Оловянные солдатики (роман) - Майкл Фрейн

— Очень здорово, — сказал он рассеянно. — Значит, это ваша идея, да?

— Не моя. Хоу.

Хоу. Конечно, мог бы и сам догадаться. Ненадежный человек Хоу, слабое звено цепи. Надо взять его на заметку. Собственно, можно считать, что он уже взят.

— Хотя, зная Хоу, — продолжала Плашков, — человек никогда не заподозрит, что он сам это придумал.

— Как вы сказали?

— Просто повторяет… Сам Хоу. Должно быть, это придумал кто-то другой.

— Кто-то другой? Кто же?

— Человеку не дано знать. Но, судя по его сегодняшнему поведению, я бы ничуть не удивилась, если бы это оказался Голдвассер.

— Как вы сказали?

— ГОЛДВАССЕР!

Голдвассер! Выходит, зачинщик всей этой порнографии Голдвассер. Конечно, Голдвассер. Не кто иной, как Голдвассер своевольничает в уборной для начальства. Не кто иной, как Голдвассер подбил Ребус на петицию. С одного взгляда видно, что Голдвассер — бунтовщик, законник-самоучка, всякой бочке затычка. Знает Нунн ихнего брата.

Он достал свой блокнот. Под третьим марта стояло «Голдвассер». Под пятым декабря, семнадцатым августа и двадцать третьим января — «Голдвассер». В разделе «для заметок» «Голдвассер». В строке «номер государственного страхового полиса» — «Голдвассер». В графах «футбольные бутсы», «правовые термины», «бильярдные рекорды» — «Голдвассер», «Голдвассер», «Голдвассер». Все улики налицо. Поразительно, как это он не заметил их раньше.

Вечеринка близилась к концу. Наступила прощальная суматоха — люди подходили поблагодарить хозяев или поздороваться с теми, с кем не могли себя заставить поздороваться раньше. Из своего убежища в алтаре выбрался Голдвассер и тотчас же обнаружил, что неотвратимо столкнулся нос к носу с Чиддингфолдом.

— Привет, — сказал Чиддингфолд с ничуть не большим и не меньшим удивлением, с ничуть не большим и не меньшим энтузиазмом, чем прежде.

— Добрый вечер, директор, — сказал Голдвассер.

Мысли его трусливо разбежались. Не может он по три раза в вечер беседовать с Чиддингфолдом! Это превышает все пределы человеческой выносливости. Какую-то долю секунды он верил, что молча повернется и непринужденно покинет этот дом. Затем решил, что вот-вот упадет в глубокий обморок. Но сердцем чуял, что придется устоять на ногах и держать речь. Он заглянул в свой бокал, встряхнул несуществующую жидкость, прополоскал ею рот и шумно проглотил. Он отчаянно терзался вопросом: узнал его Чиддингфолд или же директорский мозг так далек от частностей, что даже не отличает одного человека от другого. Ясно было только одно: на сей раз надо изобрести для разговора неизбитую тему.

— Как прирожденный виг, — сказал он с напыщенностью, стоившей ему немалого нервного напряжения, — я со смешанным чувством отношусь к перспективе рассказывать своим внукам, что был когда-то участником церковной пирушки.

Но еще не кончив тирады, он понял, что пережевывает все ту же остроту. Он не осмелился проследить за вымученным приливом и отливом безрадостной улыбки Чиддингфолда. Но этого не потребовалось, ибо тут как раз общее внимание было отвлечено. Откуда-то появилась Ребус, но Ребус преображенная улыбающаяся, румяная, обычно сонные глаза ее горели как уголья. Где она была до сих пор, никто не знал, но что она там делала, догадался каждый. Она обвила руками шею Чиддингфолда и, широким жестом указывая на восточную часть дома, пропела:

— Уолтер, мой Уолтер, прикрой наш грех венцом!

Воцарилось потрясенное, гипнотизирующее молчание. На какой-то миг все оцепенели — кто посреди рукопожатия, кто не кончив натягивать пальто. Невыносимо было видеть, как на Чиддингфолде повисла пьяная баба, но слышать, как его запросто называют по имени, от этого даже у самых хладнокровных поджилки затряслись. Затем Ребус устремилась было куда-то в сторону, видимо намереваясь силой потащить Уолтера под венец, и оба, не размыкая объятий, тяжело грохнулись о пол. Последним, что увидел Голдвассер, прежде чем солидный народ поспешил разнять «кучу малу», было лицо Чиддингфолда, по-прежнему не замутненное страданием, по-прежнему прочно запертое на вежливую смущенную улыбку.

16

Нелегко было сконфузить Ребус, но при мысли о том, как вольно обошлась она с Чиддингфолдом, ее охватывало чувство, весьма далекое от апломба. Думая об этом дома, в умиротворяющей обстановке среди книжных навалов, пачек с гвоздиками и лежалых окурков, в огромной и пустой викторианской комнате, где поместились бы сорок человек и восемь лошадей (или же одна Ребус с обильными отходами своей повседневной жизни), она считала инцидент забавным пустяком, без каких не обходится ни одна порядочная вечеринка. Но думая об этом на работе, в институтской лаборатории, в несколько более чуждой обстановке книжных завалов, пачек с гвоздиками и лежалых окурков, она все-таки испытывала чувство, крайне близкое к смущению. Непристойная выходка — полбеды. Всякий может повиснуть на другом в бесшабашную минуту. Но на Чиддингфолде! И как это ее угораздило выбрать именно Чиддингфолда? Она уже не помнила в точности, что имела в виду, когда появилась из-за кафедры и увидела Чиддингфолда, улыбающегося своей бледной светской микроулыбкой. Почти забыла, ощущала ли она неутолимую жажду любить или настоятельную потребность подразнить этого большеголового, вежливого идола, беззащитного в своей неуязвимости. Или то и другое сразу. Или на какой-то миг ей показалось, что это одно и то же.

Так или иначе, у нее полегчало на душе, когда кто-то из сотрудников лаборатории рассказал, что на том же вечере Голдвассер полез к миссис Плашков. Милый старина Голдвассер! По крайней мере в институте она не единственная носительница нормальной половой активности. Чем дальше размышляла она о Голдвассере, тем больше удивлялась, как это до сих пор не поняла, что он секс-бомба. Он ведь такой мягкий человек, нервный, деликатный, — парадокс взывал к разрешению.

Она почувствовала укол ревности, оттого что Голдвассер полез не к ней, а к миссис Плашков. Ее снедало жгучее похотливое любопытство — или жгучая нежность, и вот однажды днем она явилась к Голдвассеру в его лабораторию, зная, что в это время он там один.

— Ну-с, — пропыхтела она, соблазнительно присев на краешек стола и запрокинув голову, чтобы сигаретный дым не ел глаза, — как делишки, голубчик Голдвассер?

— Отлично, — сказал Голдвассер.

— Надеюсь, вас не пугает тет-а-тет с местной блудницей?

— Это кто же такая?

— Я, дружище.

— Вы?

— После той вечеринки этого уже не скроешь.

— А-а! Да, то есть, гм…

— Не стесняйтесь в выражениях, мальчик. Я ведь в сущности местная мессалина.