. Привез очередную партию ребятишек. Наткнувшись в коридоре на Корнилова, он круто развернулся и хотел было улизнуть, боялся, наверное, что Игорь спросит его про аккордеон. Но Корнилова интересовало совсем другое. Набравшись смелости, он окликнул дядю Колю, и тот нехотя остановился.

- Новеньких привезли? - как ни в чем не бывало спросил Корнилов. Ленинградцы есть?

- Есть. Трое.

- А те? Что по дороге прошлый раз сбежали?

Эвакуатор усмехнулся, обнажив свой золотой зуб.

- Вон тебя кто интересует... Кентора блатная. Взяли их на станции с ворованными вещами. Теперь уже их не детский дом ожидает. Другой дом, паря.

- Всех троих взяли? - спросил Корнилов, и этим выдал себя дяде Коле с головой. Тот внимательно, словно впервые увидел, оглядел Корнилова злыми, с прищуром глазами и подмигнул по привычке.

- Здоровьичком, значит, ихним интересуешься? Ну, смотри, паря, смотри. Не столкнись с ними где-нибудь нос к носу. - Он, не прощаясь, повернулся спиной и пошел по своим делам.

...Через два дня, когда дядя Коля уже уехал, в детский дом пришел милиционер и долго сидел в кабинете у директора. Потом туда вызвали Корнилова.

Директриса Викторина Ивановна молча показала ему на стул. Корнилов сел.

- Этот, что ли? - спросил милиционер.

Викторина Ивановна кивнула.

- Мальчик, у тебя оружие есть? - спросил милиционер.

- Какое оружие? - глядя в пол, ответил Корнилов.

- Огнестрельное, - рассудительно сказал милиционер. - Из которого стрелять можно. Наган, например, или обрез. А может, мелкокалиберка.

- Нету у меня ничего.

- А говорят, есть.

- Кто говорит? - тихо спросил Корнилов, холодея от мысли о том, что могла проговориться Зоя.

- Люди говорят. Письмо написали в милицию, что ты пистолет прячешь. Зачем он тебе, мальчик? Фашист от наших мест далеко, это в Ленинграде мог бы пригодиться, а здесь ни к чему. - Милиционер говорил рассудительно, по-доброму, словно угадывая мысли Корнилова. Слезы против воли вдруг закапали у него из глаз, и он уже хотел все рассказать, но испугался - а вдруг дядя Коля соврал ему и он все-таки не промахнулся.

- Ну ладно, ладно, - ласково сказал милиционер, - не плачь. Все вы, дистрофики, такие чувствительные...

Он, как и тот подонок, назвал Корнилова дистрофиком, но столько сочувствия было в его словах, что теперь уже Игорь разревелся по-настоящему.

- Ну ладно, ладно, - милиционер встал, положил ему на плечо тяжелую руку. - Не реви, не реви. Отдохнешь у нас на свежем воздухе, на шанежках да на молочке, и повеселеешь. А обыск я все же сделать должен, - обернулся он к директрисе. - Пускай малец покажет, где постель и вещи.

- Вещи в бельевой хранятся, - сказала Викторина Ивановна.

- Ну вот и хорошо.

Они пошли вместе, и милиционер дотошно прощупал матрас и подушку на койке Корнилова, заглянул под кровать, в тумбочку.

В бельевую позвали и Зою - вещи-то были их общие. Викторина Ивановна сама открыла чемоданы, разворачивала перед милиционером каждую вещичку. Его внимание привлек набор десертных серебряных ножей. Ручки у них были расписаны чернью, да и вообще ножи походили на маленькие кинжальчики.

- Это уже непорядок, - сказал милиционер. - Это холодное оружие.

- Для фруктов ножички, - Викторина Ивановна взяла один, любовно провела по рисунку длинными пальцами, потом легко согнула лезвие. Видите? Им и курицу не зарежешь. Серебро. Гнется.

- Под вашу личную ответственность, - насупившись сказал милиционер и ушел, на прощанье взъерошив отросшие после стрижки в санпропускнике Игоревы волосы.

Они хотели укладывать все вещи назад, в чемодан и узлы, когда Зоя вдруг сказала:

- Давай разложим отдельно. Твои и мои. Так проще.

Корнилов даже не нашелся, что ответить. Стоял соляным столбом и смотрел то на Зою, то на Викторину Ивановну. Ему казалось, что раздели они сейчас весь свой багаж - и жизнь пойдет совсем по-другому Тоже разделится, разбежится по сторонам. И дружба разделится.

- А надо ли, Зоечка? - спросила директриса.

- Так удобнее, - сказала Зоя. - Игорева мама обещала разыскать моего дедушку. А может, папа найдется. Вдруг срочно придется уезжать?

Викторина Ивановна сердито передернула плечами.

- Ну, делитесь, делитесь. - И, вынимая из узла пальто или платье, спрашивала: - Это чье?

- Мое, - говорила Зоя. И правда, почти все вещи были из имущества ее тетки.

- Мое. Мое. Мое, - монотонно звучал Зоин мягкий голосок.

- Да твое-то здесь есть что-нибудь? - вспылила Викторина Ивановна на Корнилова. - Стоишь как истукан. Язык проглотил?

- У меня в том чемодане коллекция марок, - показал Корнилов на большой коричневый чемодан. - И чемодан мамин.

- Чьей мамы? - горестно спросила директриса. - Она ведь теперь у вас общая. Она ведь и Зоечку удочерила.

- Моей мамы, - ожесточился Корнилов. И вспомнил еще про большой микроскоп, лежащий в одном из тюков. Микроскоп, правда, был из Зоиной комнаты, но уж очень ему нравился. Он и засунул-то его тайком от матери. Микроскоп еще мой! И мамин платок пуховый. - Больше вспомнить он ничего не мог и так и остался бы со своими марками и микроскопом, завязанными в материнский пуховый платок, если бы Викторина Ивановна не ожесточилась и, уже не спрашивая Зою, не покидала на его сторону кое-что из вещей. Потом, когда Зоя через три месяца действительно уехала, разысканная дедом, эти тряпки Корнилову очень пригодились - весной было очень голодно, и он время от времени ходил с кем-нибудь из Своих новых друзей-детдомовцев в соседнюю деревню, выменивая вещи на теплые караваи хлеба, на большие замороженные круги молока - самого вкусного лакомства дет домовской поры.