Герой должен быть один - Генри Олди

Нет.

Он не хочет об этом вспоминать.

Да и идущий человек уже пересек двор и исчез, как показалось Амфитриону, слегка кивнув на прощание.

— Я согласен, — медленно проговорил Автолик, и в глазах его вновь появилось прежнее насмешливое выражение. — Когда ты хочешь, чтобы я перебрался в Фивы?

8

Когда дробный конский топот затих, а колесницы Амфитриона и его сопровождающих скрылись за поворотом дороги, но пыль, поднятая ими, еще не успела осесть, — человек в драной хламиде с капюшоном по-хозяйски вошел в дом, поднявшись на террасу, скинул свое рванье и нахально уселся в кресло, с которого не так давно поднялся уехавший Амфитрион.

Это оказался темноволосый юноша с горбатым породистым носом, одетый в щегольской хитон, подпоясанный искусно расшитым поясом, и красно-коричневые сандалии из мягкой кожи, которые юноша поленился снять. Отхлебнув из недопитой чаши, незваный гость улыбнулся, но глаза его при этом оставались серьезными.

Не бывает у юношей таких глаз, чем-то похожих на глаза приподнявшегося в соседнем кресле Автолика.

— Радуйся,[22] отец.

Это сказал не юноша.

Это сказал Автолик.

— Привет, сынок, — беззаботно отозвался юноша. — Как жизнь, как настроение? Говорят, собираешься в Фивы?

— Я согласился, отец. Увидел тебя и — согласился.

— Ты у меня всегда был понятливым. Амфитрион, между прочим, неглуп… и он прав — готовить надо обоих. Одинаково. На всякий случай.

— Готовить — к чему?

— Ко всему. Людям нужен герой. И твоему дедушке там, на Олимпе, тоже нужен герой. Куда ни плюнь — всем нужен герой…

И юноша весьма метко запустил обглоданной птичьей ножкой в висевший на стене шлем — знаменитый кожаный шлем Автолика, усеянный кабаньими клыками.

…А колесницы Амфитриона в это время неспешно пылили по извилистой дороге прочь от Аргоса, и по обе стороны от дороги возвышались девственно-зеленые холмы. Изредка в отдалении можно было заметить пасущиеся стада, напоминавшие снежные шапки гор. Стояла ранняя осень, солнце припекало, и ничто не нарушало покой раскинувшегося вокруг мирного пейзажа.

Кони шли медленно — а куда спешить-то? — и так же неторопливо текли мысли Амфитриона, на время доверившего поводья вознице.

Впрочем, мысли его были медленными, но отнюдь не такими мирными, как окружающий пейзаж.

Автолик в конце концов согласился — и это было хорошо. Не только искусству борьбы научит он подрастающих близнецов — но и наверняка передаст им немалую долю своей знаменитой хитрости, которую Автолик унаследовал от отца своего, Гермеса-Психопомпа, то есть Проводника душ.

А борьба без хитрости — как копье без наконечника.

Кастор Диоскур тоже согласился учить братьев бою в полном вооружении — и это опять же хорошо. Биться с Кастором, хоть на копьях, хоть на мечах, Амфитрион без крайней нужды не стал бы. Силен лаконец Кастор, брат неукротимого Полидевка, силен и беспощаден. Одна беда — горд непомерно. Возомнил себя лучшим колесничим Пелопоннеса — да только ли Пелопоннеса? Ладно, пускай тешит самолюбие…

Амфитрион помимо воли самодовольно усмехнулся, огладив бороду.

Нет уж, колесничному делу он и сам сыновей обучит. Кастор, правда, может обидеться… Ну и Тартар с ним! Лишь бы приехал в Фивы, как обещал, а там уговорим, удержим. Глядишь, и брат его, Полидевк, кулачный боец, объявится — не вытерпит, сперва переучивать возьмется, после показывать новое, ну и (чем Мойры не шутят?!) застрянет в палестре на год-два…

Разные учителя понадобятся. И не только — воины. Кстати, прямо перед отъездом Амфитриона явился в Фивы Лин, брат божественного Орфея. Вроде как поселиться решил… Хвала Аполлону Мусагету,[23] ежели так — лучшего наставника-кифареда и не сыскать!

Молоды будущие учителя, молоды да горячи. Лину — тридцать один, самый зрелый, Автолику — почти тридцать, Кастору — тому вовсе двадцать пять сровнялось. Можно было и постарше сыскать — можно, да нельзя. Нашел Амфитрион именно тех, кого хотел найти. Упрям и зол Кастор, хитер и вынослив Автолик, Лин все Орфею его таланта простить не может, — сурово учить будут, многого потребуют от детей, не пожалеют по малолетству, послабления не дадут.

Вот тогда, Олимпиец, поглядим — кто рассмеется последним! Все знают, что Алкид — твой сын; и лишь мы с тобой, грозный Дий, Зевс-Отец, Бронтей-громовник, знаем правду. Знаем и оба будем молчать. Я — потому что дороги мне жизни детей и жены (да и своя небезразлична). Ты — потому что дороги тебе твоя честь и мужское достоинство. Да, я промолчу, Олимпиец, я проглочу все слова, которые хотел бы бросить тебе в лицо; Эльпистик уже заплатил за мой длинный язык крюком в собственном затылке — хватит! Я промолчу. Я не буду улыбаться исподтишка в твоих храмах.

Но мы-то с тобой будем знать правду, Олимпиец, ночной вор!

К Данае ты явился золотым дождем, к Европе — быком, к Алкмене же ты пришел мною — значит, мой облик тебе пришелся впору! По плечу, по росту, по мерке… тесно не было, Громовержец?

И ты будешь вздрагивать, видя, что земной человек, смертный, сын смертного, делает то, что должен был совершать полубог, сын великого Зевса!

Да он и будет полубогом для всех, кроме нас с тобой…

Все свершится, все произойдет так, как ты хотел… только ты, Олимпиец, тут будешь ни при чем!

Ведь так? Ну ответь, ударь молнией, громыхни с ясного неба!

Тебе нужен герой, равный богам?

Ты его получишь.

И это будет единственная месть, которую я, Амфитрион Персеид, могу себе позволить.

9

Из-за очередного поворота дороги показались несколько глинобитных хижин с тростниковыми крышами — деревня. Ничего особенного в ней не было, во время походов Амфитрион повидал великое множество таких поселений — и с ликованием встречавших победителя, и угрюмо молчавших, и черных, сгоревших, с трупами на порогах бывших домов.

И вот таких, мирных, деловитых, похожих друг на друга, как близнецы, в своих ежедневных заботах.

В другой раз Амфитрион проехал бы мимо, не задерживаясь, но сейчас его внимание привлекла толпа людей на окраине деревни, с трех сторон обступившая что-то, видимо, местный алтарь, потому что над ним поднимался в небо густой, с копотью дым.

Амфитрион тронул за плечо возницу, и тот послушно придержал коней. Тогда Амфитрион выбрался из колесницы и направился к толпе, заодно разминая затекшие ноги.

На него никто не обратил особого внимания. Ну, остановился какой-то богатый путник, захотел почтить богов вместе со всеми или просто решил поглазеть — что с того?