Ангелы на первом месте - Дмитрий Бавильский

– Алло, алло, вы меня слышите? – спохватилась секретарша. – Ничего же не слышно.

– Да, – Макарова кое-как выдавила из себя камень гулкого, трудного слова.

Этого секретарше оказалось достаточно, она заверещала дальше.

– Это вышло так неожиданно… Я до сих пор ума не приложу… Почему именно сейчас, когда дела фирмы вроде бы стали налаживаться, пошли в гору, отчего же он так?

Называть шефа по имени секретарша не могла, говорила "он".

– Такой внимательный и аккуратный, такой обходительный… Обещал мне прибавку со второго квартала… Да кто ж мне теперь её даст… Алло, алло, Макарова, вы меня слышите?

Макарова шумно втянула воздух, обозначила присутствие. Отвечать секретарше не хотелось. Не моглось.

Послушав какое-то время разглагольствования деморализованной девушки о превратностях судьбы, Макарова решила попрощаться, и тут секретарша вспомнила.

– Ой, так что же я вас так искала-то, почему звонила… – Тут она сделала многозначительную паузу. – Он же оставил предсмертную записку, в которой упоминает и вас. Он там оставил вам какие-то тетради, я глянула, ничего не поняла, видимо, личные дневники… Целую пачку… Вы бы, что ли, прогулялись до нашего офиса, знаете ведь, где мы сидим? И забрали их, они как раз у меня. Если они вам теперь нужны, конечно… Хотя, если с другой стороны посмотреть – как же можно нарушить его последнюю волю, раз просил передать, значит, нужно передать, ведь правда?

– Правда. – Сказала Макарова, попрощалась и кинула телефонную трубку так, будто в ней завелись бациллы сибирской язвы или какой иной заразы.

Глава вторая. Вода с сиропом

Мария Игоревна готовила борщ, резала ватные овощи, вспотела.

Гигантская кастрюля поглощала продукты с ненасытностью адской воронки, в обмен распространяя пряные ароматы. Она всегда готовила так, будто у неё семеро по лавкам и куча голодных ртов. Раньше так и было, а теперь Мария Игоревна готовила с избытком по инерции. Чтобы одиночество обмануть. Но каждый раз выходила одна и та же история – потом всю неделю она доедала быстро состарившуюся еду, не слишком вникая в её застоявшийся вкус.

Перекурив, актриса решила умыться и в ванной комнате в зеркале увидела своё лицо, глаза больной собаки, растрёпанные волосы… Ещё она увидела, что из левого глаза выпала ресница, прижалась к носу,

Мария Игоревна грустно усмехнулась: некому сказать: а из какого глаза у тебя, родимая, ресница упала? А загадай-ка, милая, желание…

Тут в дверь позвонили, Макарова нарисовалась, возбуждённая вся, порывисто прошла в квартиру, села на табурет, между делом кинув:

– А у вас ресница выпала. Отгадайте, из какого глаза?

Мария Игоревна чуть не расплакалась, внутри всё закипело, расплавилось от нежности к этому, в сущности, постороннему человеку, но она быстро собралась, взяла в руки эмоции (сцена приучила!), снова начала колдовать над кастрюлей.

Пока Мария Игоревна изображала жуткую занятость, Макарова рассказывала ей про жизнь и смерть Царя. Сбивчиво, со многими отступлениями, она и не думала, что будет так сложно объяснить соседке, "в чём суть борьбы". История расползалась, выглядела кособокой и пресной: обстоятельства цеплялись друг за дружку – пришлось выложить и про "Живой журнал", и про психоанализ, и даже отчего-то про мужа, недвижно лежащего в соседней квартире.

Мария Игоревна слушала молча, сосредоточенно, пытаясь не встречаться с Макаровой взглядом – или из-за неловкости надуманной (человек перед тобой исповедуется по своей же воле!), или из-за того, чтобы не прервать нить рассказа, не вспугнуть его логику.

Макарова торопилась изложить все обстоятельства, обжигалась, хлебая борщ: она ещё успевала смотаться в офис за тайными конспектами покойного. Мария Игоревна тоже, отчего-то, разволновалась, несколько раз вставала, открывала и закрывала форточку (за окном загнивал февраль), едва не обожглась о плиту, дернула рукой, уронила ложку.

Она не сразу поняла причину своего трепета, не сразу сформулировала свою надобу: Царь поможет успокоить ду хов её покойной матушки, ведь его же ещё не похоронили, правда? Значит, можно договориться положить с ним в гроб пару женских туфель.

– Или тапочки? Как ты считаешь?

