Домино - Росс Кинг

— Слушаюсь, мистер Котли, — повторил Джеремая, меж тем как мы двинулись на юг, к таверне «Резной балкон» и к Пэлл-Мэлл, где, хотя уже полностью рассвело, все еще горели стеклянные фонари. Как прежде, Джеремая прикрывал меня от ветра, прокладывая маршрут меж коварных скопищ грязи и дымящихся лошадиных яблок. Думаю, двадцать минут назад перспектива ступить на Пэлл-Мэлл — и поступить ко мне на службу — представлялась ему куда более радужной.

Вторая дверь, массивней первой. Мы переправились через Пэлл-Мэлл в самой узкой точке, близ Маркет-лейн, и оказались на ее южной стороне. Здание, к которому мы повернули, разочаровывало как своими размерами, так и видом (прежде здесь был магазин гравюр и эстампов). Я погляделся в круглый дверной молоток из меди, интересуясь состоянием своего парика, который сочился влагой и, как я опасался, начал испускать запах того самого животного, чей облагороженный искусством хвост послужил ему основой. Все усилия Джеремаи пропали даром: мои штаны насквозь промокли, чулки покрылись брызгами, а о существовании башмаков можно было только догадываться, поскольку, как я ни тер их железным скребком, слишком уж много на них налипло вязкой грязи и нечистот. Под прикрытием портика я снял шляпу и, пока Джеремая ее выжимал, обтер себе лицо извлеченным из кармана платком, который оказался не суше прочей моей экипировки и вдобавок испачкал мне нос асфальтом (пятна остались со вчерашнего вечера). В какое состояние пришли «Дама при свете свечи» и этюды с мистером Натчбуллом — о том я боялся и подумать.

— Будьте здоровы, — рассеянно прошептал Джеремая, когда я чихнул в мокрый платок. Он постарался покрасивее завязать красную ленту, которую я нацепил на свой парик, но сомневаюсь, что это сделало мой облик притягательным. Обозрев в дверном молотке свою курчавую голову и нос в пятнах асфальта, я возжелал побыстрее ретироваться к себе на квартиру. Так бы я и поступил, если бы не Джеремая, который, заметив, что я дрогнул, схватил молоток и злобно ударил четыре раза по дверной дощечке. Последовавшего отклика никто из нас не ожидал.

— Уроки уже начались, — произнес джентльмен, сперва приоткрывший дверь, а затем распахнувший ее пошире, настолько, чтобы впустить нас, но оставить за порогом ветер и дождь. — Входите быстрей — ну, шевелитесь, шевелитесь…

Мы с Джеремаей переглянулись, и я уже собирался объяснить, зачем пришел, но джентльмен (в руке у него была слуховая трубка) поманил нас внутрь, а затем указал трубкой в глубь коридора.

— Простите, сэр, — начал я, словно бы хлопок двери высвободил слова, застрявшие у меня в глотку — я ищу сэра Эндимиона Старкера, будьте добры…

— Торопитесь, торопитесь, — громко скомандовал джентльмен, игнорируя мою попытку объясниться. Поскольку трубку он использовал как указку, а не по прямому назначению, то, думаю, не различил ни единого звука. Я попробовал заговорить громче, но он, положив одну ладонь на спину Джеремаи, а другую — на мою, силой впихнул нас в коридор.

— Ступайте, — проговорил он, — вы и так уже на целый час опоздали. — Напутствовав нас новым толчком, он исчез за дубовой дверью в коридоре.

Мы с Джеремаей вновь посмотрели друг на друга, и он робко пробормотал, что нам, наверное, лучше уйти, ибо «ясное дело, этот джентльмен нас с кем-то спутал», но тем временем я перевел взгляд с лица моего юного лакея на Диану, которая, под самым потолком большой комнаты, где мы проходили, разоружала Купидона, и на Юнону — поблизости, в такой же золоченой раме, — готовившуюся принять от Венеры ее пояс.

— Выставочный зал, — заметил я и принялся рассматривать исход из Рима сурового Регула, а также новые и новые изображения Венеры, висевшие на стенах и прислоненные к плинтусу: богиня указывала путь Энею, оплакивала Адониса, покоряла Марса, вскармливала младенца Купидона, а также, полуобнаженная, с грудью, едва прикрытой густыми распущенными кудрями, отдыхала на морских волнах. Имелся там и обезумевший от горя Ахилл с иссиня-бледным телом Патрокла, несколько портретов королей и королев в полный рост, Достойные Особы воинского звания — на головах треуголки, грудь в вышивке и орденских лентах, картины римской campagna[27] и руины Колизея; все это было заключено в золоченые рамы и почти полностью заслоняло синий бархат стен.

Я мог бы вечно стоять и глазеть, но заметил наверху особенную Венеру — тоньше и красивей остальных, с белым жалобным лицом и копной желтоватых волос, напомнивших мне миниатюру, которую я сегодня утром бережно поместил в карманчик для часов и не единожды нащупывал во время путешествия.

— Мистер Котли, — заговорил Джеремая, которого, в отличие от меня, ничуть не поразило изобилие чудес Выставочного зала. — Мне кажется, сэр, нам пора. Пожалуйста, мистер Котли, а то нас кто-нибудь застукает.

