Семен Палий - Мушкетик Юрий Михайлович

Миновали перелесок и на самой опушке остановили коней. Под ветвистой, раскидистой грушей сидел высокий слепой кобзарь и играл крестьянам, которые бросили свои бороны и плуги и пришли послушать бродячего певца. Увидев всадников, они сняли шапки, а кобзарь, услыхав топот, умолк. Мазепа сошел с коня.

— Ну-ка, спой, человече добрый, казакам.

Кобзарь не заставил себя просить, дважды провел из конца в конец по струнам и начал:

Туман по землі котився,

Палій Семен на світ народився.

— Эту мы уже слыхали, — перебил Лизогуб. — Сыграй какую-нибудь новую, да такую, чтоб аж за сердце взяло.

— Можно и новую:

Свистнула в воздухе плеть, жалобно зазвенела оборванная струна, заглушив тихий стон кобзаря.

— Возьмите разбойника! — Мазепа не по годам ловко вскочил в седло и погнал коня. За ним, припадая к конским гривам, понеслась по дороге старшина и многочисленная гетманская охрана, без которой Мазепа не выезжал даже за ворота своего замка.

Лизогуб с несколькими стражниками остался, чтобы забрать кобзаря, но едва Мазепа со свитой скрылся за холмом, крестьяне, возбужденно размахивая руками, обступили старика. Видя, что здесь не поможет даже оружие, Лизогуб повернул коня и, выругавшись, поскакал вслед за гетманом.

Глава 10

УДАР НА ОЧАКОВ

Ещё скажу я вам, панове полковники, что Осман Гирей снаряжает в набег Опиту, это я узнал сегодня. Войска собирается множество, где — сам не знаю: может, у Перекопа, а может, где в другом месте. Ногайцы — можно поручиться — тоже в походе будут. Так что в Очаков войска не много останется… Теперь говорите, у кого какая думка? — закончил Палий.

Полковники молчали выжидая.

— Чего ж вы молчите, как мурзы на совете?

— Дело рискованное, не спросить ли нам у гетмана, как быть? — отважился, наконец, киевский полковник Константин Макиевский.

— Пока будем спрашивать да ответа ждать, только зря время потеряем. Решать надо: либо возвращаться, либо…

— Вперед пойдем, — твердо сказал полковник охотного полка Козьменко, — ждать нам нечего. По-моему, прямо двигать отсюда в степи, не то будем сидеть, пока не съедим в Лисянке все сухари. Татары никуда не пойдут, коль узнают, что в их землях казаки. Они назад вернутся, а нам надо их опередить. Наделаем шуму, а тогда — ищи ветра в поле, а казака на воле.

— Как ты, Пашковский?

— За меня Козьменко сказал.

— Коли так, я тоже назад не пойду, вместе будем, — заключил Макиевский.

— Значит, пришли к согласию, — весело оглядел их Палий. — Не будем тогда время попусту терять. Да и другого такого удобного случая не скоро дождемся. Завтра и выступать. Теперь еще одно: как итти? Все вы не раз ходили по этим степям, у каждого свой путь на примете, давайте сейчас обсудим.

— Никто из нас не вытоптал там столько травы, сколько ты, твое и первое слово.

— Нет, мое пусть будет последним. Говори, Константин!

— По мне, так итти надо либо на Витовтов брод, либо на Нижнюю переправу. Можно и на Ташлык, через Егорлык, а дальше на Тягинь.

— Ты подумай: уже и сейчас, в шатре, из тебя сало закапало, а что дальше будет? Где воды возьмешь, куда коней на выпас пустишь? На заморенных конях от Опиты недалеко уйдешь. Не этим путем итти надо, правду я говорю, Семен? — обратился Козьменко к Палию.

— И так, и не так. Верно говорит Константин, переправиться можно у Ташлыка, по Песчаному броду, татары наверняка пойдут выше. Они ходят на Романов, Кучмань. мимо Чечельни и Тимоновки, до Буга, там и воды и топлива больше.

— Я ходил через Песчаный, — отозвался Пашковский, — с Песчаного по реке Чечеклинке на Телингули — есть такая речка, там и дров и травы в достатке. Дальше на Куяльник — переправа хорошая, вода есть, хотя леса нету. Потом опять по Куяльнику куда душа пожелает: то ли на Паланки, то ли на Чеборчи. Тягинь нам тоже не мешало бы пощипать.

