Мария Антуанетта - Елена Морозова

Мария Антуанетта не задумывалась, почему на нее обрушилась всеобщая любовь, а главное, чего в этой любви больше — восхищения ею самой, обаянием ее юности или нелюбви к фавориткам и усталости от придворной амурной чехарды. Новое, непривычное сознание того, что королева, обитательница монархического Олимпа, стала ближе и доступнее в прямом смысле этого слова, что ей можно бросить цветок и коснуться подола ее платья, кружило головы и рождало толки. Мадам Кампан вспоминает, как десять лет за королевой буквально по пятам ходил некий шевалье де Кастельно из Бордо, о котором все знали, что он влюблен в королеву. Во время игры в карты шевалье становился напротив королевы; когда она выходила из кареты, он делал все, чтобы попасться ей на глаза; в церкви пробирался в тот угол, где она могла его заметить; в театре находил место рядом с ее ложей; он следовал за ней в Шуази, в Фонтенбло, даже в уединение Трианона, где бродил среди деревьев, издалека любуясь предметом своего обожания. «Ах, как он мне надоел, — вздыхала Мария Антуанетта, — но нельзя же его за это лишать счастья пребывать на свободе!»

Доступность сопровождалась утратой священного трепета перед коронованной особой и, как следствие, сравнением и критикой. Издавна главной обязанностью французских королев являлось обеспечивать монархию наследниками, поэтому долгое бесплодие королевы не могло не вызывать кривотолков. Сочинялись небылицы, слегка приправленные правдой, в которые легко поверить. Широкую огласку получило невинное развлечение королевы, названное согласно заголовку выпущенного по случаю памфлета «Восходом зари». Под впечатлением «Истории инков» Мармонтеля королева, подобно древним инкам, захотела полюбоваться восходом дневного светила. И когда двор пребывал в Марли, она с разрешения короля, который в это время вместе с братьями находился под наблюдением врачей после оспопрививания, в три часа ночи повела своих придворных дам в сады Марли, на холмы, где они встретили первые лучи восходящего солнца. «Ах, как это прекрасно, как это прекрасно!» — неустанно восклицала королева, глядя, как горизонт постепенно окрашивался пурпуром и золотом. Мадам де Ноайль и принцесса де Ламбаль не покидали ее ни на минуту. Но авторы брошюрки «Восход зари» утверждали, что когда компания вышла в сад, Мария Антуанетта покинула общество и в одиночестве удалилась в парк. В дальнейшем невинное увеселение обросло большим количеством скабрёзных подробностей. Мадам Кампан, рассказавшая об этой вылазке на природу, сетовала, что находившийся среди свиты ее величества герцог Шартрский, поклонник королевы, быстро превратившийся в злейшего ее врага, много способствовал распространению дурных слухов о королеве, нанимая борзые перья для сочинений пасквилей. Молва о том, что королева в обществе мужчин по ночам отправляется на поиски приключений, а несчастный супруг-рогоносец (конечно, рогоносец, раз такое позволяет!) спит один в холодной супружеской постели, роняла в глазах подданных не только королеву, но и короля. Распуская сплетни, антиавстрийская клика постепенно превращала образ легкомысленной королевы в «австрийскую волчицу» и «распутную гадину-австриячку», подосланную погубить французов, пока Людовик XVI «занимается народным ремеслом в ожидании, когда народ займется ремеслом короля». Этот зловещий образ бросит тень на Людовика XVI, ибо молва будет утверждать, что королева вертит мужем как хочет.

В самом начале царствования Марии Антуанетты в кулуары Версаля прилетел стишок:

Детка-королева, вам всего лишь двадцать,А за вами хвост обид тянется ужасных.Не торопись же, погоди,Не бросайся ты людьми.

Спустя два столетия можно говорить, что появление подобных стишков являлось своеобразным предупреждением о надвигающейся грозе; но тогда их воспринимали как колкость очередной клики интриганов, которых всегда хватало при дворе и которые в борьбе за подачки и выгодные должности без стеснения прибегали к клевете.

Борьба клик началась буквально с первых дней нового царствования. Пробным политическим камнем, брошенным молодым королем, стало назначение главного министра. Герцог д'Эгийон, занимавший это место при Людовике XV, был тесно связан с одиозной Дюбарри, и его ненавидела Мария Антуанетта, поэтому король с облегчением принял отставку герцога, которую тот, не дожидаясь, пока ее спустят сверху, сам вручил его величеству… Мария Антуанетта предполагала, что освободившееся место займет Шуазель, к которому она по старой памяти питала привязанность, и многие придворные были уверены, что она настоит на своем. Желая порадовать королеву, Людовик XVI вызвал Шуазеля из ссылки и дал ему аудиенцию; но ничто не могло сломить его предубеждения против бывшего министра, и он не предложил ему никакого места в правительстве. Говорят, немногословный король удостоил навязанного ему гостя лишь одной фразой: «Вы сильно постарели, господин Шуазель, и облысели». Пробыв несколько дней в Версале и убедившись, что продолжения карьеры не будет, Шуазель вернулся к себе в Шантелу Королева спокойно восприняла его отъезд: она хотела, чтобы король принял Шуазеля, и он ее желание исполнил.

Не имея более собственных кандидатур, она послушалась теток и присоединила свой голос в поддержку 73-летнего графа де Морепа, в свое время отстраненного от министерской должности Людовиком XV, обвинившим его в сочинительстве фривольных куплетов о тогдашней фаворитке Помпадур. Для Людовика XVI Морепа был хорош именно своей принадлежностью к прежнему двору, за который молодой король цеплялся как за соломинку. Он очень боялся править, тем более самостоятельно, и страх этот был заметен даже королеве. «Повсюду при виде короля звучали здравицы и восторги. Он их, несомненно, заслуживает, ибо он честен и искренне хочет творить добро; но меня волнует, как долго французы будут относиться к нему с восторгом. Я мало что понимаю в делах, но даже я вижу, что придется преодолевать много трудностей и препятствий. Надо признать, покойный король оставил дела в ужасающем состоянии, и очень трудно угодить всем, особенно в стране, где живость народного характера требует, чтобы все было сделано сразу и быстро», — писала Мария Антуанетта матери, явив при этом недюжинную прозорливость.

На беду свою Людовик XVI не доверял никому, включая самого себя, так что теткам даже не пришлось его особенно уговаривать принять кандидатуру престарелого Морепа. «Я король, а это накладывает множество обязательств, но мне всего двадцать лет, и у меня нет необходимых знаний», — признавался Людовик Морепа, призывая почтенного старца после 25-летнего перерыва занять пост министра без портфеля и королевского ментора. Общественность выбор юного короля не слишком удручил; пока молодости его прощали всё и, несмотря ни на что, уповали на будущее.