Интеграция и идентичность: Россия как «новый Запад» - Дмитрий Тренин

Реально, конечно, никакой «потери» не было. Важнейшим итогом правления Ельцина стало устранение самой возможности коммунистического реванша. С принятием Конституции 1993 г., несмотря на легализацию в ней режима личной власти первого лица государства, Россия получила принципиальную матрицу демократического устройства. Наполнение этой матрицы реальным демократическим содержанием займет десятилетия, но принцип смены носителей власти через выборы, политический и идеологический плюрализм, а также – при всех ограничениях – конкуренция в экономике и политике, известная свобода слова и действительная свобода совести и передвижения стали в 1990-е годы реальностью. Это не делало Россию демократией, но сближало ее с международным обществом, Западом и ставило ее в этом отношении впереди других стран СНГ.

Для политической системы России, однако, был характерен изоморфизм. Внешне российские институты выглядели так же, как их аналоги в США или Западной Европе (в частности, Конституция 1993 г. явно опиралась на опыт США, Франции и Германии; в ней четко прописано, например, разделение властей по горизонтали и вертикали), но в самой России они не опирались на развитое гражданское общество. Выборная демократия еще не была либеральной. Российские свободы при Ельцине существовали не благодаря развитости государства, а вследствие его слабости. Ярким примером этого может служить положение со средствами массовой информации. Свобода, которой реально пользовались при Ельцине телевизионные каналы, была не столько «завоеванием народа» или следствием развития гражданского общества, сколько проявлением общего либерального отношения лично Ельцина к свободе слова и выражением его благодарности В. Гусинскому и Б. Березовскому за их поддержку в ходе тяжелой предвыборной кампании 1996 г.

В период второго президентства Ельцина, по заключению социолога Татьяны Заславской, вновь проявились специфические черты общественного устройства России: (1) неограниченная (самодержавная) и, как правило, деспотическая власть первого лица государства (монарха, генерального секретаря или президента), противостоящая писаному закону и отрицающая его власть; произвол и коррумпированность представителей власти как в центре, так и на местах; (2) неразделимое слияние собственности и власти, обусловливающее сословный тип социальной структуры; фактическое отсутствие независимой, охраняемой законом частной собственности; (3) многовековое существование рабства во всех его проявлениях; (4) господство православной ветви христианства, пропагандирующей преимущественно пассивные ценности: терпение, смирение и аскезу23.

Тогда же политические философы Юрий Пивоваров и Андрей Фурсов сформулировали свой знаменитый тезис о русской системе, сущность которой заключалась в моносубъектности власти. Всё в России, утверждали они, реализуется через власть, даже протест против нее. Моносубъектность власти и отсутствие классов означают также отсутствие в России государства24. Иными словами, вместо системы институтов с определенными функциями и набора автономных субъектов, реализующих свои интересы через эти институты, в России существовал один субъект – власть, для которой институты не установленные правила игры, а всего лишь инструменты для решения конкретных задач.

В этих условиях приход к власти на рубеже 1999–2000 гг. Владимира Путина открыл новый этап в эволюции российской политической системы. Произошла частичная реставрация традиционных форм управления. Прежде всего, была восстановлена «вертикаль власти», замыкающаяся на президента как на верховного правителя. Государственная бюрократия вернула себе центральное место в политической системе страны, потеснив, а затем изгнав оттуда олигархов, при этом ведущее положение в новом правящем слое заняли выходцы из силовых структур. Самостоятельность региональных властей, их политический статус, административные и финансовые возможности были жестко ограничены. Сепаратизм в Чечне был разгромлен в ходе масштабной военной кампании. Олигархическое правление было прекращено, а сами «олигархи» (и крупный бизнес в целом) поставлены перед жестким выбором – сотрудничать с властями на их условиях или быть изгнанными (либо преследуемыми). Государство сосредоточило в своих руках контроль над электронными СМИ. В рамках системы «управляемой демократии» государственные чиновники приступили не только к переформатированию политической системы, но и к конструированию институтов гражданского общества. Россия достигла внешней стабильности, но в условиях режима личной власти, всевластия (и бесконтрольности) государственной бюрократии, фактического отсутствия политической конкурентности, доминирования одной партии в парламенте, одной (официальной) точки зрения на телевидении и т. п. «Официальный консерватизм»25, однако, не дает ответа на вопрос о факторах дальнейшего политического развития России.

