Влечение. Истории любви - Ирада Вовненко

– Юля, ну о чем ты говоришь, я никогда, никогда не поправлюсь...

– Я точно знаю, ты выздоровеешь, и мы будем, как раньше, в бассейн вместе ходить... А еще... Еще поедем на море. Только ты, мама и я. Куда ты хочешь?

– Юлька, ты совсем с ума сошла. Клиника... Море какое-то еще... Ну откуда у нас столько денег?

– Деньги... деньги – это просто бумажки. Разные цветные бумажки. Не думай о них. Достаточно того, что о них думаю я.

Дверь комнаты со скрипом открылась. Мама снова появилась с заплаканными глазами.

– Мамочка, сколько можно плакать? У нас все будет хорошо! Слышишь?

Снег опять повалил с новой силой...

Закрыв комод, девушка идет в комнату. Ставит диск Мусоргского. «Песни и пляски смерти», в исполнении Архиповой. Это – обязательный фон. Начинается «Колыбельная». Нежные звуки привычно очаровывают девушку, на несколько лучших минут она замирает перед окном.

Открывает шкаф, вынимает коробки с обувью, одновременно выдвигает ящички с перчатками и бельем.

Выбирает свой сегодняшний наряд. Это дело ответственное. Потому что ее образ – именно то, что так высоко оплачивается. Ошибки допускать нельзя.

Темноволосая решает, что сегодня это будет непременно корсет. Корсетов у нее более десятка. Почти все пошиты на заказ. По ее идеальным меркам. И никакого черного латекса. Никаких дешевок из вульгарных секс-шопов. Вот эти два – серебристо-серый и полупрозрачный оттенков фуксии – лучшие в последней коллекции Александра Маккуина. Немного не то. Российскому политику требуется нечто более прямолинейное. Нечто более «весомое, грубое, зримое».

Ее требовательный взгляд останавливается на отменном образчике из нежной кожи питона. Изящно и в то же время убедительно. Корсет окрашен в темно-красные тона. Девушка любит, чтобы обжигало. Надевает его, ловко справляясь с тугой шнуровкой, смотрит на себя в старинной работы овальное зеркало. Отпадают последние сомнения – это именно то, что нужно сегодня.

Натягивает светлые чулки, очень тонкие, кружево резинки, сзади ровный шов. Ничего лишнего.

Вдевает ноги в роскошные сапоги – глубокого черного цвета, сияющие ботфорты до середины бедра. Зеркало соглашается, что девушка великолепна, оно салютует ее же победной улыбкой.

Последний штрих – красные недлинные перчатки. Работы сегодня предстоит много, в таких будет удобнее.

Девушка поворачивается к небольшому открытому шкафчику. Антикварная вещица, подарок одного итальянского киноактера, он рассказывал, что шкаф принадлежал когда-то семейству Гонзаго[6]. Скорее всего, итальяшка врал, но ей нравится так думать. Рассматривает внимательно содержимое.

Ей остается только подобрать подходящий девайс. Она прекрасно знает, чего ждет мужчина в соседней комнате. Он ждет порки. Она большой специалист в вопросах флагелляции[7], и инструментарий ею подобран соответствующий: плети, кнуты, розги, ремни, стеки. Хватает в руки нагайку – ременную плеть, подарок саудовского клиента. На самом деле он принц, в Саудовской Аравии все принцы, кто хоть что-то собой представляет. Итак, нагайка.

Жесткая рукоять удобно ложится в руку, оформленную тончайшей перчаточной кожей. Хлыст длиной около метра, плотного плетения, круглый, ровный по всей длине. Особенности крепления хлыста к рукояти создают нестандартный баланс и волшебную аэродинамику, которая делает нагайку одним из самых коварных вариантов плети.

Она готова. Присаживается на круглый бархатный табурет, снова закуривает. Слушает музыку. С удовольствием затягивается, еще пять минут, и она выходит на сцену.

Юля. Год назад

– Отойдите! Пустите меня немедленно! Я ее сестра! Я должна быть с ней! Возьмите денег! Возьмите! У меня много! – Юля колотила руками в стекло больничной перегородки, на которой красными буквами значилось страшное «РЕАНИМАЦИЯ». У ее ног стоял небольшой бумажный пакет с веревочными ручками, на пакете переливалась перламутром надпись «С Новым годом» и улыбался Дед Мороз, новый год недавно начался.

Через пару минут из дверей отделения вышел усталый высокий доктор, снял очки в роговой старомодной оправе, потер руками глаза.

– Девушка, – сказал негромко, – давайте все-таки я попрошу сделать вам успокоительный укол. Вы ведь приходили уже сюда, час назад. И два часа назад. Я очень, очень сожалею, но ваша сестра умерла. В шесть часов пятнадцать минут.

