Кровь Севера - Мазин Александр Владимирович

С остальными поступили очень жестоко. Даже описывать это не хочу. Особенно страшно пытали Торстайна.

Мне было приятно, что варяги смотрели на эти издевательства без одобрения.

– У нас другие обычаи, – ответил на мой вопрос Трувор. – Наш бог – Перун Молниерукий, а не Отец Лжи.

Отцом Лжи, как выяснилось, называли Одина. Однако Одина именовали также и Отцом Воинов. Каждый выбирал, что нравится.

Наших погибших уложили на громадную кучу дров. Туда же покидали и связанных, полумертвых пленников.

Затем всю конструкцию подожгли. Надеюсь, пленники задохлись в дыму раньше, чем до них добрался огонь.

Когда пламя начало угасать, Хрёрек скомандовал торжественное построение, ткнул пальцем в мою сторону и поинтересовался, что думает по моему поводу храброе воинство.

Воинство думало позитивно. Меня хвалили. Сначала Трувор. Потом Руад сообщил, что я спас ему жизнь. Затем сам ярл поведал народу, что я лично уложил двух врагов и вывел из строя третьего. Откуда он узнал, понятия не имею. Но я и после замечал, что Хрёрек в бою видит каждую мелочь. Может, он – волшебник? Излагал ярл, кстати, очень поэтично. Я уже достаточно натыркался в языке, чтобы оценить.

Потом последовал вопрос: считает ли меня храброе воинство достойным вступить в их ряды?

Воинство дружно заорало, что считает.

Хрёрек обнял меня и поставил рядом. А сам вызвал освобожденного пленника. Последний оказался выходцем из некоего Тродхейма или типа того. Тоже скандинавом, разумеется. Назвался Сигвадом. К Торстейну этот счастливчик примкнул уже в Ладоге. Сигвад приплыл туда на собственном корабле, однако повздорил с тремя местными и убил всех троих. На вергельд[13] ушли все его товары и корабль, на котором он приплыл. Осталось только оружие и немного денег. Из Ладоги Сигваду следовало бежать – и быстро, потому что выплата вергельда не отменяла кровной мести, у всех убитых же были весьма влиятельные родственники. Вот так он и нанялся на кнорр Торстейна. Тот забрал у Сигвада все оставшиеся деньги, но взамен пообещал долю в прибыли. Это было, как я понял, обычной практикой.

– Перед нами он чист! – заявил Хрёрек. – В Хедебю его не было! А сражается неплохо. Думаю, он нам пригодится. Что скажете, люди?

На этот раз не столь единодушно, как в случае со мной, но кандидата все же одобрили.

Затем, под бодрое потрескивание погребального костра и вонь горелого мяса, начался чрезвычайно важный и весьма торжественный обряд: принятие нас с Сигвадом в вольную дружину ярла Хрёрека.

Не стану вдаваться подробности, скажу только, что порядок вступления в запорожские козаки (Горилку пьешь? В Бога веруешь? А ну перекрестись!) мне бы понравился куда больше. Да и жрать хотелось, честно говоря. Наконец, все закончилось. Хрёрек торжественно вручил мне мною же добытый меч, я по очереди обнялся со всеми викингами, распил с народом братину пива, после чего ярл пальцем начертал на наших с Сигвадом лбах знак тейваз[14] – руну воина, долженствующую укрепить стойкость и храбрость в бою. И провозгласил, что я теперь – его хирдманн, то есть полноценный член ватаги, посему мне отныне полагается беспрекословно подчиняться старшим, рубить, кого скажут, уважать соратников, как братьев, и выказывать чудеса доблести на поле битвы. За это мне полагалась одна доля добычи (если общество не решит иначе) и возможность при необходимости получить поддержку хирда и лично Хрёрека-ярла. Все это очень походило на те родовые правила, которые мне в свое время излагал Коваль. То есть, по местным понятиям, я больше не был сиротой. И «семья» у меня была такая, что всем моим недругам лучше сразу перейти на другую сторону улицы. Это радовало.

Вот так я стал дренгом. То есть младшим воином хирда. Меня устраивало. Я в генералы не стремлюсь.

Потом мы наконец сели кушать. Вернее, пировать. Ярл не поскупился: выкатил пива (из трофеев), которое отлично пошло под свежую дичь и вяленую рыбку.

