Пиво для Сталина. Очерки, беседы, размышления - Александр Григорьевич Звягинцев

заносчив и дерзок. Его побаивались. Во время проверки выяснилось, что Лихачев принудил к сожительству молоденькую переводчицу, которая забеременела. Он заставил ее сделать аборт. Его люди отыскали врача-немца, но срок беременности был уже велик, и операция прошла неудачно. Женщина погибла. Лихачев стал заметать следы, распускать слухи, что она была тяжело больна, однако в советской делегации (не без помощи прокурорских работников, как следовало из показаний Шейнина) узнали что к чему. Ведь тогда в СССР действовал закон, запрещающий аборты. Собранную информацию Горшенин передал в ЦК партии и руководителю «Смерша» Абакумову. Лихачева отозвали из Нюрнберга и посадили на десять суток под арест.

Вот такие были в те времена сюжеты… И это еще не все!

Потом мне удалось установить, что материал о «мягкотелой соглашательской линии поведения нашей делегации в Нюрнберге» Сталину направил Берия. А Сталин дал поручение разобраться Молотову. Об этом мне стало известно в 2008 году от нашего посла в Швейцарии Игоря Борисовича Братчикова, который работал и долгое время поддерживал дружеские отношения с известным советским дипломатом Владимиром Семеновичем Семеновым. В одной из бесед Семенов ему рассказал, что в 1946 году, когда он был политсоветником главноначальствующего СВАГД (Советская военная администрация в Германии, — Прим. авт.), ему в Берлин позвонил Молотов и дал поручение съездить в Нюрнберг, посмотреть, как идут дела на процессе, и доложить о работе советской делегации. Семенов спросил: «Будут ли какие-либо установки?» Получил ответ: «Нет, не будут».

Приехав в Нюрнберг, Семенов собрал совещание, выслушал доклады наших сотрудников, работавших в трибунале. Затем присутствовал на самом процессе, на допросах Кальтенбруннера, Йодля, Розенберга и других. Спустя несколько дней снова собрал совещание. Сказал, что доложит в Москву, что работают советские представители хорошо, умело отстаивают утвержденную линию, а так как он не специалист в юриспруденции, то делать ему здесь нечего, и он просит разрешить ему вернуться в Восточную Германию, где ему необходимо лично контролировать ход земельной реформы. Написал соответствующую шифр-телеграмму и, получив согласие Молотова, вернулся в Берлин.

А спустя лет двадцать в санатории «Барвиха» Семенов встретил тогдашнего председателя Верховного суда СССР Смирнова, принимавшего участие в работе Нюрнбергского трибунала. Смирнов искренне поблагодарил дипломата за то, что четверть века назад он спас его и некоторых других советских участников Нюрнбергского процесса от вероятных репрессий. На что Семенов честно сказал: «Если бы Молотов сообщил мне о „сигналах“ Берии, то не исключаю, что „по законам“ того времени „что-нибудь“ я бы в Нюрнберге нашел».

Вот так делались тогда большие государственные дела. Впрочем, только ли тогда…

Из Нюрнберга Шейнин возвращается триумфатором. Работа на высоком посту в прокуратуре, книги, фильмы, Сталинская премия за фильм «Встреча на Эльбе», слава… Он не отказывал себе ни в чем. Один из приятелей сказал как-то, что Шейнин вел распутный образ жизни и делал это с таким цинизмом, что все выглядело, как «домашний публичный дом». Шейнин отрезал: «Я сожительствовал с рядом женщин, но в публичный дом свою квартиру не превращал».

В послевоенные годы среди московских интеллектуалов была очень популярна такая стихотворная байка: «На берегах литературы пасутся мирно братья Туры и с ними, заводя амуры, Лев Шейнин из прокуратуры».

И в то же время Шейнин работал над «Настольной книгой следователя», с которой начался наш рассказ. Книгой, по которой училось профессионализму не одно поколение следственных работников.

Однако жизнь в это время закручивает сюжет, который даже он, мастер драматургических ходов, не мог предусмотреть. Его нюрнбергский знакомый Лихачев становится заместителем начальника Следственной части по особо важным делам МГБ СССР и начинает заниматься делом Еврейского антифашистского комитета, готовясь привлечь к ответственности как можно больше людей и намечая возможные жертвы.

В 1949 году, как раз когда «Настольна книга следователя» вышла в свет, Шейнина неожиданно освободили от должности, не объяснив причин. Сказали, что назначат директором Института криминалистики, но…

Не назначили. Знак был, что и говорить, плохой. Шейнин сидел дома, писал рассказы, пьесы, сценарии. Выжидал, особенно не высвечивался, но при случае всегда «зондировал» почву, пытаясь понять, что его ждет. Он, конечно, догадывался, что освобождением от должности дело не закончится. На одной из вечеринок, на которых бывал Шейнин, подвыпивший сотрудник органов сболтнул: «Эх, Лева, Лева, старый уголовник!.. Умная у тебя башка, а все же мы за тебя взялись…» Кое-кто из его знакомых по писательскому цеху получил рекомендацию держаться подальше от Шейнина, так как его «выгнали» из прокуратуры по настоянию органов безопасности, а скоро вообще «возьмут». Разумеется, это дошло и до Шейнина.

Через несколько лет сам он объяснит такой неожиданный поворот своей замечательной карьеры знакомому только одним словом: «Михоэлс…»

Это очень походило на правду. Накануне увольнения Шейнин был командирован в Минск в качестве следователя по особо важным делам в связи с загадочной гибелью знаменитого артиста Михоэлса. Для многоопытного Шейнина не представило никакого труда установить, что никакой автомобильной аварии, о которой официально было объявлено, не произошло, а имело место подготовленное убийство, следы которого вели куда-то очень высоко… Видимо, от популярного писателя и авторитетного следователя ожидали, что он подтвердит факт «автомобильной аварии» и случайность гибели Михоэлса. Но факты подсказывали Шейнину другую версию, и его немедленно отстранили от дела, а вскоре и уволили.

Но дело было не только в Михоэлсе. Тогда уже усиленно раскручивался так называемый «еврейский вопрос». Нужны были «заговорщики», которые могли сойти за организаторов заговора. Но и это еще не все.

Шейнин был для Лихачева находкой. Прокурорский работник, литератор, имевший обширные связи, особенно в еврейской среде, как нельзя лучше подходил на активную роль заговорщика. К тому же было известно, что Шейнин, осторожный и хитрый, обладавший удивительной изворотливостью, был очень боязлив. Многие его знакомые знали, что он панически боялся допросов с пристрастием и признавался, что он их не выдержит. После истории с Михоэлсом его никто из высокопоставленных знакомых не мог защитить.

Шейнина арестовали 19 октября 1951 года. Прокуратура даже не пыталась вступиться за своего бывшего сотрудника, отдавшего как-никак следственной работе более 27 лет жизни. Да, надо сказать, маховик был запущен тогда с такой силой, что все попытки были бы бесполезны. Летели головы и поважнее…

Поначалу Шейнин связывал свой арест с происками главы МГБ Абакумова. Когда в январе 1949 года сгорела дача Ворошилова, Шейнин со своей командой занимался расследованием. Была установлена халатность органов госбезопасности, охранявших объект, виновные отданы под суд. После этого, встретившись с Шейниным, Абакумов обронил: «Все ищешь недостатки в моем хозяйстве, роешься… Ну, старайся, старайся…»

Но думается, такая версия случившегося была притянута за уши.