– Не болтайте! Не болтайте ерунды! – Юля сильно толкнула доктора в грудь, неподалеку от беджа с простым русским именем и фамилией. – Вам денег надо, так возьмите! Вот! Берите!

Юля схватила бумажный пакет с Дедом Морозом, подняла его над головой, разноцветным бумажным снегом вниз полетели грязно-зеленые долларовые купюры, желтые евро, рыжеватые российские пятитысячные.

– Госпожа Джулия, – хнычет коленопреклоненный клиент номер один сегодняшнего дня, известный российский политик, – я был таким плохим мальчиком, накажите меня...

– Госпожа Джулия сама знает, когда и что ей надлежит делать! – Ее голос низок, чуть хрипловат. Нагайка опускается на обнаженную пухлую спину. И еще раз.

Маша умерла. Юля тоже. Зато Госпожа Джулия жива и весьма здорова. У нее много сил. Она без устали поднимает и опускает плеть, внимательно отслеживая ее путь.

«Каждый человек способен на поступок ради любви, и не всегда его нужно оценивать».

Оказывается, какое-то время я дремлю, раннее и по-ночному темное декабрьское утро тому способствует. Вздрогнув, просыпаюсь. Вместе с шумами и хрипами в динамике раздается Танечкин голос; Танечка интересуется, есть ли кто-нибудь в районе Озерков, ответное молчание, и отзываюсь я – не совсем рядом, но могу быть минут через двадцать. Танечка просит поторопиться, есть вызов на десять часов, надо подъехать к главному входу больницы святого Георгия, не со стороны приемного покоя, потому что там «скорые помощи» трутся своими полосатыми боками, разгружая легкоуязвимый груз.

Женщина в короткой куртке с пушистым воротником бросается к машине, молниеносно забирается вперед, и я чувствую, вернее слышу, как стучат ее зубы.

– Холодно?

Не дожидаясь ответа, включаю подогрев сиденья. Женщина благодарно пытается улыбнуться, сжимает и разжимает пальцы в кожаных перчатках редкого оттенка – темно-зеленого.

Называет адрес в Купчино – это другой конец города.

– Навещали кого-то? – спрашиваю я, не могу удержаться, потому что больницы – мой больной вопрос, наверное, это каламбур? Аделаида Семеновна сказала бы наверняка. Она хорошо в этом разбиралась. Структуральный лингвист-любитель.

– Нет, – отвечает женщина, ее глаза тоже редкого темно-зеленого цвета, – тут раньше работал мой муж, и я приезжала забрать его личные вещи. Блокноты, много книг... У них в восемь утра смена, так что никому не помешала...

– Он доктор? – Голос мой немного вздрагивает, надеюсь, это не слишком заметно.

– Да, – она слегка склоняет голову, – терапевт...

Я перевожу дух, потому что терапевты пока не входят в сферу моих интересов.

Согревшись, женщина снимает вязаную шапку, ее темные волосы падают на меховой воротник, она поправляет прическу рукой, морщится и говорит весело:

– Надо бы постричься, просто необходимо, но времени нету, просто двух часов не могу в городе выкроить... А на новом месте пока еще не разобралась с парикмахерскими услугами, и что характерно – тоже из-за нехватки времени. Недавно дошла до того, что закручивалась на бигуди. Нелегкое занятие оказалось...

– Зато очень симпатично, – искренне говорю я, – мне нравится.

– Знаете, перед Новым годом я непременно подстригусь. У меня намечается совершенно необыкновенный праздник, например, елку мы решили украсить непосредственно во дворе, причем настоящими свечами. Подсчитали с мужем, что пятнадцать – идеальное число, и красиво, и пожаробезопасно. И еще я сама выпеку ржаного хлеба, я прочитала рецепт столетней давности, этот хлеб выпекается за три дня до подачи. Увязывается в тряпицу, хранится в холодильнике. А ночью я буду тонко-тонко его нарезать и подавать гостям вместе с селедкой...

– Вы так вкусно рассказываете, – восхищаюсь я, – что просто ужасно хочется есть!

– Если хочется, то обязательно надо поесть, – серьезно отвечает женщина, – это я вам как биолог говорю.

НИНА. НАСТОЯЩИЙ БИОЛОГ

Нина постоянно мерзла – зимой и летом, в любых ста одежках, хоть с застежками, хоть без застежек. Нининому мужу, Алеше, напротив, было всегда жарко, он презирал зимнюю обувь, шерстяные кашне, головные уборы и гулял щеголем, не нарушая аккуратной прически с ровным пробором. Неудивительно, что одним слякотным ноябрем Алеша нагулял себе пневмонию, простую, абсолютно без всякой атипии, но Нина – заботливая жена – немедленно положила его в больницу, в изрядно оплачиваемый бокс.