— Это самое верное, так и пойдем. Ну, вроде всё. А может, у кого еще что есть, говорите!

— Да нет, больше ничего.

— Тогда — с богом, готовьтесь! Чуть свет выступаем.

Сборы были недолгие: казаки знали, куда снаряжаются, и заранее приготовили все. В поход пошли налегке, не обременяя себя обозами. Палий обдумал все еще до того, как Мазепа, получив указ от царя, дал согласие на совместный поход против татар. Рассчитывали на быстроту и внезапность нападения. Шли больше по холодку, утрами и вечерами, на день останавливаясь где-нибудь в балке. Лишь переправившись вброд через реку, остановились на более долгий отдых, чтоб дать лошадям и людям поднакопить силы к трудному переходу. Разместились в глубоком овраге, по дну которого протекала речка. Петляя, она выходила в степь. Здесь круто сворачивала, будто возвращалась обратно, и терялась где-то в дальних степях.

Палий сидел на склоне оврага, покусывая стебелек ракитника. С ним сидел Пашковский. Палий опасался — не рано ли вышли, ведь ногайцы, возможно, еще не выступили в поход, а тогда об Очакове нечего и думать.

Казаки на берегу рубили лозу для костров. Стреноженные кони ходили по степи и по склонам оврага, выщипывая из высоких ковылей и бородача пырей и тонконог. На горизонте то появлялись, то снова исчезали в высокой траве фигуры сторожевых казаков.

Палий сплюнул горьковатую слюну и лег навзничь на траву. Не хотелось никуда итти, так бы лежал и мечтал под однообразное посвистывание суслика.

Позвали ужинать. Уже спускаясь к речке, Палий сказал Пашковскому:

— Боязно итти на Очаков, не случилось бы беды. Однако сегодня еще посоветуемся, как вернее ударить. Эх, если б мурза вышел в поход!..

А мурза вовсе не собирался никуда выступать. Он сидел в это время на обеде, который давал в честь похода на Украину. Сам он оставался в крепости, в поход с Опитой отправлял Осман-пашу.

Мурза разлегся на софе и с наслаждением потягивал дым из кальяна. Тут же на подушках сидели и полулежали гости. Обед кончался, с низеньких, как скамейки, столов слуги убрали почти нетронутый набаб и поставили халву, изюм, ароматный густой шербет и другие сладости. В самом углу на ковре лежал Осман-паша, в синих шароварах, в пестрой тканой шелковой куртке, сверху донизу усеянной золотыми пуговицами. С наслаждением вытянув онемевшие ноги в ярко-желтых, с загнутыми носками, сафьяновых сапогах, он делал вид, будто пристально следит за игрой в шахматы. Но Осман-паша даже не видел фигур, хотя все время смотрел на доску. Только изредка бросал из-под нахмуренных бровей мимолетные злобные взгляды на мурзу. О, как отвратителен был ему мурза с его черным жиденьким чубом и такой же бородёнкой, приплюснутым носом и хитрыми узкими глазками под высоко поднятыми бровями!

Паша не мог больше смотреть, он поднялся и вышел из дивана.[10] Прошел по узкому длинному коридору и поднялся по лестнице на Соколиную башню. Посмотрел сверху на сад мурзы. В мраморном бассейне с фонтаном, обвитом густой зеленью, плавали лебеди. От высоких тополей веяло приятной прохладой.

«Он будет прохлаждаться здесь в тени и слушать песни невольниц, — подумал Осман-паша, — а когда я вернусь из похода, почти весь ясырь[11] и лучших полонянок заберет себе».

Старая обида вновь закипела в сердце…

Случилось это лет двадцать назад в Бахчисарае на невольничьем базаре. После удачного набега на Кавказ базар был люден и шумен. Осман, тогда еще молодой, тоже пошел посмотреть на живой товар, послушать игру на теорбе.[12] У самых крепостных стен бурлило людское море: здесь продавались невольники и невольницы всех возрастов. Крики, свист нагаек, скрип арб, голоса дервишей — все слилось в один сплошной рев. Осман, сопровождаемый слугами, пробирался под навесы, где находился отборный товар.