Макарова, склонившись над тарелкой, только кивнула. Борщ расширял её тело изнутри, хотелось немедленно сорваться и бежать на улицу.

Поблагодарив за еду, Макарова зашла в ванную комнату, обратила внимание: возле зеркала соседка приклеила листочек с картинкой: симпатичный пёсик ласково скалился в объектив.

Под картинкой фломастером, крупными печатными буквами было выведено только одно слово: "Ждать".

От повышенной влажности бумажка пожелтела, начала бугриться, видимо, висела здесь уже давным-давно.

Мария Игоревна тоже торопилась, и её ждали сегодня срочные дела. Вот уже несколько дней она дежурила в почтовом отделении, сидела там, сколько могла.

Поскольку история с розыском Игоря временно (временно!) зашла в тупик, Мария Игоревна решила начать расследование с другого берега – попытаться найти женщину, которой Игорь адресовал пылкие послания.

Видимо, решила она, Игорь путает какую-то цифру, его письма должны класть в один из соседских ящиков, там их настоящее место, или, может быть, он просто "тройку" рисует похожей на "восьмёрку", а

"единичка" выходит у него как "четвёрка".

Уже в первый день дежурства – на кособоком стульчике возле немытой витрины (вид на улицу, угрюмая коробка КБ напротив, проезжая часть, киоски) – она наметила все возможные комбинации цифр и начала наблюдение за потенциальными хозяевами ящиков. С перерывом на обед, разумеется. Время от времени выходя на крыльцо покурить, расправить косточки.

Хмурая работница (Нина-монашка – почему-то решила актриса) в окошечке долго не могла смириться с постоянным присутствием в помещении посетительницы. Несмотря на то, что Мария Игоревна вела себя смирно, читала бесплатные газеты, накиданные на прилавок, смотрела в окно (делала вид, что загорает, хотя хорошо знала, что стекло не пропускает ультрафиолетовые лучи), полировала ногти, работница чувствовала крайнее раздражение. Контора почты была маленькой, тесной, и сосуществование в нём двух тел не могло не замечаться.

Тем более что Мария Игоревна вела себя вызывающе высокомерно: держала осанку и даже не пыталась установить контакт: всё время сосредоточенно молчала, никак не объясняя своё затянувшееся присутствие.

Но она демонстративно (так уж выходило: театр невозможно вытравить из поведения творческого работника) оживлялась, если на почту заходили люди. Буквально впивалась в них глазами, словно настраивалась на их волну, пыталась подслушать заветные мысли, вела заочный диалог.

Чаще всего это оказывались старички, терпеливо, день за днём, ожидавшие пенсии, студент, ждавший денежного перевода от родителей из Ханты-Мансийска. Все они целенаправленно шли к окошку, мимо, шкаф с абонентскими ящиками их не волновал совершенно.

Собственно за почтой заходили редко. И тогда сердце Марии Игоревны начинало ухать и сладко петь. В районе желудка образовывалась сладкая пустота, из которой в голову медленно поднимался пар ожидания.

Она старалась наблюдать за людьми исподтишка, никак не выказывая интереса, разыгрывала роль скучающей на пруду барышни, а сама хищно буравила спины посетителей. Но все они, как нарочно, не совпадали с заветными ящичками, забирая почту из самых что ни на есть "рядовых" ячеек.

И тогда истома ожидания обваливалась, как подтаявший снег, куда-то в ноги, нервное напряжение сменялось апатией, она выходила покурить, ставя ещё одну галочку в незримой ведомости разочарований.

За несколько дней Мария Игоревна поняла, что основной

"пассажиропоток" идёт утром, когда люди перед работой забегают за свежими газетами и перед самым закрытием, когда возвращаются домой.

Высидеть здесь весь день она не смогла. Да этого, вероятно, и не нужно было. Поэтому она торопилась к открытию, занимала место на облезлом стульчике, потом шла по магазинам или прогуляться, возвращалась уже после обеда, когда начинало темнеть и сумерки делали помещение почты ещё меньше.

Сначала Мария Игоревна совершенно не представляла, кого ждёт, но постепенно, за дни ожидания, у неё в голове сформировался образ женщины, властной и деловой, стремительной в движениях, с длинными чёрными волосами до плеч, в эффектной шубе с широкими краями, высокой, ухоженной, статной. Только в такую красотку и мог влюбиться её рохля Игорь.

Кстати, писем от него уже давно не приходило – по три раза на дню

Мария Игоревна заглядывала в свою ячейку, но, кроме газет, в неё ни-че-го не складывали. Отсутствие писем обостряло органы чувств, нагнетало обстановку, словно бы Мария Игоревна играла сама с собой в такую игру: