«Штрафники, в огонь!» Штурмовая рота (сборник) - Владимир Першанин

Незаметно рассвело. Немцы под боком. Увеличенное вчетверо оптическим прицелом лицо немца смотрело, казалось, прямо на меня. Рядом винтовка. Неподалеку еще двое. Пулеметчик с легким пулеметом «дрейзе». Не стреляют. Слишком близко позиции. Ну и мы подождем. Появится поблизости снайпер или наблюдатель с оптикой – точно приметит. Торопиться нам ни к чему. Даже если хорошая цель с утра подвернется, весь день мы в этих воронках не продержимся. Высыпят десятка два 50-миллиметровых мин, расстояние плевое, а взрываются они едва земли коснутся. Предупредил я в очередной раз Макуху:

– Лежи и не высовывайся. Наблюдать буду сам. Травой хорошо замаскируйся. Не дай бог, летуны заметят. Ребята ушлые, молодые. И свои, не разбираясь, могут влепить очередь. Их никто не предупреждал, что снайперы в воронках прячутся.

Как назло, появляется то одна, то другая цель. То связист, почти не пригибаясь, по грязи шлепает, катушку тащит. У куста помочился, застегнулся, дальше побрел. Но эта цель так себе, мелочь. Разглядел «собаку», автоматическую 3 7-миллиметровку. Пятьсот метров с копейками. И командир орудия нет-нет да высунется, чуть не по брюхо. Подготовленный артиллерист. Если его ухлопать, потеря для врага немалая. Их по полгода учат, и хороших пушкарей всегда не хватает.

Как накликал летунов. Над самой головой пронеслись три штурмовика и два «Яка». Сжался в комок. Но все пять самолетов промелькнули мимо, вскоре застучали немецкие зенитные автоматы, грохнули взрывы бомб, застучали авиапушки. Назад вернулись все пять самолетов. Один «Як» дымил, делая нырки. Подстрелили. Но уже своя земля, не пропадет летчик.

А Макуха не выдержал. Увидел офицера, высунувшегося из-за бруствера. Командир взвода или роты наши позиции изучал. Я его тоже хорошо видел, даже без оптики. Словно судьбу свою фендрик испытывал. То в одном месте, то в другом месте появится, снова к биноклю прилипнет. Думаю с досадой, хоть бы его наши из «максима» пугнули! Молчат. А Макуха, про все забыв, решил отличиться. Я только успел негромко крикнуть:

– Стой! Нельзя.

И сразу выстрел. Был уверен мой напарник, что с двухсот пятидесяти метров не промахнется. А как потом целый день отсиживаться и где прятаться от мин, не думал. Поторопился. Пуля, наверное, в руку попала. Дернуло офицера, развернуло, бинокль подскочил, и сразу исчез фриц. Я от злости горсть земли сжал, едва жевать не стал.

– Уходим!

Поползли прочь от места выстрела. А там уже одна, вторая мина ахнули. Мокрые ошметки по спине застучали. Мины серьезные, восьмидесятимиллиметровки. Ныряем из одной воронки в другую, а очередная мина уже метрах в семи сбоку рванула. Ноги взрывной волной подбросило, ядовито пахнуло взрывчаткой. Макуха позади полз. Живой? Пока да. А что там через минуту будет… Кусты не слишком густые да еще по-зимнему голые. Увидели нас. Пошли пулеметные трассы. В метре над головой идут. Жутко. И еще эти чертовы мины. Все, конец! Такая мысль мелькнула у меня. Девятнадцать годков бог отмерил – весь мой век.

И на месте лежать нельзя. Накроет миной. И ползти не менее опасно. Пули визжат, воют, разрывные, как пистолетные выстрелы хлопают. Макуха голову приподнял:

– Колян. Что делать бу…

И не договорил. Мотнуло голову набок. Каску сорвало, из-под капюшона выбило. Подполз ближе. Готов мой Макуха! Вместе с каской голову навылет пробило. С правой стороны кусок кости торчит и течет красное с серым. С минуту я, как оглушенный, лежал. Пришел в себя от очередного взрыва и, уже не раздумывая, пополз к блиндажу. Полз так, что земля из-под подошв отлетала. Локтями лихорадочно отпихиваюсь, кажется, лечу над землей. Мама! Под носом очередь в чернозем вошла. Вторая в сантиметрах над головой, едва шапку не задела. Я каску на «охоту» не надевал. Тонкие у нас каски были, жестянки. Толку мало, а слышимость ухудшает. Третья очередь – и снова в меня. Сплошная, нескончаемая. Смесь из трассеров, разрывных и еще черт знает каких.

Но дополз я до блиндажа. Нырнул в дыру, не чувствуя вони. Присел в воду. Минут двадцать отходил, слушая, как взрываются мины и стучат пулеметы с обеих сторон. Потом захолодало, затрясло от ледяной воды. Вылезать боюсь. А тут еще вода от взрывов рябит и гонит ко мне чей-то давнишний труп. Отпихнул его прикладом. Вытерпел еще час и выполз под укрытие бетонных обломков. Немного отошел, кое-как дождался темноты и переполз к своим. Ротный-семь глянул на меня, мокрого, облепленного грязью.

