Повесть о последней, ненайденной земле - Ольга Гуссаковская

— Знаю, Климовна, знаю. Да ведь в чужую глупость ума не добавишь, — пожала оплывшими плечами Клава. — Однако я слышала, что женщина-то эта офицерша, им знаешь какой паек полагается! Может, и не просчиталась Симка-то…

Женщины закивали головами, заахали:

— Верно говоришь!.. Этим офицеркам житье что масленица. Бабенка-то рохля по виду, с такой мно-о-го взять можно!..

Все стало на свои места. Это значило, что Любовь Ивановна уже завоевала себе место в мирке этих женщин, и даже довольно почетное.

Дни знойного лета сменяли друг друга, принося чувство боли и все нарастающей тревоги: немцы шли на восток. Еще ни разу небо тихого городка не видело вражеских самолетов, но по земле все шире расползались зловещие трещины щелей, росли на окраине линии противотанковых рвов.

… Ранним утром лучи солнца, медленно скользя по стене, добрались до головы спящей Наташи и разбудили ее. Девочка знала по опыту: теперь как ни вертись, все равно не скроешься и не заснешь… Надо вставать.

Мать давно ушла на работу. Наташа даже не слышала, как она встала.

Любовь Ивановна спит и встанет еще не скоро. Она никогда не торопится. Уж сколько раз бывало так, что Серафима Васильевна будила ее ночью, когда надоедал плач маленького Вити. Самой матери ничто не мешало спать — такой уж у нее был характер.

Раз мамы нет, вовсе не обязательно полностью выполнять скучную процедуру умывания. Подбежав к рукомойнику, Наташа обеими ладонями плеснула на лицо студеную воду и потянулась за полотенцем. Щелчок по затылку заставил ее присесть.

— А полотенце кто за тебя будет стирать? Мать? Мойся как следует! — приказала Тая.

Наташа вздохнула, но подчинилась. Один раз Тая уже обстрекала ей руки крапивой, да еще и за платье сунула ветку. С ней шутки плохи. Капризный Олег и то не решался устраивать при Тае фокусы.

Двойственное чувство мучило Наташу. С одной стороны, ей не хотелось подчиняться такой же девочке, как она сама; с другой стороны, она до зависти восхищалась Таей.

Ну кто из ее подруг умеет так хорошо стряпать, стирать, мыть пол?.. А главное, так аккуратно и красиво носить давно вылинявшее ситцевое платье. У Таи оно всегда как новое. Это заставляло Наташу вздыхать и с грустью рассматривать свое собственное, словно изжеванное теленком.

Радио напомнило о войне суровой песней:

…Идет война народная,Священная война…

Отец так и не прислал ни одного письма, но об этом лучше не думать, а то расплачешься…

— На Волгу бы за дровами надо сходить, — сказала Тая, обжигая губы кипятком. Девочки берегли заварку для Серафимы Васильевны.

— Я на Волгу схожу, ладно? — сейчас же предложила Наташа, — И Олег со мной может пойти… Пойдем, Олежка?

Мальчик скривил рот:

— Не хочу-у… Я в кино пойду, мне мама обещала!

— Мало ли что обещала, — дернула плечом Тая, — может, то еще до войны было!

Но Олега уговорить не удалось. Он кинулся будить мать, чтобы получить подтверждение. Секунду спустя Олег рявкнул во весь голос, получив шлепок, и помчался на двор. Оттуда скоро послышался голос тети Клавы:

— Бедненький ты мой, кто же это тебя обидел?.. Ах они дряни такие! А мы вот палкой их, палкой! — словно маленького, уговаривала она Олега.

Не выдержав, Тая высунулась в окно:

— Оставьте его в покое! Сам виноват, и реветь ему не из-за чего!

За спиной девочки, драматическим жестом распахнув дверь, появилась Любовь Ивановна:

— Господи! Хоть капля, хоть частица совести есть у тебя или нет?! Так орать! Ну заняла бы чем-нибудь ребенка…

Не слушая больше, Наташа выбежала на улицу, прихватив тяжелую корзину. Да, шумно стало в их тихом доме!

Наташа поставила корзину на землю и крикнула:

— Кто по дро-о-ва?

Одной идти на Волгу за щепой не хотелось.

Из окна дяди Колиной квартиры вылез худой, длинный Слава.

— Пойдём что ли. Может по дороге знакомых встретим — предложил он.

— А Светка ваша не пойдет?

— Где уж ей! Она у нас гордая. Отцу на базаре торговать помогает… Это от меня толку пшик, только и остается, что за щепками ходить…

— Ну зачем ты так говоришь? Ты же лучше сестренки учишься и на баяне играешь! — возмутилась Наташа.

— Учусь лучше? — вскинув голову, мальчик посмотрел в далекое, исчерканное стрижами небо, прищурился: — А что толку от этого ученья? Вон отец говорит, что на толкучке ученые-то люди последнее барахло продают, а он, неученый, покупает… Говорил тут как-то: «У меня к концу войны миллион будет!» И ведь будет, это точно!

