Царь-Ужас - Геннадий Прашкевич

Протянув руку к шмоткам капо, Яков сразу наткнулся на грязный полотняный мешочек. В мешочке лежали три больших плитки ванильного шоколада. Он остро и вкусно пах.

– Он ваш, – подтвердил капо Гном по-польски. – Я к нему почти не притрагивался. Он выдан вам на три дня.

Он или действительно не боялся, или делал вид, что не боится. Скорее всего, все же делал вид, потому что его голая грудь, несмотря на солнце, все еще была покрыта гусиной кожей. К тому же он приврал: из трех плиток шоколада две были надкушены.

– Это настоящий шоколад, – повторил капо Гном. – Штурмбаннфюрер выдал его для вас.

8. Подарок рейхсмаршалу

«7 июля сего года на территории вверенного мне форта задержан рабочий (из местных) Ханс Хавелаар, 1906 года рождения, обменявший ржаную муку, весом около 2 килограммов, у заключенного Наума Мечика на утаенный им золотой зуб. В соответствии с распоряжением немецкой безопасности заключенный Наум Мечик в 10 часов утра расстрелян во дворе лагеря в присутствии остальных заключенных. Рабочий Ханс Хавелаар, обменявший муку на золотой зуб, арестован.

При сем: мешочек с мукой».

Штурмбаннфюрер СС Вальтер Штюрцваге отложил вечное перо в сторону и усмехнулся:

– Обычное сообщение. Нелегко спрятать золотой зуб, пройдя столько проверок, но иногда такое случается. Славяне и евреи умеют обманывать, они так созданы Господом. Они послужили Господу лакмусовой бумажкой непорядочности. Но рейхсмаршал прав, – штурмбаннфюрер имел в виду Германа Геринга, – евреи всегда опаснее. Не имея своего места, они всегда стараются занять самые выгодные места. Пытаясь спасти свой род, они покупают свидетельства о рождении у иноверцев, как кукушки, подкидывают детей в приюты. Они как животные. Мы должны понять это раз и навсегда. У них чувства обострены, как у животных. Они чуют запах дыма там, где мы никогда никакого запаха не услышим. При этом они чувствуют красоту или умело имитируют это чувство. Когда истинный ариец и грязный юдэ смотрят на один и тот же предмет, это не означает, что они видят один и тот же предмет. Когда проклятый род будет полностью стерт с лица земли, останутся только некоторые, не все, произведения искусства, произведенные ими. Утеряв имя авторов, эти произведения будут играть роль памятников той странной переходной эпохи, когда искусством пытались заниматься не только арийцы. Понимаете? Рейхсмаршал прав, начав такую работу уже сегодня.

Штурмбаннфюрер взглянул на введенных в кабинет заключенных № 16142 и № 19030. На них же взглянул гость майора – крепкий белобрысый человек с прилизанными светлыми волосами, со щеточкой усов под прямым носом. Бесцветные внимательные глаза смотрели на заключенных без особого интереса, но именно с вниманием. Знаменитый ас, сбивший за время войны около сорока воздушных машин, он был в штатском. Он прилетел в старый форт на своем истребителе, но представлял не военно-воздушные силы, а лично рейхсмаршала Германа Геринга. Даже, может, не его самого, а близких боевых друзей, искавших к дню рождения рейхсмаршала нечто необыкновенное. Штурмбаннфюрер прекрасно понимал, что может помочь знаменитому асу, вот почему приказал горбатому капо в течение нескольких дней подкармливать заключенных № 16142 и № 19030 и не гонять их на полевые работы. Сейчас, глядя на заключенных, он не видел в них каких-то особенных перемен, но штурмбанфюрера радовал сам факт: он сделал все, чтобы подарок для рейхсмаршала выглядел достаточно выигрышно.

– Подойди сюда, – поманил он пальцем Якова.

Яков подошел.

На нем были короткие полосатые штаны, серая куртка с белыми кругами на груди и на спине, на ногах – разношенные сабо. От Якова неуловимо несло страхом и еще чем-то, может, правда, животным.

– Коммунист?

– Никогда.

– Комиссар?

– Найн!

– Юдэ?

– Никс юдэ!

– Кто же ты?

– Заключенный № 16142.

– Видите, он проявляет некоторые признаки примитивной сообразительности. На уровне инстинктов, но проявляет, – с затаенной гордостью произнес штурмбаннфюрер.

– Простите, Вальтер, но меня интересует вовсе не сообразительность ваших подопечных.

Штурмбаннфюрер согласно кивнул.

Он не торопился.

Стол был накрыт, громоздкий магнитофон подключен к сети. Взглянув на часы, штурмбаннфюрер кивком подозвал к столу Семена.

– Юдэ?

– Нет, русский.

– Русские всегда менее сообразительны, – сообщил штурмбаннфюрер старому другу. И улыбнулся: – Не торопитесь, Адольф, я все равно не отпущу вас быстрее, чем через пару дней. Вы заслужили короткий отпуск. Используйте его для наблюдений за нашими врагами. Вы всегда видите врагов с высоты птичьего полета, это может приводить к определенным аллюзиям. Иногда враги могут казаться вам достойными противниками, а это вовсе не так. За редчайшими исключениями это безвольные существа, проводящие жизнь в мечтаниях. Они не любят работать, зато умеют рисовать и сочинять сказки. Возможно, со временем наши ученые выведут особую породу низших существ, способных рассказывать сказки. Разумеется, это будут наши особые имперские сказки, Адольф. Другие нам не нужны.

