Дагги-Тиц - Владислав Крапивин

И что писать?

«Здравствуйте, Олег Лукич! Вам пишет незнакомый мальчик из города Тюмени, который недавно прочитал Вашу замечательную книжку…» Тьфу, занудство какое! Примерно так начинались многие письма, которые получал весной сорок шестого года Севка Глущенко, когда в «Пионерской правде» (по какой-то случайности!) появились его стихи. Писали так в основном девчонки, которым очень хотелось завести знакомство с «юным поэтом». До сих пор тошно вспоминать…

Лодька обмакнул перо, почесал верхним концом ручки висок, глубоко подышал и положил ручку «шкелетиком» на ободок чернильницы. Повел глазами по столу.

На разбросанных снимках были птицы. Разные. Тонконогие журавли и цапли среди камышей, мелкие пичуги на цветущих ветках, стремительные чайки над пенными гребешками, растопырившие перья глухари, пеликаны с зажатыми в клювах рыбами, взлетающие над водой селезни… Птичий мир… Показалось даже, что разносится по комнате разноголосый крик пернатого народа, сплетенный из самых разных звуков: чириканья, свиста, курлыканья, карканья и трубных лебединых голосов.

Один снимок — большой, с развернутую тетрадь — особенно притянул к себе Лодькин взгляд. На нем были голые острые скалы над морем, облепленные тысячами птиц. Одни птицы — далеко, другие — на первом плане. Сидящие на камнях, взлетающие, реющие над гранитными зубцами, распахнувшие в размахах крылья и теряющие перья… Большие птицы черно-белой раскраски. Лодька, конечно, не знал, какой они породы. Может, очень крупные чайки? Или гагары? Но уж никак не те боязливые гагары, которые в «Песне о буревестнике». А в общем все это, кажется, называлось «птичий базар». Тысячи и тысячи крылатых созданий, взлетевших над полярными скалами от…

От чего взлетевших?

Лодька помнил — от чего.

Это было похоже на то видение, что мелькнуло перед маленьким Севкой, когда он понял: вернулся папа. Масса птиц взметнулась тогда в северное небо, поднятая отчаянным Севкиным криком…

Лев Семенович вопросительно кашлянул за спиной.

— Не пишется, — виновато признался Лодька. — Думал, что сразу накатаю, а ничего не придумывается…

— Ну, бывает, — поспешно согласился Лев Семенович. — Не терзайся. Придумаешь после и пошлешь, адрес я дам…

— Ага… спасибо… Лев Семенович, а вы тоже орнитолог? Как Борис Лукич?

— Нет, что ты! Я фотокорреспондент. А птиц фотографирую просто так. Как говорится, из любви к живой природе. Да и не только птиц… А ты что, интересуешься птицами?

— Да нет… не знаю… Просто красивые фотографии, — осторожно отозвался Лодька. И все смотрел на северных птиц.

— Значит, нравятся? — с той же осторожностью спросил автор снимков.

— Ага… — выдохнул Лодька.

— А что… больше всего?

Лодька сказал сразу:

— Вот эта… — и концом ручки дотянулся до «птичьего базара».

— А!.. Берег Карского моря. Эти создания чуть не сбили меня крыльями со скалы… Правда нравится?

— Еще бы, — честно сказал Лодька. Он, конечно, не стал бы объяснять, что это связано с папой. Как память того, первого папиного возвращения. И как обещание, что он вернется снова. Добрая, зацепившая струнки в душе примета… Но Лев Семенович и не стал спрашивать: что да почему? Спросил другое. Сразу:

— Хочешь, подарю?

— Конечно! Очень хочу! — Отказываться из-за стеснительности значило бы погубить счастливое предсказание.

— Вот и чудесно! — Лев Семенович поднял снимок за уголок. — Получай… А может, мне на нем расписаться? В знак нашего знакомства…

— Да. Если не трудно… — Лодьке подумалось, что подпись хорошего человека усилит доброе влияние снимка на судьбу. А то, что Лев Семенович хороший человек, было уже ясно.

Лев Семенович взял у Лодьки ручку, макнул «шкелетик» в чернила и вывел на белом обороте снимка, в углу: «Всеволоду…» — Потом вскинул глаза: — А как твоя фамилия?.. Или можно без нее?

— Можно и с ней, — весело откликнулся Лодька. — Фамилия Глущенко…

Лев Семенович секунды две смотрел на него, словно поверх очков (хотя очков не было), потом согнулся и закончил надпись. Получилось: «Всеволоду Глущенко на память о первой встрече и с надеждой, что она не последняя. Л.С.Гольденштерн. 29/8-50 г.»

Потом он помахал фотографией, чтобы скорее высохли чернила. Но они не сразу высохли. Лев Семенович выудил из-под снимков на столе желтый пакет с надписью «Унибром. Фотобумага. 20х30».

— Вот, положишь сюда, когда подсохнет. А пока держи…

Лодька взял снимок и еще раз прочитал подыхающие строчки.

