Дом с привидениями в Летчфорде - Дж. Риддел

— У вас пошаливает печень, — заметил я.

— Возможно, — согласился он. — Придется вам ею заняться. В этот момент мы подошли к моему дому, я пригласил его зайти и расспросил подробней о его симптомах, но так и не понял, что с ним.

Лоб не был горячим, язык не обложен, легкие чистые, у него ничего не болело и не мерзли ноги. Я знал, что с печенью тоже все в порядке.

Мне не понравились две вещи: его вид и пульс. Его лицо было странного землистого цвета, а пульс неровным, поэтому я спросил:

— Вас что-то тревожит?

— Меня тревожит многое из прошлого, — ответил он уклончиво.

— Но что-нибудь особенное, не связанное с повседневными заботами, с деньгами?

— Я не совсем хорошо понимаю, что вы имеете в виду.

— Я имею в виду следующее: не появились ли у вас какие-нибудь новые неприятности, не случилось ли за последнее время чего-нибудь такого, что вас беспокоит?

— Нет, — сказал он. — Если не считать этого неприятного ощущения в голове.

Я объяснил ему, что ощущение не причина, а следствие, и попытался вызвать его на откровенность. Все напрасно: либо тогда ему нечего было сказать, либо он твердо решил ничего не говорить. Поэтому я прописал ему лекарство и больше не возвращался к этой теме, пока однажды его сын, который тогда гостил у родителей, не прибежал ко мне, умоляя немедленно отправиться к его отцу.

— По-моему, он вдруг потерял рассудок, — сказал Валентайн. — Он заявил, что видел в окне женское лицо, и уверяет, что это вернулась жена Филипа Уолдрума.

— Должно быть, он бредит, — предположил я.

— Он бредит не больше вашего, — ответил его сын почти грубо. — Он помешался и, боюсь, к этому шло уже давно.

Когда мы достигли Кроу-Холл, миссис Уолдрум плакала в гостиной, слуги перешептывались, а мистер Уолдрум стоял в запущенном саду у стен старейшей части дома и, задрав голову, глядел на маленькое слуховое окно. Он поздоровался со мной, не выказывая ни малейших признаков безумия.

— Своим глазам нельзя не верить, доктор, — сказал он, кладя руку мне на плечо. — Глядите вон туда. Вам не придется долго ждать. За последние полчаса она подходила к этому окну раз шесть.

Я постоял рядом несколько минут, а потом заметил:

— Но я ничего не вижу, мистер Уолдрум, более того, я сомневаюсь, чтобы вы сами что-то видели, и перестаньте, прошу вас, пугать своих домашних глупыми выдумками.

— Вы правы, мне не стоило об этом говорить, — ответил он. — Но послушайте, доктор, — он понизил голос, — это чистая правда. Эта женщина долго преследовала меня, и наконец я понял, кто она — исчезнувшая жена Филипа Уолдрума. Вы помните ее портрет в Грейндже. Я видел ее в том окне, словно она сошла с картины.

Разумеется, с человеком в таком состоянии бессмысленно спорить, поэтому я просто посоветовал миссис Уолдрум и Валентайну увезти его отсюда.

Врачу легко говорить, что пациенту следует поменять обстановку, значительно труднее близким следовать его совету.

Я знал, что миссис Уолдрум нелегко выполнить мои указания, но каким-то образом ей удалось вытащить мужа в Хастингс.

Они пробыли там три месяца, а потом вернулись. Она, бедняжка, вообразила, что он излечился. Мне было достаточно взглянуть на него. Я понял, он вернулся домой умирать. Вероятно, мне не удалось скрыть свою тревогу, и он мне сказал, когда жена вышла из комнаты:

— Доктор, то, что я видел здесь перед отъездом, было мне предостережением. Надеюсь, я серьезно к нему отнесся.

Той же ночью я отправил его сыну письмо, и он немедленно приехал и оставался с ним до конца.

Почти невозможно описать, как он угасал. День ото дня он становился все слабее. И вот однажды утром я получил записку, в которой меня просили прибыть в Кроу-Холл. Мистер Уолдрум очень хотел меня видеть. Он по-прежнему лежал в кровати и выглядел измученным и усталым.

— Нет, мне сегодня не лучше, — ответил он на мой вопрос. — Я устал, устал, устал. Но дело не в том. Доктор, я хочу рассказать вам странный сон, который приснился мне этой ночью. Я больше не говорю ни о чем таком с женой или Валентайном. Им это не нравится, они не могут меня понять, но я чувствую, что должен рассказать свой сон кому-нибудь. Сначала мне снилось, что я не сплю. Мне снилась ясная, лунная ночь, и я мог видеть пятна света на стенах, на полу, на занавесках. Дверь в мою комнату была открыта, и по ровному дыханию в соседней комнате я догадался, что бедняжка Эстер спит. Я лежал, глядел на луну и размышлял о прошлом и о будущем, — о мире, куда я вскоре переселюсь, доктор, и думал, как моя жена и сын перенесут это, — и вдруг почувствовал это странное беспокойство, о котором уже говорил, повернул голову и увидел жену Филипа Уолдрума в полосе лунного света, падавшего на стену. Она стояла с непокрытой головой, одетая во все черное, на шее было то самое ожерелье, а на руках кольца, о которых мы столько слышали. Они сияли в лунном свете, как звезды. Она знаком пригласила меня следовать за ней, и я не смел ей отказать. Она как будто прошла сквозь стену, и я за ней. Мы спускались по узкому извилистому проходу, освещенному сиянием ее бриллиантов, ступени осыпались от времени, а сквозь грязные земляные стены сочилась влага. Женщина то и дело оборачивалась, чтобы проверить, иду ли я за ней, и наконец мы очутились в квадратной комнате, где пахло тленом и было тесно и душно, как в могиле. У выхода из комнаты что-то лежало. Она указала на эту груду, и, приглядевшись, я увидел, что это кости, на которых сверкали те же драгоценности, что на руках и на шее моей провожатой. Пока я стоял, лицо моей спутницы стало меняться: щеки запали, глаза потускнели, рот ввалился, кожа облепила лоб. И наконец оно превратилось в оскаленный череп, затем все тело рухнуло, и я оказался перед грудой костей. Не знаю, как я выбрался оттуда. Этой части сна я не помню. Когда я проснулся, солнце стояло высоко, и я чувствовал себя таким разбитым, словно полночи где-то пропадал.

Тогда мне, разумеется, и в голову не пришло, что он называет свое видение сном просто потому, что даже в глубине души боится определить то, что с ним произошло, как-то иначе. Поэтому я не пытался увести беседу в сторону, как это всегда делали миссис Уолдрум и его сын, и дал ему выговориться, возвращаясь к этой теме столько, сколько он пожелает.

Когда он в третий или четвертый раз описывал то место, что открылось в стене, и вытянул руку, указывая на него, я спросил:

— Что это у вас на рукаве, мистер Уолдрум?

— На рукаве? — повторил он.

— Да, он в чем-то выпачкан, — ответил я и вывернул рукав, чтобы показать ему пятна: словно им провели по черной влажной поверхности.

Он взглянул на рукав, затем на меня. И в следующий миг без чувств упал на подушку.