Наташа задумалась, хмуря тонкие темные брови.

— А ты хочешь, чтобы у тебя миллион был?

— На что он мне?.. Эх, удрать бы отсюда на фронт! Да кому я там нужен такой?

Сильно хромая, мальчик побрел со двора, захватив у сарая мешок. Одна нога у него была заметно короче другой, и оттого высокая фигура казалась нескладной, словно перекошенной.

У ворот на них чуть не налетела Светлана, прибежавшая с базара от отца. Нарочно толкнула брата:

— Чего под ноги лезешь, инвалидная команда!

— Сорока-воровка! Бусы украла! — крикнула Наташа, намекая на давнюю историю с янтарными бусами бабки Климовны.

Светлана посмотрела на обоих нестыдящимися глазами, повела плечом.

— Подумаешь, о чем вспомнила! Мне папа таких бус десяток купит… — и ушла.

Постояв с минуту, Наташа и Слава пошли своей дорогой, оглядываясь в поисках попутчиков:

На залитой солнцем улице тысячи мелочей напоминали о войне: белая паутина бумажных полосок на окнах, защитные козырьки на фарах встречных машин и госпиталь в школе, где еще в прошлом году учились ребята.

Пыльная булыжная мостовая сбегала к линии железной дороги. Наташа прыгала по камням, стараясь ступать только на голубоватые булыжники: ей казалось, что они не так обжигают босые ноги. Слава шел не выбирая дороги. Темные, как у сестры, «цыганские» глаза невидяще смотрели прямо перед собой. Никто не мог бы сказать, о чем думает Слава.

Наташа уже давно привыкла к тому, что он мог просто так вдруг взять и спросить: «А правда, что под собором подземный ход есть?» Или: «А ты не знаешь, кто первым самолет построил?» И никогда не дожидался ответа.

Но на этот раз Слава молчал.

Возле семафора стояли ребята. Наташа еще издали их узнала:

— Смотри, наши! С «татарского» двора! Чего они тут ждут? Ой и Селим.

Наташа неуверенно оглянулась на Славу — встречаться с Селимом ей вовсе не хотелось. Этот и побьет, и дрова отнимет, если вздумается. Не зря его вся улица боится…

Но Слава так же молча, подошел к ребятам. Наташа следом.

Селим — большой, горбоносый, с челкой до бровей — отстукивал пятками чечетку. Рядом, завороженно следя за каждым его движением, стояла тихая белобрысая девочка Аля.

—Ждете кого? — спросил Слава.

— Черта в кармане! — ответил Селим. Там Костя Хряпа сегодня дежурит, тут подождёшь…

Узкая тропа от железной дороги спускалась к лаве на берегу Волги, где полоскали белье, а с двух сторон тянулись, накренившись, серые заборы лесопилок. На них полосами белели свежие доски на месте дыр, но лазеек все равно не делалось меньше. Да к чему было и жалеть щепу и обрезки? Все равно они годами гнили на берегу. Только такие люди, как Костя Хряпа могли пальнуть солью по ребятишкам, собирающим эти щепки. Но Костя мог, это все знали.

—Может, по берегу пройдем? Хоть коры насобираем… — предложил Слава.

— А что с ней делать с корой-то? — пожал плечами Селим — Она же мокрая, надорвешься, пока дотащишь, а потом суши. Нет я другое думаю, — Он по-особенному быстро посмотрел всем в глаза: — Госпиталь-то у нас рядом, а там я сам видел обрезков этих машины три привезли, выше забора куча лежит. Айда?

— Но ведь там госпиталь… — не очень уверенно сказала Наташа.

— Да, нехорошо вроде… — так же неуверенно протянул и Слава.

Аля промолчала.

Все посмотрели на дорогу. Перед ребятами далеко вверх уходила накаленная солнцем мостовая. Вниз по ней бежать легко, все они знали, каково тащиться вверх с тяжелой корой. Тело перегибается от тяжести пополам, кажется, камни близко, у самого лица, и глаза слепнут от пота. А госпиталь наверху горы. И дров там куча выше забора…

— В общем, пошли. Я веду, я отвечаю, — гордо сказал Селим, и все вздохнули с облегчением. Стало просто: ведь не сам ты это придумал, а пошел за другими.

Забор возле госпиталя строили наскоро. Раньше, когда здесь была школа, стоял просто низенький штакетник, а за ним дремучая чаща чайного дерева. Теперь вместо штакетника поднялся легонький тесовый забор. Селим постучал по одной доске, дернул. Скрипнув, она отошла в сторону.

— На соплях сделано, — сказал он пренебрежительно и отодрал вторую.

Ребята оказались в знакомом дворе. На асфальте возле дверей еще видны «классики» — их нарисовали когда-то масляной краской, так и остались. А на гимнастической площадке горой свалены кровати и рядом сарай стоит незнакомый. Возле забора за сараем огромная гора дров. Самых лучших «досточек», какие редко доставались ребятам на лесопилке, — охранники продавали их на базаре.