Он наклонился и щелкнул переключателем магнитофона.

Адольф Галланд невольно выпрямил спину.

Высокий голос произносил слова резко, даже неприятно. В нем чувствовалась скрытая сила. На заключенных ни сам штурмбаннфюрер, ни его гость уже не обращали внимания.

«…Теперь я хочу откровенно поговорить с вами об одном очень серьезном деле, – гость штурмбаннфюрера сразу узнал резкий голос рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера. – Сейчас, между собой, мы можем говорить о нем вполне открыто, но никогда не станем говорить об этом публично. Точно так же, как, повинуясь приказу, мы выполняли свой долг 30 июня 1934 года: ставили к стенке заблудших товарищей, (штурмбаннфюрер ясно вспомнил глаза пьяного штурмовика, застреленного им на Александерплац), но никогда не говорили и никогда не станем говорить об этом вслух. Наш природный такт побуждал нас никогда не касаться этой темы. Каждый из нас ужасался, но в то же время понимал, что в следующий раз, если это будет необходимо, мы поступим так же. Сейчас речь идет о депортации и об истреблении еврейской нации. Звучит это просто: „Евреи будут уничтожены“. И все члены нашей партии, безусловно, скажут вместе с нами: „Искоренение евреев, истребление их – это один из пунктов нашей программы, и он будет выполнен“. А потом придут к нам все 80 миллионов достойных немцев, и каждый будет просить за своего единственного порядочного еврея. Все остальные, конечно, свиньи, но вот именно этот – хороший еврей. Так не должно быть. Фюрер требует от нас твердости. Большинство присутствующих здесь знает, что это такое – видеть сто, или пятьсот, или тысячу уложенных в ряд трупов. Суметь выдержать это и сохранить в себе порядочность и достоинство – вот испытание, которое закалило всех нас. Это славная страница нашей истории, ибо теперь мы знаем, как трудно было бы нам сейчас в условиях бомбежки, тягот и лишений военного времени, если бы в каждом нашем городе все еще жили евреи – скрытые саботажники, агитаторы и смутьяны. Богатство, которым они владели, мы у них забрали. Я дал строгий приказ, выполненный обергруппенфюрером СС Полем, передать все отобранные богатства рейху. Мы ничего не оставили себе. Совершившие ошибку понесут наказание в соответствии с приказом, отданным мною в самом начале, который гласит: каждый, кто присвоит себе хотя бы одну марку из отобранных нами богатств, подлежит немедленной казни. Несколько сотрудников СС уже казнены. Пощады не будет. У нас есть моральное право, у нас есть обязательство перед немецким народом уничтожить нацию, которая хотела уничтожить нас. Но у нас нет права обогащаться, даже если речь идет только об одной шубе, об одних часах, об одной марке или одной сигарете. Мы не хотим, уничтожая бациллу, дать ей заразить себя и умереть сами. Я никогда не позволю себе остаться в стороне и наблюдать за тем, как проявляется пусть даже маленькая червоточина и как она начинает расти. Где бы та червоточинка ни появилась, мы выжжем ее. Теперь, в целом, я могу сказать, что, вдохновленные любовью к нашему народу, мы справились с этой труднейшей задачей. При этом мы не нанесли никакого вреда нашему внутреннему миру, нашей душе, нашему характеру…»

Адольф Галланд кивнул.

Все в словах Гиммлера казалось ему жесткой правдой.

Он лично сохранил порядочность и достоинство. Его внутренний мир, его душа, его арийский характер не были сокрушены трудностью поставленных задач. Если он чему-то еще дивился, так только подлости врага.

В тридцать первом, например, проводя нелегально курс тренировок в составе итальянских военно-воздушных сил, Адольф Галланд подружился с британским пилотом Дугласом Бейгером, прилетавшим в Рим на спортивные состязания. Это был пилот от Бога, Галланд многому у него научился. Он был бы рад почаще встречаться с ним на спортивных соревнованиях, однако через год, выполняя сложную фигуру высшего пилотажа, Дуглас Бейгер пустил машину слишком низко над Ридингским аэропортом и задел крылом землю. В облаке пыли и летящих во все стороны обломков, казалось, не могло остаться ничего живого, но Бейгер выжил, правда, лишился обеих ног. Казалось бы, с авиацией покончено, но через год неистовый англичанин уже управлял автомобилем и играл в гольф, а с началом войны министерство разрешило ему сесть за штурвал «Харрикейна». В первом же бою над Бельгией Бейгер завалил «Мессершмит-109». Кстати, в первом бою над Францией Адольф Галланд завалил свой первый «Харрикейн». Герман Геринг (герой Первой мировой войны) заметил талантливого пилота. Адольф Галпанд быстро рос в должности. Дважды он встречался с Дугласом Бейгером над Францией и Англией, но до боя между ними не дошло, хотя они успели обменяться приветствиями в эфире.