– Убили напарника?

– Да. Может, вытащим?

Капитан проводил взглядом очередную осветительную ракету, выпущенную немцами. Неживой, мертвенно-белый свет заливал нейтралку. Ракета опускалась медленно, на маленьком парашюте.

– Пусть лежит. Чего людьми рисковать? У меня и так сегодня минами двоих накрыло. Наступление начнется, подберут, похоронят. Ладно, иди, чистись и шагай в свой штаб. На доклад…

Ординарец капитана дал мне воды, щетку, и спустя четверть часа я шагал к штабу батальона. В воздухе ощутимо пахло весной. Март на исходе. Было жалко Макуху, обидно, что капитан не предложил даже чаю. А мог бы и водки. Впрочем, за какой хрен? За то, что пролазал день безрезультатно, помощника погубил, да еще такую кутерьму поднял. Может, из-за нас с Макухой двоих бойцов в роте убило или ранило. Капитан сказал «накрыло». А насмерть или подранены – я спросить не решился.

Распутица и бездорожье ранней весны сорок четвертого года хоть и замедлили наступление, но фронт продолжал катиться на запад. Наш полк тоже готовился к наступлению. Помню, возле штаба толпились одетые в новую, необмятую форму наголо стриженные мальчишки, почти дети, парни постарше и пожилые, в моем понятии, лет за тридцать. Выделялись смуглые худые ребята из Средней Азии, державшиеся особняком.

– Откуда приехали? – спросил я у одного.

Тот неопределенно пожал плечами. Второй тоже не понял, а может, сделал вид, что не понял вопрос. Если бы мне кто тогда сказал, что большинству из них, ехавших долгие тысячи верст из своих далеких аулов и кишлаков, наша война совершенно не нужна, я бы возмутился и не поверил. Большинство из них погибнут в первых же боях, но уцелевшие быстро «вспомнят» русский язык и станут неплохими солдатами. Заматеревшие, в затянутых гимнастерках, с медалями, ладно сидевшими пилотками, они вольются в общий поток защитников и освободителей страны. Поэтому я терпеть не могу слово «чурка». Погибших узбеков, таджиков и многих других южан хоронили в тех же братских могилах, что и русских, украинцев, белорусов. У нас была разная вера, но над братскими могилами молитвы никто не читал.

Поступило новое вооружение. Противотанковые пушки ЗИС-З, станковые пулеметы Горюнова, более легкие, современные, с тонким стволом, не нуждавшимся в водяном охлаждении. В ротах стало заметно больше автоматов. Примерно треть восьмой роты была вооружена ППШ, с круглыми дисками и новыми рожковыми магазинами на тридцать пять патронов. Рожковые магазины были более надежными, чем диски, с их довольно сложной пружиной. Но стали поступать жалобы, что рожки легко выскакивают из пазов при резких движениях. Большинство бойцов предпочитали пользоваться старыми привычными дисками на семьдесят патронов. Их большая емкость давала преимущества в скоротечном наступательном бою, схватках в траншеях, когда некогда менять магазины.

Я продолжал выходить на «охоту», увеличивая счет убитых немцев. Когда он дошел до тридцати, комбат Орлов твердо пообещал написать представление на орден Красной Звезды. Но накопившаяся неприязнь к Орлову и пережитая не раз близость смерти изменили меня.

– Спасибо, товарищ майор. Вы меня и так медалями обвешали.

Орлов посмотрел сначала на телефонистку Люду, которая по-хозяйски крутилась в добротной просторной землянке, а на связи сидел молодой боец.

– Выйди, Людмила, – тихо проговорил он.

Женщина молча удалилась, а майор, не приглашая меня сесть, сказал:

– Заелся, сержант?

– Чем я заелся? – кипела во мне злость. – Мясом, что ли? Так в каше я его и не увидел. До меня сожрали.

– У жида Риккерта нахватался привычек?

– Он не жид. Отец – эстонец, мать русская.

– Эстонцы те же фашисты. Немцев с хлебом-солью встречали.

– Не знаю, не видел, – резко отозвался я.

Орлов, наверное, понял. Разговор на таких тонах между командиром батальона и каким-то сержантом принижает прежде всего комбата, с его тремя блестящими орденами и майорской звездой. Он сменил тон.

– Сапоги у тебя замухрыженные. Сходи к старшине, получи новые. И шмутье пусть сменит, смотреть гребостно.

– Срок носки еще не вышел, – лез я на рожон. – Постираюсь, почищусь, только с нейтралки явился. А сапоги дружок подлатает.

– Кругом! – рявкнул Орлов. – Выполнять, сержант!

Так я получил новые добротные сапоги и все остальное. Помылся, влез в хрусткое свежее белье и отправился отдыхать.

Примерно к тому же периоду, после двух-трех дежурных вылазок, относится врезавшийся мне в память «поединок» с немецким минометом. Как ни странно звучит, но пережил я и такой эпизод. Один из последних в моей карьере снайпера.