Важнейшим, принципиальным отличием России от стран Центральной и Восточной Европы стало то, что политическое и государственное строительство осуществлялось не для того, чтобы соответствовать формальным критериям интеграции в западные институты. «Критерии членства в НАТО» или «Копенгагенские критерии» членства в ЕС российских политиков не интересовали. Российские элиты верили в политические решения, основанные на международном признании места и роли России в мире, а не в списки требований, рядом с которыми по мере их выполнения появляются галочки. И, уж конечно, эти элиты считали обустройство самой России, прежде всего – организацию системы власти, своей исключительной привилегией.

Все российские реформы всегда были направлены на формирование системы власти, отвечавшей потребностям правящей группы. Реформы Горбачева призваны были расчистить социалистическое поле от продуктов брежневского застоя. Реформы Ельцина носили антикоммунистический и уже во вторую очередь демократический характер. Верительной грамотой Ельцина был он сам, а не принятая при нем Конституция. Реформы «раннего» Путина были сосредоточены в экономической сфере. В политической области второй президент проявил себя в этот период прежде всего как стабилизатор, опирающийся на умеренно-авторитарные методы руководства. С большой вероятностью можно утверждать, что и в будущем политическая либерализация режима станет возможной в результате осознания элитами необходимости установления верховенства закона, обеспечения независимости судебной власти и т. п. как единственной надежной гарантии сохранения и закрепления частной собственности.

В практическом плане поддержка российских реформ Западом была прежде всего поддержкой людей, эти реформы символизировавших. Горбачев, Ельцин заслужили такую поддержку. Их поддерживали. Горбачева – даже тогда, когда СССР уже рушился. Ельцина – несмотря на московский октябрь 1993 г. и первую чеченскую кампанию. Российские либералы призывали Запад определиться с тем, какую Россию он хочет видеть – стабильную (но при этом авторитарную) или демократическую и сравнительно беспроблемную, но способную отстаивать свои интересы. Такая постановка вопроса представлялась западным лидерам чересчур абстрактной: демократическая Россия на рубеже XXI в. выглядела не более чем благим пожеланием. В действительности влияние международных факторов на развитие России проявляется главным образом через вызовы со стороны международного сообщества, перед которыми она оказывается. Возможность же ответа на эти вызовы практически целиком определяется внутренними российскими силами26.

Однако часть российских либералов осталась убежденной, что для успеха (или закрепления) демократических завоеваний в России требуется постоянное давление Запада во главе с его лидером – президентом США. Этот тезис разделяли либеральные активисты в США и Западной Европе27. Реальное влияние западных официальных и неофициальных советников на российскую политику было гораздо меньше, чем было принято считать, но во всяком случае у Запада в России было довольно широкое поле для приложения усилий. При Путине ситуация резко изменилась: начиная с постановки под контроль властей прежде независимых от Кремля телеканалов НТВ и ТВ6 российская власть стала демонстративно игнорировать протесты США и стран Европейского союза против ее внутриполитических шагов. Российские демократы и либералы, пытавшиеся по-прежнему апеллировать к Западу, столкнулись с обвинением в непатриотичном поведении. После трагедии в Беслане осенью 2004 г. заместитель главы президентской администрации Владислав Сурков публично озвучил тезис о «пятой колонне», действующей в ущерб России28.

С другой стороны, российская оппозиция – как левая (коммунисты), так и леволиберальная (партия «Яблоко») – выдвинула тезис о прозападной внешнеполитической ориентации Кремля как прикрытии для антидемократичной внутренней политики. Оппозиция проводила в этой связи параллель с проамериканскими диктатурами времен «холодной войны». Качество партнеров и союзников – постоянная проблема американской внешней политики. На протяжении последних 60 лет США демонстрируют, с одной стороны, невозможность отказаться от ценностного подхода в отношениях с важными для себя государствами, а с другой – невозможность следовать в этих отношениях исключительно ценностному подходу29.