— Ты, наверно, думаешь: с чего это Эл Эс Гольденштерн написал тут о возможности новых встреч? — неловко усмехнулся Лев Семенович. — Это из корыстных побуждений, друг мой. Хочу тебя попросить: дай мне на недельку эту самую книжку, «Путем отважных». Любопытно, что там сочинил мой приятель Олежек. Это ведь его первая крупная вещь, а я до сих пор не удосужился ознакомится…

— Да, конечно! — Лодька выдернул книгу из-за пояса. — Вот, пожалуйста! Хоть на сколько!

— Не надолго… А тебя не затруднит потом прийти за ней?

— Да нисколечко!

— А чтобы не было скучно приходить просто так, я могу тебе тоже что-нибудь дать почитать. Ты ведь, как я вижу, немалый любитель чтения, а?

— Ну… в общем да…

— Чудесно. Я думаю, у меня найдется такое, чего ты не видел. Пойдем…

Рядом с перекошенным шкафом была дверь, за ней — комната, похожая на первую. Только там, у одной стены, — полки до потолка. С тусклыми красками разноцветных коленкоровых корешков.

Лодька обмер. Он знал, что это такое.

В прошлом году он оказался с мамой у ее знакомых, в таком же старом доме, и там увидел в шкафах похожие книги. «Издательство Маркса», «Издательство Сытина», «Издательство Деврiенъ», — разбирал он на корешках. Но главным были не названия издательств, а заголовки книг и фамилии авторов. Про некоторых Лодька раньше и не слыхал: Жаколио, Буссенар, Капитан Мариетт. Были и знакомые: Конан-Дойль, Джек Лондон, Купер, Майн-Рид, но на таких книгах, которых Лодька тоже не читал: «Сэр Найгель», «Морской волк», «Морская волшебница», «Квартеронка»… Лодька там перед шкафами истекал тоской и желанием, но знакомые были не такие уж близкие, мамина встреча с ними была «по делу» и о просьбе «дайте почитать» не могло идти речи…

А здесь… Счастье обрушилось на Лодьку грудой томов, сверкающих старинной позолотой…

— Мамочка моя… — шепотом сказал он.

— Впечатляет? — с удовольствием спросил Лев Семенович. — Выбирай…

Конечно же Лодька сразу спросил:

— А «Три мушкетера» есть?

Лев Семенович потускнел.

— «Мушкетеров», увы, нет. С Дюма получилась… ситуация. Его забрали родственники. Давно еще…

— Тогда можно вот эту? — Лодька вытянул с полки красный том с густо оперенным индейцем. В книге были сразу два романа: «Последний из могикан» и «Следопыт». — Это ведь продолжение про Зверобоя, да? Я про него читал одну книгу, а о других только слышал…

— Прекрасный выбор!.. Давай заверну в газету…

— Лев Семенович! А можно я дам ее почитать еще одному человеку? Он ее не испачкает, не потреплет. Он над книжками так же, как я… дрожит…

Можно было бы и не спрашивать, просто дать Борьке и предупредить: береги, как фарфоровую вазу. Но не хотелось хитрить даже в мелочи. Может, чтобы… не разрушить ощущение волшебства и надежды, которое теплело в душе от подаренных птиц?

Лев Семенович сказал сразу:

— Разумеется… А что за человек, если не секрет?

— Это… мой хороший товарищ.

Правильнее было сказать «друг», но Лодька и Борька редко говорили это слово вслух. В нем было что-то такое… ну, чересчур сокровенное.

— Разумеется, — повторил Лев Семенович. — Я полагаю так, что книга создана для чтения, а не для вечного стояния в шкафу. И если на нее даже капнут вареньем, это не трагедия…

— Не, мы не капнем!

— Тем лучше… А вас не смутит в книге старая орфография? Всякие там «яти» и твердые знаки?

Лодька скал с легкой гордостью:

— Нисколечко не смутит. У меня есть «Вечера на хуторе…» Гоголя, до революции напечатанные, я их еще в первом классе вдоль и поперек читал… И Борька такие книги запросто глотает… Лев Семенович, а откуда это все… такое богатство?

— Наследство давних родственников. Когда-то обитал в этом доме довольно известный врач Гольденштерн…

Лодька подумал: сказать ли? И решился. Как бы в благодарность за все хорошее.

— У вас красивая фамилия…

— Вот как?

— Ну конечно! По-немецки значит «золотая звезда».

— О! Значит, ты изучал немецкий?

— Ну да. В пятом и в шестом…

— Весьма похвально… Хотя, если рассуждать точно, «Гольденштерн» — это не по-немецки. То есть не только по-немецки… Было время, в давнюю старину, когда множество евреев переселилось в Западную Европу, и там у них, кроме древнего языка «иврита» возник еще один, «идиш». На основе немецкого и голландского. Если кто говорит на идише, тот вполне может понять немцев… Ты, наверно, не слышал про такое?