Антология современной швейцарской драматургии - Андри Байелер

АНТОН. Все это не обязательно.

ЭРИКА. В том-то и дело, что обязательно. Коротко подстриженные ногти и волосы, ресницы выщипаны, туфли белые, без каблуков. Это было бы очень постыдно. Посетителям бы понравилось.

АНТОН. Но не мне. Мне было бы неловко.

ЭРИКА. Неловко. Хорошо.

АНТОН. Делай как знаешь. Я должен побриться. Надену синий костюм и сделаю тебе предложение. Официально. А потом пойдем спать. Выспимся и примемся за работу. Не филонить же вечно. (Уходит.)

Тяжело ступая, весь израненный, появляется Герман. Из глаз и живота у него сочится кровь, одежда свисает клочьями.

ГЕРМАН. Эрика, Эрика, Эрика. Эрика. Ты здесь. Я чувствую, что ты здесь, хоть и не вижу тебя. Эрика, в глазах у меня стекло, лобовое стекло лопнуло, полетели осколки. Герман искал защиту в моей голове. Эрика, почему ты молчишь.

ЭРИКА. Уходи.

ГЕРМАН. Я вернулся.

ЭРИКА. Уходи.

ГЕРМАН. Теперь я буду с тобой. В Ченстохову мы поедем вместе. Ты и я.

ЭРИКА. Где ты оставил других.

ГЕРМАН. Они погибли, Эрика.

ЭРИКА. Погибли.

ГЕРМАН. В голове у меня вдруг возникла картина. Это была ты, ты, Эрика, ты сказала, поезжай дальше, Герман, рули красиво, как ты умеешь, с тобой ничего не случится, только доверься… Ты в голове, Эрика, все еще в моей голове. Я перестал вдруг слышать мотор, ощущал только вибрацию, мелкую, сильную дрожь. Она перешла на все, сперва на кузов, захватила и меня, я это знаю по Герману, иногда это с ним бывает, кроме вибрации, ты ничего не ощущаешь и не слышишь, точно сидишь в скрипке или гитаре. Кто это поет. Кто-то ведь там поет. Теперь они вдруг запели, во весь голос, запели озорные, веселые песни. «Как у Северного моря» и «Прилетели птицы все, прилетели». Я знаю этот запах, тебя прошиб холодный пот, словно после бега по лесу ты сидишь внутри своей собственной кроссовки. Я и есть эта кроссовка. А вот как мне достать автобус, он же этого не хочет. Держись своей дороги, сказала ты, даже если она ведет в никуда, твои слова звучали в моих ушах, Эрика, оставайся верен себе, тебе надо быть там, куда несет тебя Господь, не спрашивай, не спрашивай. Какой послушный автобус. Не артачится, просто красиво катит дальше, напрямик. Пробивает стальное ограждение. Жасмин летит через весь автобус, как воробей врезается в стекло — хлоп! — и голова в сторону. Вот здесь у меня на рубахе кое-что от Жасмин.

ЭРИКА. А что с Карлом.

ГЕРМАН. Не бойся, он не вернется.

ЭРИКА. Ты убил его.

ГЕРМАН. Карл мучил тебя. Теперь он горит. Там, внизу, пахнет картошкой, жаренной в рапсовом дизеле. Горит мой Герман. Горит ярким пламенем.

ЭРИКА. Почему ты не в автобусе. Тебе бы сгореть вместе с ними.

ГЕРМАН. Я, как всегда, пристегнулся. Я хочу прийти вместе с тобой в Ченстохову, Эрика, я тоже хочу молиться и служить Господу.

ЭРИКА. Я не еду в Ченстохову. Остаюсь здесь.

ГЕРМАН. Ты должна, так повелел Господь.

ЭРИКА. Поздно. Бог покинул меня.

ГЕРМАН. Мы еще успеем. Времени у нас еще пара часов. Возьмем машину Антона.

ЭРИКА. Поздно, Герман. Почему ты не пришел раньше.

ЭРИКА. Я остаюсь у Антона.

ГЕРМАН. Он пьяница, Эрика, и тебе не пара. Я чувствую его запах, запах горечавки. Ну-ка, ты, пошел отсюда, руки прочь от нее.

ЭРИКА. Тут никого нет, кроме меня.

ГЕРМАН. Я узнаю его по запаху.

ЭРИКА. Ты чувствуешь мой запах.

ГЕРМАН. Ты же не пьешь, Эрика. Кто бы пил, только не ты. Если только он не приучил тебя пить. Ты же не колешься. Он напоил тебя, чтобы ты осталась с ним. Он тебе не пара.

ЭРИКА. Только вот пальцев он мне не ломал.

ГЕРМАН. Это случай из моей прежней жизни.

ЭРИКА. Ты не изменился.

ГЕРМАН. Не говори так, Эрика. Не говори. Прежнего Германа я похоронил. Он был хорошим водителем, но плохим человеком. И стал хорошим человеком и плохим водителем.

ЭРИКА. Который по-прежнему внушает ужас.

ГЕРМАН. Тогда что же я чувствую в своем сердце.

ЭРИКА. А есть ли оно у тебя.

