Щедрый буге - Камиль Зиганшин

От тигриных траншей меня отвлекла пихта с ободранной на высоте двух с половиной метров корой. Сохатый? Да нет, не станет он глодать кору старого дерева, да и содрано мало, всего сантиметров тридцать. Ниже задира разглядел пять глубоких борозд от когтей. Сразу стало понятно -- это медвежья метка. С другой стороны дерева был еще один задир, сделанный метром ниже. Интересно, почему они на разной высоте? Ведь обычно медведь старается ставить их как можно выше, чтобы другие звери робели, видя, какой здоровяк хозяйничает здесь, и остерегались нарушать границу его участка. Скорее всего, это работа медведицы я ее двухлетнего пестуна.

У подножья одной из боковых лощин я сошел с путика, чтобы снять засыпанную ловушку, а там четыре рябчика по снегу прогуливаются. К одному приблизился, так он, чудак, вместо того, чтобы взлететь, бросился удирать пешим ходом и бежал вперевалку впереди меня метров двадцать, пока я, развеселившись, с гиканьем не хлопнул в ладоши.

День завершился совершенно неожиданным подарком. Я даже оторопел, увидев, что в два капкана, поставленных просто так, на всякий случай, попались две норки.

Девственный лес трещит в объятиях жгучего мороза. Опять стынут, звонко лопаются деревья. Заиндевелые кустарники в хрустальном сиянии. Кедровая хвоя поблескивает, как соболья ость. Уплотненный воздух вливается в легкие густым жгучим настоем.

Скрипучая лыжня увела меня в верховья Буге дальше обычного. На межгорном плато сразу обратил внимание на черно-бурое пятно в снегу. Подойдя, увидел мертвого кабана. Смерть настигла его внезапно. Во время последнего урагана от сухостоины, стоящей неподалеку, ветром отломило острый массивный отщеп, и он, падая с высоты как копье, пронзил зверя насквозь. Оказывается, и в тайге происходят несчастные случаи. Только виновника не накажешь -- ищи ветра в поле.

Ходить в сравнении с началом сезона стало заметно легче. Толща снега надежно укрыла поваленные деревья, кустарники, камни. Чтобы ускорить спуск, я сиганул с обрывистой кучи напрямик и внизу угодил в запорошенную яму. Лыжи изогнулись, предательски затрещали и... переломились пополам сразу обе. Закинув обломки на плечо, попытался идти по лыжне пешком, но не тут-то было. Как только обопрешься на одну ногу, так она сразу уходит в снег по самый пах. Упираясь руками, с трудом вытащишь ее наверх, но при следующем шаге все повторяется со второй ногой.

Проковыляв так несколько десятков метров, взопрел. Горячий соленый пот заливал глаза. Ноги загудели от напряжения, отказывались идти дальше. Пораскинув мозгами, срубил ольху. Вытесал из нее две полуметровые плахи и прибил их прямо на камус (коробочка с гвоздями, веревочками, проволочками у меня теперь всегда с собой). Получилось неплохо. На этих лыжах я так и проходил до конца охоты.

Довольный и гордый тем, что сумел устранить поломку, завернул на памятную протоку, где я завалил секача, чтобы пополнить запасы мяса. К туше уже стекались собольи тропки: крупные следы самцов и миниатюрные -- самочек. Снег, которым я засыпал вепря, с трех сторон разрыт. Вот ведь закавыка - не знаешь, радоваться или расстраиваться.

Соболя по каким-то неуловимым для меня признакам отличают следы зверька, возвращающегося с богатой кормежки, и тоже начинают ходить на это место, поживиться. Замаскировал на подходах к мясу все четыре капкана, что лежали у меня в котомке. Кабанятиной придется пожертвовать. В крайнем случае воспользуюсь мясом секача, погибшего во время урагана.

На Разбитой, по берегу залива, на днях опять бродил тигр. Событие уже привычное, но это интересно тем, что след пролегал по местам, сплошь заросшим густейшим колючим кустарником. Видимо, могучая кошка пыталась расчесать мех.

Вечером, после ужина, ремонтировал снаряжение и одежду. Все уже изрядно обтрепано, но надо как-то дотянуть до пятнадцатого февраля -- конца сезона. От того, что скоро домой, -- и радостно и грустно. Поживешь некоторое время в городе и незаметно начнешь отдаляться от природы. Притерпишься к заасфальтированным, дышащим чадом улицам, каменным домам-клеткам, к мысли, что живешь нормально, как все. Но однажды вдруг по-новому увидишь одинокую старую ель, сохранившую даже в городском парке дикий, угрюмый вид и сердце острой болью пронзит тоска по нехоженой тайге, по звериным тропам и чуткой тишине зимнего леса. Пройдет несколько дней, тоска утихнет, и городская суета опять затянет с головой. Так продолжается до тех пор, пока внезапно возникшее безотчетное чувство не овладеет всеми помыслами и не отпускает, и вот тогда, не в силах подавить себя, идешь на все, чтобы вырваться на волю, в тайгу.