Когда первый голод был утолен, руководство принялось делить добычу. Все уже было скрупулезно пересчитано в соответствии с денежным (вернее, серебряным) эквивалентом, выделена доля в общак и определены товары, которые в дележку пока не войдут, потому что их надо сначала продать. Сам захваченный кнорр становился коллективной собственностью, но если кто-то, по желанию или необходимости, должен был покинуть компанию, то ему выделялась доля в соответствии с рыночной стоимостью кнорра на текущий момент. Все эти бухгалтерские выкладки были мне совершенно неинтересны, но, к моему удивлению, все викинги, даже самые тупые, слушали очень внимательно, постоянно что-то уточняли, оспаривали, и Ольбарду, который на правах кормчего заведовал казной, приходилось отвечать, убеждать и даже наезжать авторитетом на особо упрямых.

Каждый простой викинг имел одну долю. Командиры вроде Трувора (они назывались – хольды) – две. Кормчий – три. Сам ярл получал львиный кусок: каждый рум драккара соответствовал одной доле. Драккар был собственностью ярла и стоил немало. Да, в случае, если викинг выказывал какую-то особенную доблесть, ему добавляли еще долю. Или лично ярл делал подарок. В прошлом бою особо выдающихся не было. Это понятно: чтобы как-то выделиться на фоне этих безбашенных храбрецов, требовалось совершить что-то невозможное.

Меня дележка не касалась. На момент битвы с Торстейном я еще не был полноправным членом общества. Однако…

Однако это давало мне и кое-какие бонусы. Например, имущество убитых мною лично, один на один, ворогов не вносилось в общий котел, а отходило непосредственно мне.

Мне достались очень приличные наборы доспехов: два добротных, чешуйка к чешуйке, панциря (оба, к сожалению, были велики); два щита, на одном из которых, кстати, красовалась руна тейваз; пара «очковых» шлемов, причем один – с кольчужным тыльником и «воротником»; пара боевых поясов со всеми нужными кармашками и множеством мелких полезных вещей. И с деньгами, кстати. Каждый из убитых носил при себе некоторую сумму (остальное, как потом пояснил Трувор, хранилось у казначея) и украшений. То есть я «приобрел» три серебряных браслета общим весом граммов двести и золотую цепку граммов на пятьдесят. Из наступательного вооружения мне достались два меча неплохой ковки, пара топоров, копье, явно для меня слишком тяжелое, пяток метательных ножей, нож простой и один полноценный кинжал, похоже, арабской работы. Ну и еще много чего – по мелочи. Досталось мне также и имущество принесенного в жертву парнишки. Сначала я к нему отнесся пренебрежительно (даже меч – примитивная кое-как закаленная железяка), но Трувор меня переубедил. Сказал, что за эту «железяку» мне любой кузнец охотно заделает (да еще и приплатит) дыру, пробитую мною в панцире, когда тот еще не был моей собственностью.

На следующий день, пока половина викингов выгоняла похмелье, а вторая бездельничала, мы с ним пошли к Ольбарду, который принял на хранение все, что нужно, поменял один из мечей на более легкий – и ничуть не хуже (второй я решил оставить), подарил вместо подкольчужника толстую фуфайку, на которую целый панцирь лег почти прилично, и выдал объемистый кожаный мешок с завязками, куда я должен был сложить свое личное оружие (ножи и кинжалы – не в счет), когда мы находились в походе и без перспектив подраться.

Я набрался наглости и попросил научить меня обоерукому бою. Ольбард прищурился испытующе, потом хмыкнул и кивнул на Трувора:

– Он научит.

– Научу, – подтвердил тот. – Хоть сейчас. Пойдем?

И мы пошли.

Глава двадцать первая,

в которой герой прибывает в Старую Ладогу, которая в это время ещё далеко не стара, и знакомится с местным князем Гостомыслом Ладожским

Ладога, или Альдейгья, как ее называли мои друзья викинги, располагалась на отличном месте. Аккурат слева от порогов, которые можно было пройти разве что на надувном матрасе. То есть волей-неволей вылазь… и плати. Местность здесь была холмистая, берег довольно крутой, но – доступный. Наверху, на горе, контролируя окрестности, обосновалась хорошо видимая снизу крепость. Такую не вдруг возьмешь – еще залезть надо, а берег крутой, скалистый.