Однако нас уже застукали: в середине зала выстроилась группа мальчиков, иные не старше Джеремаи (он как раз начал тянуть меня за рукав); все они были задрапированы в рабочие халаты и, кто с альбомом, кто с мольбертом, тщательно копировали Венер и Ахиллеса. Один или двое, менее старательные, застыв над незаконченным эскизом, пожирали нас глазами.

— Я разыскиваю сэра Эндимиона Старкера, — произнес я важным голосом: таким мой отец обращался к пастве или разговаривал с рыбными торговцами на рынке в Шрусбери. — Не скажете ли, господа, здесь ли он сегодня?

Один из старших учащихся (каковыми я счел этих юношей) поднял кисть, пропитанную изрядным количеством прекраснейшего ультрамарина из лавки мистера Миддлтона (именно этого цвета платье облекало ту Венеру, которую он воспроизводил), и указал — а скорее ткнул — ею в сторону еще одной двери.

— Поищите в зале слепков, — произнес он, вновь прикладываясь ультрамариновой кистью к сияющим складкам облачения Венеры.

В зале слепков я застал приблизительно такую же обстановку, что и в выставочном зале. (Джеремая, клявшийся сопровождать меня на Тимбукту, перед последней дверью струхнул и теперь, по-видимому, мок снаружи под дождем.) Здесь тоже несколько мальчиков делали наброски на бумаге или холсте, но натурой на сей раз служили дюжина или около того мраморных фигур, расположенных вокруг: метатели швыряли диск, флейтисты сопровождали игру прыжком через бревно, воины потрясали мечами и щитами или попирали ногой шею поверженного врага, а более мирные персонажи обхаживали нагих юных дев. Имелись и Венеры: одна стыдливо прикрывала руками и распущенными волосами живот, другая, не столь озабоченная приличиями, стояла, приложив к уху раковину и выставив напоказ обнаженную грудь, в то время как сзади к ней подкрадывалась бородатая фигура с тритоном.

И тут ко мне, как соглядатай к Венере, подкрался сзади учитель рисования, который надзирал за молча трудившимися учениками. Если его сотоварищ у двери не вполне владел слухом, то ему, как ни странно, недоставало иного качества, при его профессии самого необходимого, то есть остроты зрения; он неуверенно вгляделся в мое лицо и, непринужденно именуя меня Спенсером, проворчал:

— Вечно ты опаздываешь, Спенсер. Урок уже час как идет. Ступай на место, юноша — ну, шевелись же.

— Слушаюсь, сэр.

Приняв на себя роль нерадивого ученика, я сел на пол, извлек из сумки промокший портрет мистера Натчбулла и стал добавлять к его членам мускулы, а к простертой руке пририсовывать диск.

— Если тебе никак не добраться в назначенный час даже до Пэлл-Мэлл, — не унимался учитель, — то о Чизуике и говорить нечего. А сэр Эндимион не то что я — от него спуску не жди. Так что если не хочешь завтра опоздать, выходи из дома затемно. Помни: урок назначен на десять. Будете писать драпировки.

— Простите, сэр, а где это? — взмолился я. — Я ведь вечно все забываю, вы знаете…

Возможно, меня кольнула совесть, когда я чернил и без того не лучшую репутацию бедняги, однако когда я, с адресом в кармане, выскочил после окончания урока под дождь, я думал отнюдь не о Спенсере — кто бы он ни был — и даже не о Джеремае, который преданно ждал меня под портиком, дрожа всем телом и подскакивая, как квакер; нет, я думал о сэре Эндимионе, а иными словами — о самом себе.

Глава 11

А за третьей дверью я обнаружил много позже сэра Эндимиона Старкера или, точнее, леди Манрезу, а уж за ней сэра Эндимиона.

Чизуик — это вам не Тимбукту и не Фробишер-Бей, и пути до него — лиги две, не больше, и все же странствовали мы долго и не без приключений, хотя к тому времени, когда мы миновали заставу у Гайд-Парк-Корнер и свернули на гравиевую дорогу к Найтсбриджу, дождь наконец прекратился. Мы уже успели обрасти компанией, поскольку в конце Тайберн-лейн встретили двух джентльменов, также пеших, которые направлялись к Кенсингтону и выразили желание стать нашими спутниками.

— В таких путешествиях чем больше вокруг народу, тем целее будешь, — пояснил один из наших новых знакомых, назвавшийся мистером Браунриггом. Он отличался сердечными манерами и недурной экипировкой: кафтан из серебряной парчи, шелковый камзол с кружевной отделкой, трость с костяным набалдашником. Беглое физиогномическое чтение его глаз и бровей показало, что он человек смелый и честный, преданный друг и щедрый благотворитель. В том, что заключение было точным, я вскоре убедился, поскольку по пути он объяснил, что разбой на этой дороге — привычное дело и потому в конце Тайберн-лейн через равные промежутки времени звучит обычно колокол, который созывает в кучу желающих попасть в Кенсингтон; но этим утром колокола что-то не слышно, вот они с мистером О'Лири и взяли на себя задачу сколотить компанию ради безопасности всех участников.