Почти все мои родственники и друзья в один голос твердят: "Как можно одному? Столько опасностей! Случись беда -- помочь даже некому". Раньше, не имея достаточного представления о таежной жизни, я наверняка говорил бы то же самое, но теперь с уверенностью могу возразить: в тайге опасностей не больше, чем в городе. Сами звери на обострение отношений, как правило, не идут. Те же происшествия, что случились со мной, справедливей будет отнести на счет моей неопытности.

В тайге все естественно. Жизнь проще, здоровей и, как ни парадоксально, в некотором смысле, даже спокойней.

БЕССОНАЯ НОЧЬ

На высоких парусах разлетелись и скрылись в мареве снежные тучи. Когда я поднялся на Крутой, в небе уже царило слепящее солнце. Над крутыми гребнями таежного моря, рассеченного белой лентой реки, изредка скрипуче гнусавил ворон.

Крутой, наконец, расщедрился и подарил весьма крупного соболя приятного шоколадного цвета. Поднял добычу, чтобы освободить от капкана, а у него и на второй лапе капкан, только без цепочки. Тут я смекнул, что это тот самый самец, что в декабре ушел! Здоров чертяка! Мне, еще, когда ставил капкан, показалось странным: отпечатки лап крупного самца, а прыжки короткие. Судя по его бравому виду, не заметно, чтобы он недоедал. А я-то расстраивался, боялся, что погибнет.

Благодушно напевая сочиненные куплеты, вернулся в лагерь.

Не ищите меня средь людей,

Ведь у них я случайный гость.

Я живу там где воздух чист,

А на тропах зверей и полей.

Не ищите меня в городах

Хоть любитель я кабаков,

Мой дом в горах

У говорливых вод.

Здесь друзья мои -- добрые звери

И хранитель зверей -- дикий лес.

И мы вместе уходим на север,

Где еще не бывал человек.

Год от года уходим все дальше

И осталось пройти лишь Таймыр

И на плечи уж давит тяжесть

От дорог и глубоких стремнин.

Ничто не предвещало того испытания, которое предстояло мне выдержать этой ночью. Я уже готовился ко сну под невеселое завывание все усиливающегося ветра, как его резкий порыв наполнил палатку таким густым и едким дымом, что пришлось откинуть полог. И тут раздался жуткий волчий вой. Душераздирающее "ыууу-ыу" понеслось над распадком, будоража тайгу. По спине побежал колючий озноб, руки сами нащупали и вынули из щели между спальником и брезентовой стенкой палатки ружье и привычно вогнали патрон с картечью. Остальные патроны и нож легли рядом.

Вой доносился от подножья сопки, вплотную подступившей к ключу. Чтобы отпугнуть зверей - волки зимой поодиночке, как правило, не ходят - высунул из палатки ствол ружья и полоснул ночь резким, как удар бича, выстрелом. Вой прекратился, но ненадолго, а вскоре раздался, как мне показалось, еще ближе.

Страх парализовал меня. Я понимал, что нужно немедленно что-то предпринять, однако оцепенело сидел, стиснув ружье, боясь пошевелиться, прислушиваясь к каждому шороху. Даже когда наклонялся над печкой подложить дров, оружие не выпускал. Воображение рисовало ужасную картину: волки уже окружили палатку и готовы ворваться и растерзать меня.

Время, словно заключив союз с волчьей стаей, тянулось невыносимо медленно. Мороз крепчал. Дров оставалось мало: ведь я не рассчитывал топить всю ночь. Приходилось экономить каждое полено. И все же к трем часам я положил в топку последнее, что годилось для поддержания огня - ясеневый столик. Скоро прогорел и он. Палатка стала быстро остывать. Холод проникал сквозь одежду все глубже и глубже.

Я сознавал, что если тот час не залезу в спальник, то замерзну окончательно, но сделать это мешал страх: в мешке я буду скован в движениях и не смогу обороняться. Что предпринять?

Мысленно перебрал все вещи, находящиеся в палатке: можно ли еще чем-нибудь поддержать огонь? Но, увы, ничего не находил, а дрова были рядом! Рядом и в то же время невероятно далеко - выйти из палатки и пройти десять метров до груды поленьев меня сейчас не могла заставить никакая сила. Ненадежное брезентовое убежище представлялось неприступным бастионом, покинув который, я становился беззащитным.

В печке дотлевали последние угольки. В конце концов, здравый смысл победил страх, и я, с трудом распрямив затекшие ноги, придавил края палатки спальником Луксы. После этого обутый, с ножом в руках забрался в мешок, где и провел остаток ночи в тревожном забытьи. Сквозь дрему прислушивался к волчьему вою, вздрагивал от каждого шороха. По мере того, как ночная мгла сменялась робким рассветом, во мне нарастала злоба на волчье племя. Восходящее солнце вливало в мое сердце смелость, изгоняя вместе с темнотой рабское чувство страха.