ГЕРМАН. В нем наш Бог. Милый, любимый Иисус Христос. Увидишь. Мы отправимся в Ченстохову. Ты и я. Возьмем машину Антона.

ЭРИКА. Ты же ничего не видишь, Герман.

ГЕРМАН. Дорогу в Ченстохову я найду и вслепую. Меня поведет Господь. Нельзя терять ни минуты. Сходи за ключом. А я пока присяду. Надо немного передохнуть. Ты избранная, Эрика, ты святая. Ты спасешь наш мир. Но для этого нам надо прийти в Ченстохову. Господь там. Уже ноги себе отстоял.

ЭРИКА. Если бы это была я, Он не послал бы меня сюда.

ГЕРМАН. Не сомневайся в Его планах. Ты избранная.

ЭРИКА. Ты был прав. Никакого поручения у меня нет. Я специально села в твой автобус. Хочу запастись в Польше травкой. Я уже часто это делала. Забиралась в автобусы украдкой. Поляки меня ни разу не выдали. Но на сей раз в спешке села не в тот автобус.

ГЕРМАН. Давай помолимся. Господь мой Иисус Христос. В руки Твои предаю жизнь мою, веру мою.

ЭРИКА. Оставь это.

ГЕРМАН. Ты меня этому учила.

Я знаю, я грешил и заблуждался.

Повторяй за мной.

ЭРИКА. Помолчи.

ГЕРМАН. Он вернет тебе веру, как вернул ее мне.

ЭРИКА. Я давно утратила ее, Герман.

ГЕРМАН. Я знаю, я грешил и заблуждался. Но я прошу Тебя, войди в сердце Эрики, она человек, наполни ее сердце милостью.

ЭРИКА. Помолчи же.

ГЕРМАН. Что это. Тут все такое мокрое. Это моя кровь. Эрика. Да. Может, тебе придется идти одной. Ты должна прийти в Ченстохову. Обещай. Здесь тебе оставаться нельзя. Если не пойдешь, то я буду преследовать тебя, Эрика, до скончания века. Лично позабочусь о том, чтобы ты жарилась в аду. В Ченстохову! Такое дано тебе задание. Ступай. Здесь тебе оставаться нельзя. Обещай, что не останешься.

ЭРИКА. Я нужна Антону.

ГЕРМАН. Антон человек потерянный. Ты его не спасешь. Иди в Ченстохову. Не медли. Если выйдешь сейчас, придешь туда вовремя.

ЭРИКА. Не требуй этого от меня.

ГЕРМАН. Этого требует от тебя сам Господь. Обещай же.

ЭРИКА. Не возражаю.

ГЕРМАН. Скажи, что обещаешь, хитрюга, скажи четко и ясно.

ЭРИКА. Обещаю.

ГЕРМАН. Скажи: я обещаю немедленно отправиться в Ченстохову.

ЭРИКА. Обещаю немедленно отправиться в Ченстохову.

ГЕРМАН. Вот теперь я спокоен, все будет хорошо. И не забывай брать билет, зайчонок мой маленький. Постой, да кто же это идет к нам. Господи, да ведь это же моя Эмми, моя Эмми. (Умирает.)

АНТОН (выходит из дома, в костюме, свежей рубашке, чисто выбритый). А ведь костюм на мне, пожалуй, и не такой уж праздничный, в общем-то, даже обыкновенный. Ну и что. Мы и без того теперь становимся, в общем-то, обыкновенными. Нормальными. Но только в целях маскировки. Жаль, от галстука придется отказаться. Опять я перебрал, узла самому не завязать. Эрика. Эрика. Эрика.

Темнеет.

В-пятых

В помещении, которое выглядит как общая спальня в приюте близ Главного рынка в Ченстохове. Возможно, это обычный понедельник, послеобеденный час, когда клонит ко сну. Бодрствующих не видно, в помещении никого нет. Неизвестные оставили после себя нешуточный беспорядок, простыни на кроватях скомканы, мусорное ведро опрокинуто, одно из окон распахнуто, даже распятие на стене висит криво. По спальне бродит старуха, чем-то похожая на толстуху из автобуса. Человек, лежащий на одной из кроватей, пытается заснуть. Его голос напоминает голос Германа. Эрика сидит на скамеечке, пальто она еще не сняла.

СТАРУХА. Нас было сто тысяч. Не меньше, а то и больше. Мы стояли на Главном рынке, стояли на площади Героев Гетто, в узких улочках, одна Христова душа вплотную к другой. Вот это был день. Святая София. Вчера. Ты была здесь.

ПАЛОМНИК. Тихо. Здесь общая спальня.

СТАРУХА. Такое я бы не пропустила ни за что на свете. В сердцах огонь. Дышали одной грудью. Святая София была во всех нас. Этого не забыть.

ЭРИКА. Меня задержали.

СТАРУХА. Самое святое из того, что я видела в своей жизни.

ЭРИКА. Не найдется ли кровати и для меня.

СТАРУХА. Выбирай. Простыни в кладовке рядом с вахтой. Завтрак с пяти до девяти.

ЭРИКА. В городе беспорядок. Люди спят прямо на улице. Повсюду мусор.